Город без надежды (СИ) - Дементьева Марина

Я основательно умылась холодной водой, а после и голову засунула под кран - для верности. Думай, Виллоу, вспоминай. Ядовитые насмешки Ублюдка, его не скрытое презрение к Ральфу... намёки, Бог ты мой, такие явные намёки - теперь всё это становилось важным. Ведь он почти прямым текстом говорил, что о любви между мною и Красавчиком не может быть и речи. И вот я стала свидетельницей сцены из числа тех, что происходят за закрытыми дверями, и количество действующих лиц заранее оговорено. Но ведь Ральф скрывал свои особые отношения не только от меня того, явно скрывал, быть может, даже стыдился... эта особенность не прибавила бы ему рейтинга в подчёркнуто маскулинном сообществе составляющих элиту Эсперансы отморозков.

Знал ли Ублюдок наверняка или только догадывался? Хотя о чём это я, произошло ли в Эсперансе хоть что-то, о чём ближайший помощник (а, быть может, по совместительству и сын) Папы не имеет представления?

Мысли цеплялись одна за другую, проносясь в бешеном ритме, пока я до красноты вытиралась полотенцем. Ральф сказал, Ублюдок присутствовал при их разговоре с Папой, разговоре, решившем мою судьбу. Папа не приглашал его, но и не выразился против присутствия. Что успел услышать Ублюдок? Означает ли тогдашнее попустительство Папы, что впоследствии, когда Ральф ушёл, он растолковал всё в подробностях? Дал задание действовать параллельно Ральфу? Или же такого приказа не было, и Ублюдок поступает по собственной инициативе, из желания в очередной раз выслужиться перед хозяином Эсперансы?

Или преследует некую иную цель? Ведь, если разобраться, он действует не только во вред Ральфу, но и в пику самому Папе. Сначала, пока я только была на прицеле у Красавчика, предупреждает, чтобы не высовывалась, затем, когда меня уже взяли в обработку, расшатывает моё доверие к Ральфу, "медовой ловушке" Папы. Но зачем?

Верный ответ был настолько невероятен, что его даже не оказалось в перечне вариантов. Теперь, когда я уже некоторое время не принимала дурь, в сознании установилась некоторая ясность, а в трезвом состоянии я не верила никому и ничему.

Выбор у меня был так себе. Вернее, это даже выбором непросто назвать. Я могла оставаться на прежнем месте и по возможности сохранять себя в незамутнённом сознании, то есть непрестанно следить за той едой и питьём, что получаю из рук Ральфа, за всем, что он может накачать наркотической дрянью. Понимая всё происходящее, вести себя так, словно по-прежнему под приходом. Откровенно говоря, жить под кайфом было проще, ну да мне в любой момент может представиться случай вернуть всё как было.

Пойти на опережение и самой предложить свои услуги? И какие же услуги я могу предложить? Оба раза, когда я творила эти чёртовы чудеса, была хуже чем под наркотой. Имеются серьёзные опасения, что смогу повторить их в здравом уме и по собственному желанию.

Ведь тогда, подкошенная смертями близких людей, изведённая страхом за Верити, я сама пожелала чуда. Быть может, Папа был лучше моего осведомлён о природе подобного дара, быть может, за свою богатую биографию, уже сталкивался с подобными уникумами или даже владел ими? Быть может, он знает, о чём говорит, когда настаивает на добровольном сотрудничестве? По его мнению, я должна доверять тем, кто хочет меня использовать? Но как это осуществить?

Наконец, была ещё возможность отказаться от предоставленной чести, но настолько смехотворная, что даже плакать хотелось. Что бы ни привыкла слышать с детства, а всё же я не крыса, чтобы Папа не смог отыскать меня в своём городе. Есть ли в Эсперансе человек, свободный от власти Водяного?

Так ничего и не придумав, оделась и вышла. Красавчик, словно почуяв неладное, уже поджидал, что было ему вообще не свойственно. Он словно упустил из памяти, что не должен вести себя так, будто я здесь под замком, хотя в действительности так и было. Но разве стоит ожидать логического мышления от одурманенной жертвы?

