Штандарт - Лернет-Холения Александр

— О, — сказал он, отступая. — Я этого не знал. Откуда я должен это знать?

— В любом случае, — сказал лакей, — теперь вы знаете. Потому что иначе я бы не ожидал здесь этого прапорщика.

— Так точно, — сказал унтер-офицер, а затем добавил, — проходите!

Охрана пропустила меня.

— Очень хорошо, — похвалил я унтер-офицера, проходя мимо него и похлопав по плечу, — вы очень хорошо справляетесь. И впредь просто строго выполняйте полученные приказы. Вы задержали меня совершенно правильно, пока не узнали, что к чему. Ну, а как вообще настроение в вашем полку?

Секунду-другую он колебался, затем сказал:

— Все хорошо, господин прапорщик.

— Не сомневаюсь, — сказал я, — что дисциплина в нем может быть только хорошей, если все унтер-офицеры такие, как вы.

С этими словами я с ним расстался. У меня было плохое предчувствие. Я вдруг осознал, что совершил одно из тех нарушений, собрав которые вместе, даже без подробностей, можно было подорвать свою репутацию в глазах товарищей. Нельзя так легкомысленно относиться к себе, тем более в столь критических ситуациях. В ситуациях попроще вредишь только себе, в критических — и другим тоже. Но у меня не было времени думать об этом дальше. Когда дело доходит до обвинений самого себя, времени всегда не хватает. Мы никогда не хотим ни в чем быть виноватыми, мы всегда виним обстоятельства. Но на самом деле обстоятельства не бывают виноваты, виноваты всегда только мы сами.

Лакей прошел со мной по двору, а затем тем же путем, которым мы шли прошлой ночью. В залах, в тронном зале, как и накануне, царил полумрак, пронизанный кое-где лунным светом. Но настроение изменилось. Вчера Конак был для меня дворцом, в котором жили эрцгерцогиня, несколько генералов и девушка, и я был влюблен в эту девушку. Сегодня я понимал, что иду по дворцу королей Сербии. Их выселили, но, в конце концов, этот дом оставался их домом. Они могли сюда вернуться, и это ощущение витало в воздухе. Все было намного более странно, чем накануне. Убийство королевской семьи, о котором десять с небольшим лет назад в мире было так много разговоров, могло происходить именно здесь, в этих комнатах. Или это случилось в другом дворце? Я не знал. На какой-то миг мне показалось невероятным, что здесь скоро откроется дверь, за которой меня ждет возлюбленная.

Но дверь открылась, и в маленькой гостиной я увидел Резу, на этот раз одну, сидящую на диване, на котором вчера сидела Мордакс. Реза листала книгу и курила сигарету. Когда я вошел, она отложила книгу и посмотрела на меня. Я подошел к ней, взял за руки и притянул к себе. Затем я поцеловал ее в губы, и она позволила этому случиться. Она медленно подняла руки и обняла меня за шею. Ее глаза были закрыты, я очень внимательно смотрел ей в лицо, на опущенные веки: ресницы ее вздрагивали, как крылья бабочки, покоящейся на цветке. Между бровей у нее пролегла морщинка, которая вскоре разгладилась, потом глаза вновь медленно открылись, у них был фиолетовый отблеск — фиалки, на которых отдыхают бабочки, хотя на фиалках обычно совсем не бывает бабочек. Хотя можно представить себе такое, когда мечтаешь о лете. Но глаза открылись, и это было уже не лето и не весна, это был вообще совершенно другой год, в котором больше не было никаких времен, а было только наше настоящее время.

Мы все еще держали друг друга в объятиях и ничего не говорили, но внезапно я заметил, что не осознаю, что держу ее. У меня больше не было ощущения, что мы целовались. Мне казалось, что я увидел бабочек, и мысли мои разбежались по временам года, словно в водовороте того, что я уже испытал. Все события словно мчались дальше, мимо меня, как будто весь мир вращался, а мое тело оставалось неподвижным, но все же оно трепетало и трещало в ужасной буре революции, как полотнища штандартов во время урагана, разрывающиеся на части. Маленькие квадраты парчи трещали по швам, нависая над головами множества людей. В следующий миг я понял, что меня вновь поразило то же состояние полного отсутствия времени, как недавно, вечером на деревенской улице. Реза тоже что-то заметила, я увидел, что она смотрит на меня с удивлением.

