Ограбление по-русски, или Удар « божественного молотка» - Валерий Сенин

– Немедленно вылезайте, хулиган! Или я вызову милиционера.

Я продолжаю шарить рукой по сторонам, а в это время кто-то уже тянет меня за ногу, и не просто тянет, а выворачивает ногу из сустава. Выползаю и вижу девушку в форме милиционера (с виду не заподозришь в ней недюжинную силу). У нее узкая талия, затянутая ремнем и серые брючки, а на ступнях черные ботинки. Пожалуй, в туфлях и без брюк ее ножки смотрелись бы куда симпатичнее.

– Зачем вы туда полезли? – строго спрашивает девушка-милиционер, пока я поднимаюсь на ноги.

– Проверял рессоры, – отвечаю я. – Мы с женой хотели заняться в этой карете любовью, но не были уверены, что она выдержит.

– Не слушайте его, – встревает Александра. – Он всегда так шутит, у него специфический юмор. У нас туда залетел номерок, а мы сдали на этот номерок нашу сумку.

– Лазать под экспонаты запрещено, – строго говорит милиционер и тут я замечаю, что на правом боку у нее подвешена кобура с пистолетом и свисток.

– Он пытался отвинтить колесо, я видела! – злобно кричит старушка-смотрительница в зеленом фирменном жилете.

– А что бывает тем, кто залезает под экспонаты или пытается отвинтить колесо? – спрашиваю я девушку-милиционера.

– На первый раз штраф.

– Я согласен заплатить штраф, – радостно сообщаю я, – только позвольте мне еще разочек туда слазить. Мне там понравилось.

– Не позволю.

– Но почему?!

– Не разрешается. Если бы ваш номерок был виден, я бы сама вам его достала, но его не видно, наверное, вы потеряли его в другом месте. Все, молодой человек, вопрос исчерпан. Не задерживайтесь, граждане, расходитесь, – подталкивает девушка-милиционер столпившихся вокруг нас посетителей.

– А правда, что эта карета без дна? – вполголоса интересуется у меня один из любопытствующих.

– Правда, – отвечаю я, – и торчит царская задница.

– Что же нам теперь делать? – спрашивает у служительницы порядка Александра.

– Заплатите за утерянный номерок, укажите свою ручную кладь и перечислите в заявлении ее содержимое. Ее при вас вскроют в присутствии администратора и дежурного милиционера и, если все совпадет, – отдадут.

– Значит, я должен написать, что у нас там алмазы на два миллиона долларов? – спрашиваю я.

– Молодой человек, мне некогда слушать ваши странные шутки, я на службе.

Старушка-смотрительница стоит перед каретой в позе часового и всем своим видом показывает, что скорее умрет, чем пустит меня снова под карету.

Мы с Александрой понуро бредем к выходу.

В гардеробе, где сдавали кейс, я говорю:

– Вон стоит наш дипломат, но у нас нет от него номерка. Чтобы вы убедились, что он наш, я вам докладываю: у него на боку белая буква «Р», на нем есть зазубрина от пилки по металлу, а главное – его невозможно открыть.

– Этих признаков мало, – возражает гардеробщица. – Пойдите к администратору и напишите заявление со всеми вашими данными и укажите, что внутри, а я приглашу милиционера для вскрытия.

Мне совсем не интересно привлекать милицию и описывать, что внутри.

Мы с Александрой стоим и не знаем, что делать. Дернул нас черт взять с собой дипломат. Но мы его уже сколько раз теряли, и он опять к нам возвращался. Может, и на этот раз повезет?... Случится чудо...

Я подхожу к гардеробщице поближе и шепотом спрашиваю:

– А так не отдадите?

– Нет, вы что, мужчина, может быть, он не ваш, с меня спросят.

– А за тысячу рублей? – спрашиваю я со слабой надеждой.

– Вы что, молодые люди?! Это взятка.

– А за сто тысяч?

– Все, я зову милиционера.

– Тогда мы от него отказываемся. В пользу вашего славного музея. Забирайте.

– Что значит «забирайте»? Может, у вас там бомба. Я должна немедленно сообщить руководству.

Гардеробщица ставит вместо себя двух других гардеробщиц из соседних отделений и убегает, а мы не спеша надеваем свои куртки, шапки, шарфы и выходим на улицу.

Я говорю:

– Александра, а мы так и не дошли до импрессионистов, мы были в Эрмитаже, сфотографировались, я даже слазал под царскую карету, а к импрессионистам не зашли. А я так хотел их увидеть... Может, вернемся?

Жена грустно улыбается:

– Игоречек, уже шесть часов, и обратно нас не пустят.

Мы выходим на холодный ветер, проходим метров тридцать и слышим за спиной:

– Господа! Постойте, господа!

Мы оборачиваемся и видим бегущего за нами директора Эрмитажа (я неоднократно видел его по телевидению, поэтому сразу узнаю). Он без пальто, в одном черном смокинге с длинным черным шарфом на шее, развевающемся на ветру.

