Тайна замка Роксфорд-Холл - Джон Харвуд

Я успел отвыкнуть от общества, но в тот вечер Магнус сумел вытащить меня из моей скорлупы: я вдруг обнаружил, что рассказываю ему о Фиби и Артуре, чего не делал уже несколько лет, и о великом помрачении духа, овладевшем мной после их гибели. Я рассказал ему и о странной утрате способности творить, поразившей меня после того, как я написал «Роксфорд-Холл в лунном свете», и о том, что, пытаясь преодолеть этот барьер — или проклятие, как я порой думал об этом, — я сначала отказался от масел, потом от акварели и в конце концов ограничился карандашом и углем, будто отказ от любых, кроме самых простых, приемов мог каким-то образом вырвать меня из-под его власти.

— Я уверен, вы избрали правильный путь, — сказал Магнус. — По правде говоря, мне в голову тоже приходили подобные мысли по поводу моей собственной профессии. Сколько бы мы ни толковали о прогрессе, я не вижу, чтобы медицина очень далеко продвинулась со времен Галена. Мы можем делать прививки от оспы, можем за тридцать секунд ампутировать гангренозную конечность; однако, когда дело касается множества разных болезней, мы экипированы не лучше деревенской знахарки с чуланом, набитым снадобьями. И мы — то есть, прямо говоря, бóльшая часть моих коллег — решительно и даже, кажется, с презрением отвергаем любые методы лечения, какими бы успешными они ни были, если не можем найти им материальное объяснение.

Возьмите, например, месмеризм: сколько было крику, сколько восторгов — просто повальное увлечение двадцать лет назад; а теперь многие профессионалы отвергают его с порога как нечто не более научное, чем стуки духов на спиритических сеансах. А ведь месмеризм дает неизмеримое облегчение приступов боли и, вполне возможно, при лечении хронических заболеваний, в частности сердечной болезни. Мне удавалось добиться замечательных результатов у некоторых моих пациентов, и тем не менее я не решился бы описать их в печати: меня и без того многие считают шарлатаном.

Мы отнесли кофе и бренди в мой кабинет — Магнус, как и я сам, не курил — и уселись в креслах перед камином. Две свечи горели на каминной полке; комната позади нас оставалась во тьме.

Я спросил Магнуса: как месмеризм может помочь в лечении болезней?

— Следует помнить, — ответил он, — что наш мозг влияет на деятельность нашего сердца независимо от того, осознаем мы это влияние или нет. Если, например, вами овладевают страшные мысли — ваш пульс учащается, дыхание становится менее глубоким и убыстряется. Мы привыкли думать о таких реакциях как о непроизвольных, но здесь причина и следствие могут меняться местами: вы можете придумать страшную сцену, для того чтобы пульс стал более частым. Индийские факиры распространили этот контроль — мы можем так назвать это явление — гораздо дальше, так что все телесные процессы, которые мы можем считать автономными, могут управляться сознанием: не только работа сердца и легких, но и пищеварение, чувственные восприятия, температура тела и так далее. Так, индуистский монах может пройти невредимым по слою докрасна раскаленных углей или привести себя в состояние, подобное зимней спячке, оставаться похороненным заживо в течение многих часов, а то и дней, тогда как вы или я задохнулся бы уже через несколько минут.

Следует также помнить, что месмеризированному объекту можно приказать не чувствовать боль, и он не будет ее чувствовать: так часто делают на сцене, и это может быть столь же эффективно при хирургических операциях. Теперь вам уже не покажется пустой фантазией, не так ли, что, если, например, я внушу пациенту, что, когда он проснется после транса, кровь его будет струиться по сосудам более свободно, может последовать улучшение? По правде говоря, я не вижу причин, почему, следуя тому же принципу, нельзя приказать злокачественной опухоли уменьшиться, как это спонтанно происходит время от времени.

— Но если это правда, — воскликнул я, — и вы говорите, что добились замечательных результатов у ваших пациентов, вы же сделали великое открытие! Почему же оно не принято всеми?

— Ну, прежде всего это не мое открытие. Об этом говорил Эллиотсон[17] тридцать лет тому назад, но он превратил демонстрации своих опытов в цирк и был вынужден покинуть свой пост. Во-вторых, и это главное, — потому, что мы не знаем, как именно мозг влияет на тело; мы можем говорить об электробиологическом влиянии или об идеомоторном воздействии, но эти определения всего лишь ярлыки, налепленные на тайну. Я вижу улучшение, мои пациенты чувствуют пользу такого лечения, но для скептика это всего лишь самопроизвольное исцеление, а я не могу доказать, что это не так. До тех пор, пока физический механизм воздействия не будет открыт, анатомирован и расчленен, этот метод не будет принят профессиональными медиками.

