Воин из Киригуа - Кинжалов Ростислав Васильевич

Но вот, задев ногой за выступивший из земли корень, споткнулась и царевна, и Хун-Ахау, протянув руку, ринулся к ней. Но она, сумев удержать равновесие, выпрямилась, и юноша услышал тихий ласковый голос:

— Не надо, Хун! Девушки, собирающей священные грибы, не должна касаться рука мужчины.

Они вышли на небольшую ровную полянку, очевидно некогда расчищенную чьими-то заботливыми руками. У противоположного края ее, около самой земли, что-то слабо светилось. Хун-Ахау напряг зрение: неужели это светились грибы? Да, теперь он уже отчетливо различал очертания их толстых мясистых шляпок, как будто плававших в воздухе, потому что ножек не было видно.

На миг старые суеверия вновь проснулись в нем, но вспомнив, как спокойно и бестрепетно держит себя царевна, юноша устыдился. Неужели он менее храбр, чем женщина?

Царевна подошла к грибам, наклонилась, и Хун-Ахау увидел, как одна за другой светящиеся шляпки исчезали со своего места. Временами Хун-Ахау казалось, что, собирая грибы, его владычица произносила какие-то заклинания, но так тихо, что юноша не был в этом уверен.

Но вот сбор таинственного снадобья был кончен, и царевна двинулась в обратный путь. Теперь глаза Хун-Ахау вполне освоились с темнотой, он спокойно следовал за своей повелительницей и мечтал только о том, чтобы внезапно появился какой-нибудь хищный зверь, тогда бы он показал свою храбрость. При мысли о владыке лесов — ягуаре — все его мускулы напряглись, а горячая ладонь с силой сжала древко копья. Юноша постоянно оглядывался, надеясь увидеть мерцающие зеленоватым светом глаза хищника. Но вокруг все было спокойно; лишь иногда с противным писком мимо их ног шмыгали испуганные крысы, да один раз в зарослях прошуршали прыжки какого-то небольшого зверька — вероятно, кролика, торопившегося на ночлег. А между тем Хун-Ахау очень хотелось проявить преданность своей новой владычице, которая выбрала именно его среди других рабов и сегодня доверилась ему. И он был даже немного огорчен, что ничего с ними не случилось…

Обратный путь, как всегда, показался короче, и скоро на стволах деревьев засветились красноватые блики факела, а потом показались и ожидающие их люди. Здесь Хун-Ахау увидел, что царевна несла грибы завернутыми в большой кусок тонкой ткани, их было совсем немного. Что же это за грибы, вызывающие видения? У себя на родине Хун-Ахау никогда не слышал о них.

Царевна села в носилки, не выпуская из рук свертка, и шествие тронулось. Цуль, очевидно, знал заранее, куда следует идти, потому что уверенно шел впереди, не оглядываясь на носилки. Иш-Кук, шедшая опять рядом с Хун-Ахау, два раза нежно погладила его по руке, но юноша не обратил на это никакого внимания. Все его мысли были еще там, в таинственном мраке священной рощи, где он мог доказать свою храбрость. Почему же там не оказалось ягуара или хотя бы кабана? Бесполезное теперь копье уже не привлекало юношу, и он небрежно нес его как простую палку.

Вскоре Хун-Ахау заметил, что они идут не ко дворцу. Еще через несколько минут носилки остановились у подножья главного храма Тикаля, царевна вышла из них и скрылась в одном из небольших зданий, стоявших около пирамиды. Цуль, а за ним и остальные, медленно двинулись к дворцу.

— Куда же ушла владычица? — спросил Хун-Ахау у Иш-Кук.

— Приготовлять питье великому жрецу, — сердито сказала девушка, сверкнув на него глазами. — А что тебе до этого, раб?

Озадаченный ее непонятным гневом, Хун-Ахау замолчал и остальную часть пути больше уже ни о чем не спрашивал ее. Иш-Кук шла с нахмуренными бровями и плотно сжатыми губами, а около дворца догнала Цуля и пошла рядом со стариком, о чем-то тихо переговариваясь с ним.

У входа в нижнюю галерею дворца стоял управитель, словно не покидавший этого места с момента отъезда царевны. Не произнеся ни единого слова, он взял у Хун-Ахау копье и унес с собой. Расставаясь с оружием, юноша почувствовал острое сожаление, хотя и понимал, что с одним копьем много не сделаешь. Осторожно прокрался он с Цулем в их комнату, улегся на циновку, и скоро крепкий молодой сон овладел им.

