Друг и лейтенант Робина Гуда (СИ) - Овчинникова Анна Георгиевна

Беата тоже не переставала вопить, Мари с большим трудом подавляла желание присоединиться к ее крику… Особенно когда увидела, как справа, шагах в тридцати, густо задымила телега с сеном. Ветер погнал дым на них, вокруг началось настоящее светопреставление.

Люди бросились прочь, Мари едва успела схватить за талию Беату, которая попыталась выпрыгнуть из повозки.

— Горииим! Пустиии! — Беата рвалась из рук подруги, ее глаза были такими же безумными, как глаза пробегающих мимо англичан.

— Мы не горим! Успокойся! Тебя там затопчут! Почти оглохнув от визга Беаты, Мари что было сил прижимала ее к себе… Пока повозка не дернулась и они не повалились на дно.

Перепуганная лошадь протащила колымагу полсотни шагов сквозь паникующую толпу, где люди метались туда-сюда, сбивая друг друга с ног. Пытаясь повернуть клячу, Том сыпал словами, значения которых Мари, по счастью, не понимала; Беата вдруг заголосила что-то о нападении разбойников. А потом их накрыло душной периной дыма.

Девушки, кашляя, распластались на дне повозки. Беата больше не пыталась спрыгнуть, и Мари заставила себя приподняться на локте, чтобы понять, насколько далеко от них огонь.

Сперва она видела только мечущиеся рядом смутные фигуры, но, когда ветер на мгновение разогнал дым впереди, девушка рывком поднялась на колени. На помосте никого не было. Ни приговоренных, ни старика! Только три пустые петли на фоне серого неба…

— Мааа!!! — это слово звучало одинаково и на французском, и на английском.

Мари повернула голову на крик и увидела скорчившегося под ногами людей перепуганного малыша.

Бегинка перемахнула через бортик и очутилась рядом прежде, чем успела осознать, что делает. Она нагнулась, подхватила ребенка, но в этот миг ее толкнули, и она не удержалась на ногах. Упав на бок, Мари притянула к себе малыша, который крепко обхватил ее за шею. Где-то сверху опять завопила Беата, ребенок кашлял, тычась лицом в шею Мари.

Девушка отчаянно пыталась подняться, но ей не давали даже привстать на колени. Топочущие и топчущие ноги, пинки, слезы, текущие по лицу, разъедающий горло дым… Это было чистилище, полное ужаса и боли. Теперь Мари управлял уже не разум, а звериный страх, но она продолжала прикрывать собой ребенка. Девушка с криком забарахталась, из последних сил стараясь встать, понимая, что вот-вот потеряет сознание, и тогда — конец… Как вдруг ее подхватили под мышки, поставили на ноги и потащили сквозь дым.

Несколько раз Мари спотыкалась, чуть не падала, но ее спаситель крепко обнимал ее за талию, удивительно ловко пробиваясь сквозь толпу. В какой-то сумасшедший миг Мари померещилось, что ей помогает тот оборванный старик, который вызвался быть палачом. Она почти ничего не видела и, лишь когда в нее вцепилась плачущая Беата, поняла, что очутилась в своей повозке.

Наверное, за это время ветер переменился, дым отнесло в сторону, и Мари, вытерев слезы рукавом, наконец-то сумела взглянуть на своего спасителя. Да, то и вправду был седой старик, с физиономией черной, как у Вельзевула, — но на его перемазанном копотью лице светились совсем не старческие ярко-голубые глаза. Англичанин широко улыбнулся, что-то сказал и исчез прежде, чем девушка успела вымолвить слова благодарности.

Ребенок на ее коленях наконец-то заплакал, Мари принялась машинально покачивать малыша, глядя вслед затерявшемуся в толпе «старику». Какой-то горожанин вытаращенными глазами уставился туда же, словно и впрямь увидал самого Вельзевула.

— Робин Гуд здесь! — показывая пальцем, заорал он. — Держ…

Привстав, Том обрушил на затылок крикуна пудовый кулак, горожанин кулем свалился рядом с повозкой. Беата испуганно взвизгнула, но Мари, продолжая покачивать ребенка, свободной рукой быстро зажала подруге рот — на тот случай, если та тоже вздумает выкрикнуть имя главаря шервудских разбойников, которое в Ноттингемшире поминалось чаще, чем имя короля Ричарда.