— Прости меня, — сказал я в замешательстве, выпрямляясь и бросая фуражку и перчатки на стол, — я, кажется, опоздал, но меня остановили внизу, когда я направлялся к тебе. Это заняло больше времени, чем я думал…

— Кто задержал тебя?

— Унтер-офицер у входа, — сказал я. — У меня не было пропуска, но подоспел лакей и повел меня дальше. Мне очень жаль, что я задержался. Ты долго ждала?

— Я читала.

— Дай мне сигарету, — попросил я, потому что поискал сигареты в карманах и не нашел.

Она взяла с дивана небольшой портсигар, кожаный с золотой отделкой, и протянула мне. Но оказалось, что мне трудно достать из него сигарету. Она взяла портсигар у меня из рук и несколько раз встряхнула, пока не показались кончики сигарет.

— Вот, — сказала она. — Разумеется, в присутствии эрцгерцогини нам курить не позволено. Мы курим, только когда остаемся одни.

Она улыбнулась и протянула мне зажигалку. Я поцеловал ее руку.

— Послушай, — сказал я, закуривая, — мы останемся здесь? Мы могли бы куда-нибудь пойти? К Багратиону. Я разбужу его и попрошу ненадолго уйти, и он, конечно, уйдет. Разве ты не хочешь?

Она посмотрела на меня, затем снова упала на диван.

— Нет, — сказала она.

— Почему нет? Здесь неприятно оставаться. В любой момент кто-нибудь может войти и обнаружить нас. Ты сама это говорила.

— Да, но вряд ли кто-нибудь войдет. Кто, например? Все спят.

— Даже Мордакс?

— Нет, она не спит. Она знает, где я.

— Что, если ей придет в голову зайти?

— Тогда она зайдет.

Я ответил не сразу, продолжая курить, и сел на диван рядом с Резой.

— Сегодня я ехал сюда несколько часов, — сказал я, — чтобы снова увидеть тебя, а твоя так называемая подруга может войти в любой момент. Пойми, мне это не нравится.

— Она не войдет, — сказала Реза, — я тебе уже сказала. Если она зайдет, мы попросим ее уйти. Вчера ты ее прогнал. Неужели сегодня не сумеешь? Я рада, что могу хотя бы видеть тебя и говорить с тобой.

— Реза, — сказал я, — мне очень повезло, что вместо того, чтобы быть Бог знает где — в России — мой полк стоит всего в паре сотен километров от Белграда. Но очень возможно, даже весьма вероятно, что полки скоро получат приказ выступить. Тогда я, боюсь, никогда тебя больше не увижу. Ты же можешь уйти незаметно для других. Никто не заметит твоего отсутствия, когда вернешься.

Она опустила глаза, затем сказала:

— Но я не хочу этого делать. И, — добавила она через мгновение, — разве ты не будешь хотеть увидеть меня снова, если уйдешь вместе со своим полком? Больше не захочешь?

— Не все возвращаются с фронта, — сказал я. — Насколько я знаю, в этой войне погибло уже десять миллионов.

— Вас отправят на фронт?

— Куда же еще?

— Но эрцгерцогиня сказала, что тебя направят в полк, который не пойдет на фронт!

— Из-за меня целый полк освобождать от задачи не станут, когда он потребуется. А что здесь в городе говорят о настроениях в армии? Разве эрцгерцогиня ничего не знает?

— Эрцгерцогиня?

— Да. Разве она не говорила с тобой об этом?

— О чем? Об армии? Нет, не говорила.

— Я имею в виду ситуацию на фронте, там, где сейчас фронт?

— Где сейчас фронт?

— Да, да! Войска продолжают отступать уже шесть недель подряд. Первоначально он был недалеко от Галлиполи, у берегов Турции. Бог знает, где фронт теперь. А что говорят о мятежах?

— О мятежах? Возможно, эрцгерцогиня знает, но ничего не говорит. Какие мятежи? — переспросила Реза.

— Гусарская дивизия отказалась переправляться через Дунай.

— Почему?

— Послушай, — сказал я, — разве вы здесь ничего не знаете? О чем вы тут разговариваете весь день?

— Ты сам, — парировала она, — вчера тоже ничего об этом не говорил! Почему говоришь сегодня? Что случилось?

— Случилось? — повторил я. — Ничего. Это значит — пока ничего. Но, может быть, что-то уже произошло, возможно, вы этого просто не замечаете. Но скоро заметите. Вы все заметите, даже притворяясь, что ничего не знаете.