— Но разве пациенты скептиков не бросят их, чтобы перейти к вам?

— Позвольте мне, в свою очередь, задать вам вопрос: если бы вы сегодня утром почувствовали себя не очень хорошо и месмерист предложил бы вам свои услуги, вы бы согласились их принять?

— Ну… Нет…

— Вот именно! Вы бы прогнали его как шарлатана.

— Однако теперь, когда я узнал…

— Вы узнали лишь потому, что познакомились со мной; если бы вам пришлось спрашивать совета у вашего врача, он, скорее всего, заверил бы вас, что это все было дискредитировано много лет тому назад. Кроме того, имеется масса случаев, когда должны быть применены именно ортодоксальные методы лечения: опасно советовать человеку, чтобы он приказал воспаленному аппендиксу не лопнуть, вместо того чтобы тотчас же удалить больной орган.

Я продолжал задавать ему вопросы о месмеризме, которые, вне всякого сомнения, были вполне банальны, и Магнус заверил меня, что — нет, человека нельзя месмеризировать против его воли или заставить его сделать что-либо, чего он никогда не совершил бы в состоянии бодрствования. Тем не менее в состоянии глубочайшего транса пациенту можно приказать видеть сцены или людей, которые на самом деле при этом не присутствуют.

— Так что, если бы вы меня месмеризировали, — произнес я с некоторой неловкостью, — вы могли бы внушить мне, что Артур Уилмот, — я было хотел сказать «Фиби», но побоялся, что нервы не выдержат, — вот-вот войдет в эту комнату, и он следом за этим появился бы здесь… Это почти так же, как спирит-медиум утверждает, что способен вызвать дух умершего? — Произнося эти слова, я невольно посмотрел во тьму, за пределы пространства, освещенного огнем камина.

— Да, — сказал Магнус, — но человек, которого вы увидели бы в состоянии транса, не был бы духом. Он был бы образом, состоящим из ваших воспоминаний о нем.

— Но я смог бы говорить с ним? Касаться его? Услышать, что говорит он? Он явился бы мне как живой человек?

— Да — словно во сне. Но, как это бывает со снами, он исчез бы в тот самый момент, как вы вышли из транса.

— Но предположим, — настаивал я, — вы приказали мне выйти из транса, но сохранить способность видеть…

— Это невозможно сделать. Такая способность — как вы это называете — специфична для состояния транса, как сновидение специфично для сна. Предположим, вы впали бы сейчас в транс, я мог бы внушить вам, чтобы вы, очнувшись, встали, подошли вон к той полке и принесли мне определенный том; скорее всего, вы бы так и сделали, а потом сами бы удивились, почему это пришло вам в голову. Но я не мог бы велеть вам очнуться и видеть, как в комнату входит ваш друг; или, скорее, я мог бы велеть вам такое, но он просто не появился бы… Боюсь, этот разговор вас расстраивает.

Я заверил его, что это вовсе не так, хотя все время пытался подавить нахлынувшие чувства, которые грозили взять надо мною верх.

— Скажите мне, — спросил он после некоторого молчания, — вам приходилось когда-нибудь присутствовать на спиритическом сеансе?

Он поднял бокал, и отблеск огня сверкнул на печатке его золотого кольца.

— Нет, — ответил я, — хотя такое искушение не раз испытывал. Я утратил последние остатки веры, когда погибли Артур и Фиби, и все же не могу до конца избавиться от чувства, что что-то от нас остается за пределами могилы. Столь многое зависит от обстоятельств. Та ночь, когда я зарисовывал Холл, например… там тогда было бы очень легко поверить, что призраки бродят вокруг.

— Действительно, — сказал Магнус. — Вы, вероятно, слышали, что на галерее, где работает мой дядя, предположительно обитает призрак юного Феликса, сына Томаса Роксфорда. Довольно любопытно… — Он вдруг замолк, будто ему в голову неожиданно пришла какая-то мысль.

— Довольно любопытно… — повторил я.

— Ну, я имел в виду лишь то, что мальчик погиб во время грозы. Во всяком случае мой дядя как-то упоминал об этом.

Мне показалось, что в комнате вдруг стало темнее, и я заметил, что одна из свечей стала гореть тоненьким синим огоньком.

— А сколько лет было вашему дяде, когда Феликс погиб?