Кошка Белого Графа - Кира Калинина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рысь насторожила уши.
«Летучий шакал?»
– Таких совпадений не бывает! Я и пошла на попятный. Как вам угодно, кавалер, примите извинения, не смеем задерживать… А про себя молюсь: только бы не догадались, что это наша Карин была, только бы уехали поскорее вместе со всеми своими темными тайнами.
Гудрун судорожно глотнула острого ледяного воздуха, смахнула с ресниц капельки влаги.
– Она нашла, где укрыться, я уверена! Она каждый закоулок в Свеянске знает. Посидит, успокоится и вернется. Я тогда к ули ее сведу или к магам…
«От магов толку не будет. Для них оборотни – твари чуждые, а Небыль – страна незнаемая. Чтобы Небыль понимать, чутье нужно. Или сила – такая, что кровью добывается. Или воля Двуликого. Прочие боги тут не помощники».
Гудрун подняла голову и посмотрела в огненные глаза рыси:
– А Дакх?
Тетка издала звук, средний между шипением и тявканьем.
«Этот может только отрезать твою дочь от Небыли. Если она человек, останется человеком. Если кошка – так кошкой и будет. Приведешь потом ко мне, научу ее, как зверем жить… Да не реви ты!»
Из глаз Гудрун бежали слезы. Горячие, живые, они вмиг остывали, обжигая щеки холодом.
«Иди в Храм Всех Богов, к Двуликому. Нас ведь тоже когда-то двуликими звали, да служители божьи сказали: кощунство это, ересь. Еще одно, из-за чего на нас когда-то ополчились… Сам Двуликий в дела людей не мешается, ули делают это от его имени. Служение богам дает власть. И деньги. Так что кошель потолще набей. Ули Двуликого – самые жадные. Или обратись к дазским шаманам, только настоящим, а не к балаганным шельмам! Но держи ухо востро. У дазов, в отличие от наших гобров, нет богов, одни духи. А духом после смерти может стать каждый. Иной – и при жизни. Вот они, духи, в Небыль ходят, как к себе домой».
– Откуда ты все это знаешь?
«Долго на свете живу, – губы рыси изогнулись в улыбке, приподняв мохнатые щеки, усы встали веером. – Думаешь, я всю жизнь на пеньке просидела? Нет, племяшка. Было время, тетка Фрейя по свету гуляла. До Южной Вайхи добиралась. Я и сейчас безлунной ночью прихожу иной раз на тебя поглядеть и на девчонок твоих. Ты-то им, небось, про родню неудобную не говорила?»
На дворе стало совсем темно. Гудрун подобрала медвежью полость и завернулась в нее с головой. Но шкура успела выстыть, и Гудрун тоже прокоченела насквозь. Ей казалось, каждая косточка в ней каменеет и трескается от мороза.
Рысь поглядела на племянницу с жалостью.
«Иди уже, грейся. А девочку я для тебя поищу. По-своему…»
Мне снилось, что я куда-то еду. Сани летели легко – ни кочек, ни ухабов. Внутри еще гнездился озноб, но норка, в которой я лежала, была восхитительно теплой. Правда, тесноватой.
– Тише, киса, тише, – сказала норка. – Никто тебя не обидит. Обморожения не будет, кое-что я еще могу, – голос тоже был теплым, как солнечный свет.
Мр-р-р. Приятная волна прошла по спине – от головы до основания хвоста. И еще раз. И снова.
Обычно я не позволяю себя гладить, но сейчас мне было так хорошо, так уютно – и совершенно неважно, что за человек держит меня в объятиях, как в колыбели, прижимая к теплой груди.
Теплой голой мужской груди…
– Э, подруга! Давай без когтей! Я понял, что ты пришла в себя и хочешь на волю. Все, отпускаю, – меня подхватили, высвобождая из слоев ткани, в которых я запуталась. – Смотри, какая шуба. Устраивайся.
Мех! Серебристый, густой. Шуба пахла не только зверем, но и мужчиной, который только что держал меня на руках. И чего ради я вырвалась? Он же не знает, что я не настоящая кошка. Пусть бы гладил. Он живой и теплый. Живое тепло приятнее неживого и согревает лучше.
– Под шубой телогрей, не замерзнешь.
Мех и правда был, как печь – только мягкая. Незнакомец уложил его круговыми складками, заключив меня в пушистое гнездышко, а сам сел напротив и стал неторопливо застегиваться. Движения пальцев, перебирающих пуговицы, одну за другой, действовали усыпляюще. От слабости мутнело в глазах, разум уплывал в манящую тьму, и я позволила себе поддаться, услышав напоследок:
– Спи, кошка. Не бойся. Теперь все будет хорошо.
В глубине души я опасалась, что спасение мне пригрезилось. Наверно, поэтому и сны видела тревожные. В них были торжественные залы и мрачные своды, гулкие шаги, бряцание кандалов, ружья и сабли. Безжалостный голос читал приговор, и силы, способные разрушить мир, рвались на волю.
Но, открыв глаза, я обнаружила себя в роскошной карете. Лучезар на крюке освещал стены, обитые темно-синим жаккардом. Казалось, ткань подернута легкой изморозью, свитой в затейливые узоры. Такое отменно смотрелось бы на красном – в самый раз для зимней свадьбы! Вернусь, расскажу маме…
Настроение вмиг упало, и сразу стало слышно, как подвывают за стенками кареты духи зимы.
– Как спалось?
Хозяин кареты по-прежнему сидел напротив. На вид не старше тридцати. Сюртук из хорошей шерсти цвета хвои, ворот сорочки так и остался расстегнутым. Волосы рыжие, или скорее медно-каштановые, подстрижены по моде столичной знати. Палевые крапинки на носу обещали к лету расцвести россыпью полноценных веснушек.
Среди тех, в ком сильна вайнская кровь, много рыжих. Но лицо у незнакомца было не вайнское – и глаза не голубые и не серые, а опалово-карие, будто у филина или кота. Может, и светятся в темноте?
Помню, учитель истории говорил, что у ригов издавна встречались такие, как этот господин – темно-рыжие, горбоносые и желтоглазые. Остатки древних племен, населявших полуостров. Вероятно, из тех самых народов моря и солнца.
Но самое примечательное я заметила, когда рыжий господин наклонился извлечь из-под сиденья лаковый короб, обитый планками с магическим орнаментом.
