Марта - Элиза Ожешко

— Конечно, нет, — тихо отозвалась Мария.

— Значит, — сказала Эвелина, — не обижайся на меня за то, что я отказала тебе в просьбе. То, что бедных женщин не берут на работу, конечно, очень печально, но виноваты в этом, с одной стороны, прихоти и тайные инстинкты богатых дам, жаждущих их удовлетворения, а с другой стороны — ограниченность, беспомощность и легкомыслие бедных женщин, нуждающихся в работе, но не умеющих ничего делать исправно. Когда первые станут умнее и благороднее, а вторые — лучше подготовятся к ответственной работе, тогда я откажу моим продавцам, а тебя попрошу подобрать мне на их место продавщиц из числа твоих подопечных…

Сказав это, Эвелина, со свойственной ей живостью, поцеловала Марию в обе щеки.

Ожидавшая в магазине женщина в трауре услышала шелест платья и шаги своей покровительницы, когда та была еще на верхней площадке лестницы. Слух Марты, видимо, был напряжен до предела, нетерпение — огромно. Она поднялась с дивана и впилась взглядом в лицо пани Рудзинской. По опущенным глазам и пылающим щекам Марии Марта угадала все.

— Пани, — тихо сказала она, подходя, — не утруждайте себя пересказом всех подробностей. Меня не приняли, да?

Мария утвердительно кивнула головой и молча пожала ей руку. Они вышли из магазина и остановились на широком тротуаре. Марта была очень бледна. Могло показаться, что ей холодно, потому что она дрожала в своей шубке. И, словно стыдясь чего-то, она не могла поднять глаз от плит тротуара.

— Пани! — начала Мария. — Видит бог, мне очень тяжело, что я не в силах помочь вам получить работу. Вам мешает не только недостаточная подготовка, но и заведенные в нашем обществе порядки и дурная слава, которая идет о работающих женщинах…

— Понимаю, — медленно промолвила Марта. — Меня не приняли здесь, как и везде, потому, что предпочитают мужчин, и потому, что я не внушаю доверия..

— Оставьте мне ваш адрес, — уклоняясь от ответа, сказала Мария. — Быть может, я найду что-нибудь подходящее для вас и смогу быть вам полезна.

Мария назвала улицу и номер дома, в котором жила, потом с выражением глубокой благодарности протянула руки доброй женщине.

Но, как только руки их встретились, Марта быстро отдернула назад свои и отступила. Рудзинская сунула ей тот же конверт с лиловой каймой, который две недели тому назад она не хотела принять.

После ухода Рудзинской Марта стояла с минуту неподвижно, ее прежняя бледность сменилась ярким румянцем.

— Милостыня! — прошептала она. — Милостыня! — И у нее вырвался глухой стон. Она бросилась бежать в ту сторону, куда пошла Мария. Толпа прохожих на тротуаре скрыла от нее ту, которую она пыталась догнать, и помешала следовать за ней. Только на углу Марта заметила мчавшуюся вперед пролетку, в которой сидела Мария.

— Пани! — позвала Марта.

Голос ее был слаб, едва слышен, его заглушил грохот и шум улицы…

Женщина, принявшая дар милосердия, направилась в сторону Свентоерской улицы — вероятно, с намерением вернуть конверт, который жег ей руки. Но шага ее, сначала быстрые и нервные, с каждой минутой становились все медленнее и неувереннее. Быть может, тяжкие переживания этого дня надломили ее физические силы? Или какая-то живая мысль поколебала решение, принятое за минуту перед тем? Зажав в руке изящный конверт, в котором шелестело несколько кредиток, Марта на углу Свентоерской улицы остановилась и с минуту стояла без движения, опершись о выступ стены, бледная, низко опустив голову. Вдруг она повернула в другую сторону и пошла домой.

Гордость и страх вели в душе Марты тяжелую, мучительную борьбу. И страх одержал победу над гордостью. Молодая и здоровая, ничем еще не измученная и не утратившая сил, всей душой жаждавшая работы, все же приняла подачку. Чувство собственного достоинства одержало бы, вероятно, верх, несмотря на грозившую ей нищету, если бы она была одна. Но под самой крышей высокого дома, в полупустой мансарде ее дочь дрожала от холода, грустными глазами смотрела в закопченное отверстие давно потухшей печки, и бледное личико, впавшие щеки, болезненная худоба маленького тельца говорили о недоедании.

В жизни Марты это был роковой день, хотя она, быть может, и не отдавала себе в этом отчета. То был день, когда она впервые приняла подачку, впервые вкусила того хлеба, который горек и для стариков и калек, а молодых и здоровых развращает, отравляет хуже всякого яда.