– Господа! Позвольте представиться: я – директор Эрмитажа. Я уже двенадцать лет директор, и должен вам сказать, господа, что впервые сталкиваюсь с такой скромностью и с таким благородным жестом. Вы преподнесли музею на редкость щедрый дар. Мы оценили также ваш юмор – предоставить нам возможность самим найти доступ к этому дару. Но у нас, слава богу, работают хорошие специалисты и они разгадали вашу загадку за три с половиной минуты!

Он достает из нагрудного кармана пиджака записную книжку, авторучку и просит:

– Назовите, пожалуйста, ваши имена. Мы выгравируем их на большом медальоне и повесим его над входом в музей, а вы станете нашими попечителями, членами Клуба Друзей Эрмитажа и получите персональные карточки членов Клуба, дающие право бесплатно посещать Эрмитаж: милости прошу!

– Спасибо, – говорю я, – но мы бы предпочли остаться инкогнито. Хотя нет, я передумал. Запишите, что это дар музею от Геннадия Громова.

Директор Эрмитажа быстро пишет, жмет мне руку:

– Поздравляю вас, Геннадий Громов, вы теперь член Клуба Друзей Эрмитажа! – Он уже посинел от холода, поэтому спешит обратно, выкрикивая на бегу: – Я всегда говорил, что в России возродится формация меценатов!.. Скоро все бизнесмены поймут важность культуры и понесут нам свои сбережения!

Тут ветер приносит откуда-то смятую газету, швыряет в лицо кричащему директору, залепляет ему рот, и он умолкает.

А мы следуем дальше. На углу перед Дворцовой площадью к нам снова подходит дядя Миша с медвежонком Путиным на поводке. Дядя Миша громко икает и говорит:

– Господа, купите медведя, он умеет ходить на унитаз, не кусается, играет на гармошке, читает Пушкина, подметает полы и прекрасно готовит, вы даже представить себе не можете, как прекрасно он готовит салат Оливье! Отдам за бутылку водки. – Дядя Миша икает и поправляется: – Нет, за две бутылки. За одну друзей не продают.

Я сую руку в карман, достаю сохранившиеся пятьсот рублей и отдаю их обомлевшему дяде Мише:

– Это Путину на пропитание.

И Александра не говорит мне ни слова упрека.

Мы идем дальше. В Петербурге уже темно. Зимой здесь особенно темно. Летом белые ночи, а зимой черные дни, хотя зима уже перевалила за половину. Александра крепко держит меня под руку, потому что очень скользко, и мы боимся упасть. А держась друг за друга, мы чувствуем себя увереннее. Впрочем, когда мужчина и женщина держатся друг за друга, они в любых ситуациях чувствуют себя увереннее, потому что вдвоем они более совершенное существо, чем по одиночке.

Проходит месяц, и как-то в воскресенье утром в прихожей гремит звонок, я открываю, и мне становится не по себе: на пороге стоит человек среднего роста, на шее у него металлический венок с бумажными цветами, какие вешают на кладбищах на кресты, а на лице розовая маска хрюши. Этот ряженый медленно движется на меня, а я, естественно, медленно отступаю.

– Угадай, – говорит этот шутник или безумец, – кто я? – И его голос кажется мне знакомым.

Я не могу угадать, поэтому протягиваю руку, приподнимаю маску и вижу... вторую маску – тоже розовую, но сморщенную и безобразную. И эта маска без бровей и ресниц улыбается мне (если можно назвать улыбкой жутковатую гримасу), и я как будто узнаю эту улыбку (или гримасу) и снова пячусь:

– Генка?... Громов?... Ты... ты откуда?

– С того света, – ухмыляется Генка и нараспев произносит: – И сошел я с небес, и плоть моя не ведала тления, из мертвых воскрес я к упованию живому...

Из комнаты выглядывает Александра и сейчас же прячется. А Генка проходит в кухню, ставит на стол бутылку дешевого портвейна и заявляет:

– Прежнего Громова нет, он умер для жизни новой, перед тобой посланец небес, несущий свет истины. Так давай, друг мой, выпьем вина чистого за мое воскрешение, хоть на мне и не терновый венец, как у Христа, а лишь этот дурацкий венок, но выпьем за мое страстотерпение, а потом ты принесешь мой кейс. Надеюсь, он цел, я хочу раздать его содержимое бродягам и нищим, ибо не собирай себе сокровища на земле...

Я молчу, потому что никак не могу поверить, что передо мной живой Генка Громов, и потому еще, что никогда не слышал от Генки таких речей.

А Громов продолжает громче и с еще большим пафосом:

– Ты скажешь: я должен быть в царстве мертвых? А я скажу: вот он я! Ты скажешь: я сгорел в своей колеснице? А я скажу: я прошел огонь очищения! Свет великий осиял меня, и глас принесся с небес: «Отныне в тебе, Громов, Дух Истины, пойди и оплодотвори ею всех алчущих!» И воскрес я, и понял я свою великую миссию: оплодотворить всех женщин.