Глава десятая

ИГРА В МЯЧ

Тогда они отправились играть в мяч.

Скоро Хун-Ахау убедился, что он вовсе не перегружен обязанностями, хотя все остальные дворцовые рабы работали достаточно много. Но покидать комнаты он не смел по-прежнему и часами сидел неподвижно на своей циновке или метался по комнате, размышляя, зачем его взяли сюда. Неожиданно его бездействие кончилось. Как-то вечером Цуль, возвратясь от царевны, сказал юноше, что он назначен опахалоносцем владычицы, что это большая честь и он должен оправдать доверие царевны. В нескольких словах старый раб посвятил юношу в его новые обязанности: при торжественных выходах Эк-Лоль* он должен нести над ее головой опахало и отгонять мух, а в остальное время делать все, что ему прикажут.

На следующее утро Цуль взял Хун-Ахау с собой, они притащили большой сосуд с горячей водой для утреннего купания владычицы в ее комнаты. Царевну Хун-Ахау не увидел, воду взяли у них Иш-Кук и другая прислужница — Чуль, которую все называли «Оленьей матерью». Это название она получила после того, как выкормила грудью крошечного олененка, поднесенного в подарок Эк-Лоль охотниками. Он вырос совершенно ручным и почти всегда сопровождал царевну при ее прогулках.

Чуль сразу же ушла во внутренние покои, а Иш-Кук замешкалась, искоса поглядывая на Хун-Ахау. За время, прошедшее со сбора священных грибов, юноша понял, что замыслы этой девушки очень отличались от его собственных; она просто хотела сделать его своим мужем или возлюбленным, и это окончательно оттолкнуло его от Иш-Кук, хотя она и была очень красива. Но рабыня еще не почувствовала нового отношения к ней юноши и при всяком удобном случае старалась завоевать его симпатию.

— Почему ты не выходишь по вечерам, Хун-Ахау, — спросила она. — Ты же не старик, как Цуль, и тебе не нужно много спать…

— Не болтай пустяков, — сердито прервал ее Цуль, — и занимайся своим делом!

Рассерженная Иш-Кук бросила на старика злобный взгляд и скрылась за занавесью. Хун-Ахау забрал пустую глиняную корчагу и вышел вместе с Цулем. Спускаясь с лестницы, старик сказал:

— Не обращай на нее внимания, во дворце за такие дела рабов строго наказывают! Лучше пойдем, и я поучу тебя, как обращаться с опахалом. Через три дня состоится игра в мяч, тебе придется сопровождать юную владычицу, а ты еще ничего не умеешь. Владеть опахалом — великое искусство! Много лет тому назад я был опахалоносцем у матери Эк-Лоль, и не было никого искуснее меня в этом важном деле. Но годы летят незаметно и из красивого юноши я превратился в старика, руки мои ослабели. То же будет и с тобой, уверяю тебя, и очень быстро…

Хун-Ахау незаметно улыбнулся и спросил:

— А что такое игра в мяч, мудрый Цуль? Я слышал о ней, но никогда не видел ее.

Цуль был так поражен, что даже на секунду остановился и пристально взглянул на юношу.

— Ты не знаешь, что такое игра в мяч? — недоверчиво переспросил он и после утвердительного кивка Хун-Ахау продолжал возмущенно:

— Какая же ты деревенщина! О милосердные боги, слыхано ли, чтобы опахалоносец владычицы не знал игры в мяч! И ты еще говоришь, что родился в Ололтуне. Ты дикарь, выросший среди лесных чащ и не знавший города, вот кто ты!

— Я родился не в Ололтуне, а около Ололтуна, — вставил Хун-Ахау.

— Все равно, — горячился Цуль, — ты должен знать священную игру. Усядемся вон там, и я расскажу тебе о ней, но никогда в жизни не смей больше никому признаваться в этом; позор, что в свиту юной владычицы затесался такой дикарь. И где? В Тикале, столице мира! О ужас, о позор!

Ворча, Цуль подвел Хун-Ахау к уголку террасы, где их не мог никто увидеть, уселся сам, показал знаком юноше, чтобы тот сел рядом, и начал.