Глава одиннадцатая

ШЕРВУД, ПРОСЕКА «КРОВЬ И ПОРЕЗЫ»

Между людьми, лишенными собственности, был тогда знаменит разбойник Робин Гуд, которого народ любил выставлять героем своих игр и театральных представлений и история которого, воспеваемая странствующими певцами, занимает англичан более других историй.

Они встретились на пересечении двух лесных тропинок, и Катарине хватило единственного взгляда на отцовское лицо, чтобы направить коня на северо-запад, к Йорку.

Долгое время Ричард Ли и его дочь ехали молча, слушая беззаботную перекличку птиц и стрекотание белок. Лето перевалило за середину, дубы уже начали желтеть, опавшие листья шуршали под копытами коней печальным аккомпанементом мыслям двух людей, не замечающих красоты заповедного леса.

— Сколько тебе удалось достать, отец? — наконец спросила Катарина.

Ричард Ли проводил взглядом глупого зайца, сломя голову сиганувшего через тропу.

— Три шиллинга, — ответил он, когда зверек скрылся в кустах, и Катарина невольно рванула повод буланого жеребца.

Сокол, сидевший на ее левой руке, возмущенно хлопнул крыльями, недовольный такой резкой остановкой.

— Сколько?!

Ричард Ли коротко взглянул на дочь, проезжая мимо, и она поняла, что сокрушительный ответ вовсе не был шуткой. Впрочем, со времени возвращения отца она еще ни разу не слышала, чтобы тот шутил… А ведь раньше он заставлял хохотать даже Олифанта, который всегда был так же скуп на смех, как и на разговор.

— Три шиллинга, — сквозь зубы повторила Катарина, снова пристраиваясь рядом с Ричардом Ли. — Три… Они что же, решили подать тебе милостыню?! А что констебль, ведь он перед тобой в долгу?!..

— Даже если бы он задолжал мне деньги, вряд ли он смог бы вернуть их сейчас, после того как недавно расплатился с ньюстэдским аббатом, — бесстрастно проговорил рыцарь. — А долг благодарности в наше время и вовсе ничего не стоит.

Катарине далеко было до такого спокойствия, ее яростный вскрик опять встревожил сокола у нее на руке:

— Проклятье, ньюстэдскому аббату тоже не мешало бы вспомнить о благодарности! Или у служителей Господа память нынче такая же короткая, как у мирян?!..

— Не ругайся, — Ли бросил на девушку короткий взгляд, заставивший ее прикусить язык. — Бранью делу не поможешь. А твоя мать была бы недовольна, услышав, что ты произносишь такие слова.

Молчание Катарины продлилось всего до ближайшего поворота извилистой тропинки.

— Мама первая сказала бы этому зажравшемуся святоше, чего стоят его речи о благодетельной бедности и порочном богатстве!! Как же я рада, что ему не удалось воспользоваться выжатым из констебля долгом, что все его золото попало к шервудским грабителям! Дьявольщина, пусть уж лучше аутло прожрут и пропьют эти деньги, чем…

Катарина осеклась, а уголок рта Ричарда Ли слегка дернулся, впервые выдав намек на улыбку.

— Со своим конем ты справляешься легче, чем со своим языком, верно?

— Прости, отец, — пробормотала девушка, опуская голову.

Некоторое время они ехали молча.

— Похоже, шайка, которая обосновалась в этом лесу, не только грабит высших служителей церкви, но и вдохновляет бродячих виршеплетов, — наконец заговорил Ли. — В Хокнелле я слышал песню о том, как ньюстэдскому аббату пришлось отобедать в Шервуде с разбойниками, да еще в придачу отслужить для них мессу. И кто только придумывает слова для таких дерри-даун! Но после того, что сегодня произошло в Ноттингеме, я готов поверить в правдивость некоторых куплетов этой песни.

— А что сегодня произошло в Ноттингеме? — Катарина быстро посадила сокола на плечо. — Но сначала скажи — чем отговорился барон Певерил, отказываясь одолжить тебе денег? Небось плел байки о том, как груз для Винчестера попал в лапы к разбойникам, и причитал, что он теперь в немилости у Великого совета и почти разорен?..

Губы Ричарда Ли опять чуть заметно дрогнули, хотя загорелое до черноты лицо осталось невозмутимым.