Дурные приметы - Виктор Пронин

Нет, не хотелось этого, не получалось. Сознание как бы прыгало с кочки на кочку, опасаясь провалиться в трясину двусмысленностей, провокаций, хитро замешанной лжи.

Самохин тем временем вошел в будочку вахтера, пробыл там минуты три-четыре и вышел с растерянной улыбкой.

— Старик, — обратился он к Евлентьеву, — ты не поверишь, но, похоже, мы приехали.

— Хорошие места, — это было все, что мог ответить Евлентьев. — Мне нравится, — добавил он, видя, что Самохин молчит. — А тебе? Тебе, наверное, тоже нравится, да?

— Пошли, — сказал Самохин и пропустил Евлентьева в раскрытую дверь. — Документы твои я отдал, тебя здесь ждали.

— Вот и дождались, — улыбнулся Евлентьев вахтеру. Тот улыбнулся в ответ. У него было простое, но какое-то умудренное лицо, какое бывает у старых полковников, вышедших на пенсию, у отставников, которые не просто отсидели в штабах, а прожили жизнь напряженную и насмотрелись всякого.

— Так, — сказал вахтер и, раскрыв тонкую голубую папочку, принялся что-то искать в записях. — Как, говорите, вас звать-величать?

— Евлентьев.

— Интересная фамилия... Есть такая... Виталий Степанович?

— Он самый.

— Очень хорошо... Смотрите сюда, — вахтер подошел к окну, точно такому, какое выходило на дорогу, только это окно смотрело внутрь территории. «Тоже толстое, — заметил Евлентьев, — тоже бронированное». — Видите между деревьями желтый дом с колоннами? Видите?

— Очень хорошо вижу.

— Вам туда. Зайдете, справа сидит дежурный, он вам все объяснит.

— Я провожу? — спросил Самохин.

— Нет, не проводите. Вам туда, — вахтер с добродушной улыбкой, но твердым голосом показал Самохину на дверь, в которую тот только что вошел. — И я не могу пройти с ним?

— Не можете.

— Это предусмотрено?

— Именно. Предусмотрено, — вахтер, плотный пожилой мужичок с румяными щечками и удивительно сохранившимися белыми зубами, извиняюще развел руки в сторону. — Так что прощайтесь, ребята... Встретитесь через десять дней. Это будет воскресенье, — вахтер для верности поводил пальцем по календарю, прикрепленному к стене. — Ровно в шестнадцать часов. Как это в песне поется...

«Двадцать второго июня, ровно в четыре часа, Киев бомбили, нам объявили что началася война...» Ну, и так далее, — сам себя оборвал вахтер. — Прошу не опаздывать. У нас не принято.

— Понял, — почему-то вытянулся, как по команде, Самохин. — Ну, старик, — он повернулся к Евлентьеву. — Ни пуха!

— К черту! — сказал тот без улыбки. Он пристально посмотрел Самохину в глаза и увидел в них то, что можно было назвать неуверенностью, предательством, удавшейся хитростью, которая не сегодня-завтра будет наверняка разгадана, и все поймут, все догадаются и прозреют.

— Не поминай лихом, — сказал Самохин. — Мы еще поговорим.

— Темнишь, — тихо проговорил Евлентьев. — Вижу, темнишь... Как я понимаю, это еще одно задание?

— Можно и так сказать... Гонорар при встрече.

— Тогда до встречи. — Евлентьев протянул руку, пожал влажную ладонь Самохина и, подхватив свою сумку, решительно шагнул к двери, сбежал по ступенькам на дорожку, которая вела к желтому дому с колоннами. С необыкновенной внятностью, будто только что произнесенные рядом, почему-то вспомнились слова Анастасии... «Постарайся вернуться». «Авось, — подумал Евлентьев. — Авось. Где наша не пропадала!»

Странности начались в первый же день, хотя, строго говоря, их и странностями-то назвать было нельзя. Все происходило настолько естественно, будто иначе и быть не могло. К тому же все, что видел вокруг себя Евлентьев, мало походило на привычный дом отдыха.

Однако, настороженный словами Анастасии, сказанными на прощание, невнятными намеками Самохина, он готов был увидеть нечто более неожиданное. Нет, все было достойно и уважительно. Правда, он нигде не увидел отдыхающих, их, похоже, вообще не было. А люди, которых ему довелось встретить в здании, чем-то неуловимо походили на вахтера в будочке — та же доброжелательная уверенность в какой-то своей правоте, в том, что все его поймут, в том, что все вокруг свои, объединенные какой-то тайной, скрытой от других. Это, пожалуй, было самым верным его выводом — все встреченные им люди были объединены чем-то общим, для них очевидным, для остальных запретным.