Я была красиво одета и приветлива. Я улыбалась Красавчику, почти с ужасом задаваясь вопросом: неужели он мог показаться мне красивым? Неужели я верила, что люблю его? Неужели верила ему? Настолько чудовищным всё это стало выглядеть.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

По Эсперансе прокатилась волна показательных казней. Карали террористов, подрывавших принадлежащие Папе объекты, обчищавших его склады, убивавших, одного за других, его подчинённых. На какое-то время установилась тишина.

В то время как вокруг меня всё туже затягивалась петля. Актёрство удавалось всё хуже. Красавчик глядел с подозрением, когда я в очередной раз пыталась увильнуть от совместной трапезы или угощения. Я доверяла только своим рукам и уже подумывала о том, чтобы начать пить воду из-под крана, коль уж больше терять нечего. С каждым моим отказом он становился всё настойчивее, круг замкнулся.

Красавчик и сам всё хуже исполнял опротивевшую роль. При своём невеликом уме он уже понимал, что провалил задание. Добыча была в двух шагах, но при этом ускользала.

Папа зверствовал. Беспорядки в Эсперансе не прибавили ему благодушия, казнь ответственных не умиротворила. Поговаривали, то были из своих же, сошки самого мелкого пошиба. При всей неоспоримости улик у них была сомнительная мотивация творить беспредел, однако виновные были нужны и как можно скорее.

Наверняка под горячую руку досталось и Красавчику. Чувствуя, как уходит из-под ног почва, не понимая как действовать дальше, он поступил предсказуемо для особи подобного ему склада. Замкнулся и начал регулярно принимать лёгкие наркотики, быть может, те самые, которыми одурманивал меня.

Я слишком хорошо понимала, чего можно ожидать от загнанного в угол, от отравленного дурью. И теперь была заперта с таким - два из двух - на одной территории. И была для него ходячим раздражителем. Причиной всех бед. Это не могло кончиться ничем хорошим.

При всей болезненно обострившейся мнительности Красавчик сделался рассеянным. Браслет-коммуникатор, с которым он обыкновенно не расставался, лежал, небрежно брошенный на столе. Ещё не понимая, какой прок с этой находки, воровато огляделась. Похоже, опять накачивался в своей комнате.

Большинство обитателей Ада были совершенными дикарями в вопросах всего, что касается техники. Я к их числу не относилась. У меня был дядя Адам.

Взяла коммуникатор в руки. Те, что доводилось видеть прежде, были совсем примитивными по сравнению с этим, но принцип работы оставался прежним. Я сумела бы справиться, даже если б Ральф разобрал его, а он не сделал и этого. В самом деле, чего ему опасаться с этой стороны?

Некоторое время ушло на то, чтобы разблокировать устройство. Я пыталась побороть навороченную игрушку с почти забытым азартом, и пока был важен только результат, без осознания того, что стану делать, подобрав верный ключ. Наконец мне удалось.

Не заходя в систему, я быстро нашла внутреннюю коммутационную сеть, скоро пролистывая список контактов. Памятью на числа Красавчик похвастать не мог, и все адреса были подписаны. Я прекратила прокручивать бегунок. Палец замер над одним из списка. И нажал на значок вызова.

Резко убавив звук до минимума, поднесла тяжёлый браслет к уху, пытаясь представить, как среди невидимых волн, пронизывающих всю внутренность Эсперансы, появляется новая волна, как, взяв начало из точки в предельной близости от меня, с огромной скоростью удлиняется, протягиваясь к другому такому же комму... где? Насколько далеко отсюда? Быть может, всего лишь к соседнему небоскрёбу, от которого отделяет лишь шаг с крыши?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Тишина в комме была наполнена неслышимым шорохом радиоволн. Браслет сделался таким тяжёлым, что оттягивал руки.

И руки опускались.

Брось, не совершай глупость.

Он не ответит, - и эта мысль была куда страшнее первой.

Тишина соединения неуловимо изменилась. В этой новой тишине угадывались звуки обитаемого мира, невидимого, непредставимого мира. Бесстрастный проводник-радиоволна с невозможной чёткостью передавала дыхание и шорохи. Кажется, скрипнула кровать.