Потерянное одиночество - Любовь Пушкарева

– Пати, прекрати меня мучить. Оставь, – прошептал мой пленник искусанными губами. Мне стало жалко его, и именно жалость помогла все же выдернуть толстый пушистый шнур одним рывком из обоих центров.

Седрик лежал без сознания, а я как могла закрывала в нем дыры, делясь зеленой силой. Меньше чем через минуту он пришел в себя.

– Ты кормишь меня? – удивленно спросил он.

Я пожала плечами, сам ведь прекрасно понимает, что кормлю.

– Зачем?

Этот вопрос застал меня врасплох. Ну как зачем? Я сделала плохо, я сделала больно, не желая этого. Надо же загладить свою вину. Но слов, чтобы объяснить это Седрику, я не находила. Вместо этого я спросила:

– А что? Не надо?

Он улыбнулся.

– Пати, будь моей женой.

Если бы он ударил меня черной силой, это бы возымело меньший эффект.

Я отскочила от него, закрываясь, готовая к бою.

– Пати… – в его глазах отразились недоумение и легкий страх.

Я молча заметалась из стороны в сторону.

– Ты хотел произнести клятву, – наконец нашлась я.

– Я не вижу неба, – ответил он странным голосом.

Пришлось мне его подтащить к окну, были сумерки, не лучшее время для «жизненной» клятвы, но и так сойдет.

– Клянусь своей жизнью, – тихо произнес он, но слова как будто зазвенели сами по себе, не желая затухать, – что не причиню тебе зла и не буду злоумышлять против тебя. И не буду помогать твоим врагам против тебя. Пусть этот сумеречный час будет мне свидетелем, и пусть он возьмет мою жизнь, если я нарушу клятву.

Сумерки как будто сгустились вокруг нас, оплетая, а потом осели еле видимыми vis-зрением браслетами на руках Седрика и обручем на его голове, а у меня на груди оказалось что-то вроде брошки напротив сердечного центра.

– Ну? Теперь ты развяжешь меня?

Я молча сходила за канцелярским ножом и разрезала веревки. Седрик тут же взял меня за руки, я попыталась вырваться, но он держал крепко, но не грубо.

– Пати… Пати, ну что ты как кошка – вырываешься, если тебя взять, и ластишься, когда этого не ждут, – ласково сказал он.

– Да уж! Я не сучка, которая прибегает по первому свисту! Пусти, Седрик!

Он выпустил мои руки.

– Чем я не хорош?

Я в удивлении посмотрела на него, он что, шутит?

– Всем.

– Всем? – переспросил он.

– Да как тебе в голову-то взбрело? Как ты себе представляешь нас вместе? А? Я и НАШИ слуги-волки? Да? Я белая!!! Седрик! Белая! И не слабее тебя! Я НЕ БУДУ тебе подчиняться!!! Уходи!

– Пати…

– Убирайся! – я готова была впиться ему в горло, если он не сделает хотя бы шаг к двери. Но он сделал, он отошел от меня, надел рубашку и набросил пиджак.

– Мы вдвоем убили Абшойлиха и его выкормышей, нам обоим надо принимать послов, – мрачно сказал он.

– Нет. Это твоя победа. Наслаждайся ею и оставь меня в покое!

Мы долго не виделись после того дня. Год или даже два, но потом возник какой-то вопрос, который касался меня, пришлось участвовать в Совете. Мы оба сделали вид, что между нами ничего не было и нет, и притворялись еще долго.

За воспоминаниями пролетело два часа, и солнце желтыми вечерними лучами заглянуло ко мне в комнату. В расслабленной тишине раздался телефонный звонок, домой мне звонят только Сэм и Дениз. Это была Дениз.

– Мисс Дженьювин, вас настойчиво ищет по телефону некий Роберт МакФлоренс, сын Герберта МакФлоренса, – Дениз явно читала по бумажке. – Он очень нервничал и клялся, что это крайне важно, поэтому я вас побеспокоила.

Герберт МакФлоренс…

– Да, Дениз, все нормально. Что он хотел мне передать?

– Чтобы вы позвонили ему, – и она продиктовала номер.

Я поблагодарила и положила трубку.

Герб… Коммерсант, знавший цену деньгам и то, что счастья на них не купить, он удивительным образом умел получать прибыль, создавая, а не обдирая. И очень гордился этим. А я гордилась им. Мы были вместе почти три десятилетия. Когда наши встречи уже стали опасны для него, он сначала согласился расстаться, но через несколько лун появился в моем ресторане сильно постаревшим, как будто лет десять прошло, и попросил, чтобы я вернулась. Сказал, что всего достиг, что сын отлично ведет его дела, что не к чему больше стремиться, а тут еще и я ушла из его жизни. Я видела, что ночь со мной может его убить, и прямо сказала об этом, он лишь рассмеялся в ответ: «Умереть в твоих объятиях уж точно лучше, чем превращаться в руины и помереть на больничной койке, ходя под себя и не помня своего имени». Я попросила время подумать, мне надо было «спросить равновесие», а этот обряд не терпит суеты ни внешней, ни внутренней. Ответ пришел – «да, дай то, что он просит».

Осенней ночью мы безумствовали, как в первый год нашего знакомства, а днем его нашли уснувшим навсегда. «Легкая смерть праведника, – сказал кто-то на похоронах. – Он улыбался, зная, что попадет в рай». Может быть, и так, если рай существует, то Герб был достоин туда попасть.

Когда мы расставались, думая, что уже не возобновим отношений, Герб меня попросил не отказать в помощи, если обратится его сын. Я согласилась, оговорив, что окажу «посильную» помощь. «Ты единственная женщина, придающая значение формулировкам», – было мне ответом.

И вот теперь Роберт, сын Герберта чего-то хотел от меня. Я набрала его номер.

– Здравствуйте, это Пати Дженьювин.

– А… Мисс Дженьювин… – он был нервозен и рассеян. – Я, наверное, зря все это затеял… Извините за беспокойство.

И он собрался положить трубку.

– Молодой человек, – ледяным тоном произнесла я. – Мне известно, что ваш отец велел обратиться ко мне лишь в крайнем случае, так что выкладывайте.

– Вряд ли я младше вас. Не надо со мной так обращаться.

«Ну не надо, так не надо, положи трубку», – сказала я себе, но… Ясно, что у этого глупого мальчишки стряслось нечто совсем плохое. Я не могла закончить разговор первой.

– Вы будете рассказывать? – спросила я. «Если нет, то я считаю себя свободной от обещания».

– Мой сын попал в аварию, он в коме уже двое суток. Если он до утра не придет в себя… шансов нет.

– Давайте адрес клиники, – обреченно сказала я, вспоминая, сколько у меня заряженных амулетов-накопителей.

Через сорок минут Митх уже вез меня в больницу, а я ломала голову над тем, что сын Герба помнит меня блондинкой и думает, что мне сейчас минимум пятьдесят. Гламор? Но он спадет, как только я займусь его сыном… Пожалуй, все же гламор.

На ресепшене не понадобилось применять влияние на издерганную медсестру, хватило просто спокойной властности. Я нашла палату и Роберта МакФлоренса, он был похож на отца, как копия подмастерья на работу мастера. В последний момент я решила не менять цвет волос, изменив лишь лицо – очень следящая за собой женщина за пятьдесят.