В этот вечер комнатка под крышей была согрета пылавшим в печке веселым огнем; на столе стояла полная тарелка бульона. Впервые за долгое время Яне было тепло, и она с аппетитом ела вкусно приготовленный подкрепляющий обед. Большие черные глаза девочки перебегали от горящего в печке огня на лежавший рядом с тарелкой кусок хлеба, намазанный тонким слоем масла. Яня не умолкала ни на минуту. А Марта неподвижно сидела перед огнем; ее профиль, вырисовывавшийся на красном фоне пламени, был строг и задумчив. Глаза сверкали сухим блеском, сдвинутые брови образовали на белом лбу глубокую складку.

Перед ней словно носился в воздухе образ женщины с мучительной тревогой в глазах, с краской стыда на щеках, со сжатыми в отчаянии руками. Это был ее собственный образ, вызванный воображением.

«Неужели это ты? — мысленно обращалась Марта к видению. — Неужели это та самая женщина, которая клятвенно обещала себе и своему ребенку, что будет работать, что настойчивостью и энергией проложит себе дорогу в жизни, завоюет место под солнцем? Что же ты сделала с тех пор, как приняла это героическое решение? Как выполнила обещание, в глубине души данное ушедшему из жизни отцу твоего ребенка?»

Видение затрепетало, как гибкая ветка от порыва ветра. Вместо ответа женщина заломила руки и дрожащими губами прошептала:

— Не сумела! Ничего я не умею!

«О беспомощное создание! — восклицала Марта мысленно. — Достойна ли ты называться человеком, если ты так глупа, что не знаешь себя самое, если твои руки так слабы, что не могут защитить от невзгод одну маленькую бедную детскую головку! За что же люди уважали тебя прежде? Можешь ли ты теперь уважать себя?»

Женщина, созданная воображением Марты, разжала руки и закрыла ими низко опущенное лицо.

Из глаз Марты горячими струйками полились слезы.

— Ты плачешь, мама? — воскликнула маленькая Яня и вскочила со стула.

Она подбежала к матери, с недоумением и жалостью заглянула ей в лицо, потом вдруг опустилась на пол, обняла колени Марты и стала целовать ей руки и ноги. Марта отняла ладони от лица и несколько секунд сидела, словно окаменелая. Нежные поцелуи детских губ жгли ее; горячая любовь этого маленького существа разрывала ей сердце и терзала совесть…

Она нагнулась, взяла девочку на руки, несколько раз поцеловала ее в лоб и щеки. Потом вскочила со стула, подбежала к окну и, став на колени, обратила взор к полоске темного, усеянного звездами неба.

— Господи! — воскликнула она почти громко. — Удели мне место на земле! Маленькое, скромное, на котором я могла бы поместиться с моим ребенком! Не допусти, чтобы я, обессиленная, изнемогающая, еще раз была вынуждена принять милостыню, не допусти, чтобы я потеряла душевный покой и уважение к самой себе! Дай мне силы выполнить мой материнский долг!

Мольба, с которой эта женщина обращалась к богу, была нелепа, она требовала слишком много — не так ли, читатель? Правда, она не требовала ни министерского портфеля, ни славы, которую разносит стоустая молва, ни свободы без удержу предаваться запретным наслаждениям. Но она хотела жить и сохранить жизнь единственному существу, которое любила на земле, она хотела избегнуть нищенской сумы и не сгорать от стыда за себя… До чего же она была тщеславна, завистлива, жадна и необузданно требовательна! Не правда ли?

Она и на этот раз поборола себя, подавила терзавшие ее стыд, боль, тревогу. Сделав спокойное лицо, она встала, посадила плачущую девочку к себе на колени и стала рассказывать ее любимую сказку. Видимо, у нее было много мужества, большая сила воли. Неужели же этой силе суждено было остаться без применения, служить ей только для борьбы с собой, спасовать перед предательской беспомощностью ума и слабостью рук, бессильно склониться перед окружающей действительностью?

Всю эту долгую зимнюю ночь Марта ни на минуту не сомкнула глаз. Она смотрела в мрак, наполнявший комнату, прислушивалась к спокойному дыханию спавшего рядом ребенка и думала о том, что ей завтра предстоит делать.

На следующий день женщина в трауре входила в небольшой, но шикарный магазин, в витринах которого висели пышные женские платья и, как рой разноцветных бабочек, сверкали всевозможными красками изящные шляпки и крохотные чепчики. В этом магазине Марта когда-то заказывала свои туалеты.

Когда раздался звонок, из комнаты за магазином вышла молодая еще женщина, стройная и миловидная. Увидев Марту, она поклонилась ей и приветливо улыбнулась. Она узнала прежнюю заказчицу и была рада ее приходу.