Дежурный, который встретил Евлентьева в вестибюле, оказался довольно молодым парнем. Короткая стрижка, спортивный костюм, взгляд цепкий и какой-то прощупывающий. Евлентьева несколько озадачили уши парня. Это были сплошные куски мяса, без видимых хрящей, узоров, перегородок, просто плоские, обтянутые кожей кусочки мяса. Борец, догадался Евлентьев, причем не классического стиля. Скорее всего самбо, вольная борьба, карате какое-нибудь... Шея у парня была накачанная, она, казалось, шла от самых лопаток, постепенно сужаясь к затылку.

— Так, — сказал парень, усаживаясь за стол. — Прибыл, значит... Фамилия?

— Евлентьев.

— Паспорт.

Евлентьев положил на стол паспорт.

— Правильно... Есть такая заявка. Специализация?

— Не понял?

— У нас тут своя терминология... Впрочем, что я спрашиваю... По тебе сразу все видно... Докладываю обстановку. Сейчас обед. Вон там по коридору, за углом, столовая. Расписание на дверях. Не опаздывай. Водку с собой привез?

— Нет.

— Очень хорошо. Увижу водку... Накажу.

— Строго? — улыбнулся Евлентьев.

— Мало не покажется, — шуток парень не принимал. — Понял? Мало не покажется, — повторил он.

— Понял.

— Вот ключ, — он протянул маленький плоский ключик. На шнурке был прикреплен кругляшок фанеры с написанным номером. — Твой номер двадцать седьмой, второй этаж. Если забудешь, на ключе указано.

— Понял.

— Номер одноместный.

— Это хорошо.

— Не знаю, кому как... Некоторые поговорить стремятся, посудачить о жизни, о себе... Не советую. Не надо ни с кем судачить. Ни о жизни, ни о себе.

— Понял.

— Ни фига ты не понял... Это серьезно. Чем больше молчишь, тем дольше живешь.

— Разумно, — согласился Евлентьев.

Парень с подозрением посмотрел на него — не шутит ли. Но серьезность Евлентьева его, видимо, успокоила. А тот, поняв, что шутки здесь неуместны, постарался скорЧить гримасу внимательную, даже почтительную. Это понравилось парню с плоскими ушами, и он заговорил уже мягче.

— И еще... На эти десять дней забудь, как тебя зовут, забудь, кто есть и кем был.

— Это обязательно?

— Значит, так... Все, что здесь говорится, делается, все, что здесь происходит, — обязательно. Какую кличку тебе записывать?

— Не знаю... Подумать надо...

— Сегодня пятница... Хочешь быть Пятницей?

— Да нет... Один уже был... Да и женского рода... Давайте уж лучше буду Анастасом, — неожиданно для самого себя брякнул Евлентьев, вспомнив, как провожала его у порога Анастасия.

— А что, — склонил парень голову к плечу. — Ничего... Кличка редкая, красивая, мужская... Был какой-то вождь с таким именем.

— Теперь буду я, — настрйчиво повторил Евлентьев, решив почему-то, что с такой кличкой он не пропадет.

Евлентьев присматривался к себе с некоторым удивлением. Раньше он не мог даже предположить, что сумеет вот так легко, без подготовки вписаться в совершенно новые условия. Куда-то его забросили, с ним ведут странные разговоры, а он совершенно не представляет, что с ним будет завтра, сможет ли он вообще когда-нибудь выбраться отсюда.

Все это не просто его не заботило, он поймал себя на том, что принимает эти странные правила, многое усвоил и готов жить, вести себя по этим правилам. И парень, сидевший перед ним за маленьким однотумбовым столиком, уже не казался ему ни опасным, ни загадочным, и уши его были вполне приемлемы, и могучая шея тоже не вызывала удивления.

— Как тут кормят? — спросил Евлентьев и сам удивился своему вопросу.

Секунду назад он и не думал об этом, к тому же именно кормежка интересовала его меньше всего.

— Нормально кормят, — парень не удивился вопросу. — Мало не покажется, — добавил он привычные свои слова.

— Тогда мы сработаемся, — совсем обнаглел Евлентьев.

— Я тоже так думаю, — парень снизу вверх протяжно так, оценивающе посмотрел на Евлентьева, хмыкнул. — Ну ты даешь, мужик!

Кормили, как выяснилось, действительно неплохо. Жареное и вареное мясо, копченая рыба, зелень, салаты, причем все свежее, зеленое, несмотря на то, что шел еще апрель. Видимо, завозили из Средней Азии. Баловали красной рыбой, белой, на закуску подавали сухие колбасы, соки стояли на отдельном столике, и лить каждый мог сколько хотел — от ананасового до томатного.

Однако все это разнообразие нисколько не нарушило общего впечатления — все десять дней настолько мало отличались друг от друга, что в сознании Евлентьева слились в один день, да и тот не казался ему слишком уж долгим.

Все его опасливые предположения и страхи оказались напрасными. Спокойный сон в отдельном номере, свежий воздух, сауна с бассейном, послеобеденные прогулки и пробежки по парку, обильное и разнообразное питание — вот чем встретил дом отдыха, в который устроил его лучший друг и старый собутыльник Геннадий Самохин.