Моя жена Любовь Орлова. Переписка на лезвии ножа - Григорий Александров

Это неплохо. Пусть цветет.

Польза от этого тоже будет, а пока мы отточим мысли.

Невероятное спасибо за газеты (советские). Очень интересно для нас здесь.

Вы говорите, что Старик Вам пишет больше, чем я. Это само собой понятно.

У Старика буквально в десять раз больше времени, чем у меня.

Вы все забываете, что мне нужно в три месяца сделать английский язык.

Пройти курс в консерватории по композиции. Взять первенство по теннису, плаванию, гольфу или чему-нибудь подобному[173]. Это здесь необходимо, иначе тебя за человека считать не будут. Если нет первенства, то это как у нас не иметь профсоюзного билета.

Вот автошкола закончена, и вчера выдержал экзамен наилучшим образом. Сегодня я имею визу для всей Америки.

Вы забываете, что все, что мы видим, приходится записывать и систематизировать мне.

Вы не помните, что сценарий должен писать я[174].

Вы знаете, что Эйзен не интересуется техникой, и это тоже на мне.

Если Вы представите все эти обстоятельства, для Вас будет понятно, что у меня не хватает времени для сна, для писем и для многого чего другого.

Вот еще о каких-то сплетнях с парижской картиной. Способ, каким делалась парижская картина – обычный парижский способ.

То есть мы имели мецената[175], который дал нам деньги на картину и с которым мы заключили договор о ее прибылях.

Почему мы делали фильму, я Вам из Парижа писал. Иначе нельзя было проникнуть в святая святых звуковых лабораторий. Иначе нельзя было выжидать американских условий для хорошей работы. Денег-то у нас было по 12 долларов, когда мы уехали из Москвы.

Вот, собственно, причины и способы работы.

Вы советуете как можно меньше иметь дело с прессой и не устраивать шумихи вокруг своей работы. Вы ведь знаете, что я даже фильму в готовом виде не видел.

А Вы мне насчет шумихи!..

Я злиться начинаю от того, что переходить мне надо к ответам на следующее Ваше письмо, написано которое 29-го, по двум причинам:

1. «Спящая красавица».

2. Поездка в Америку.

Насчет первого сейчас нет времени распространяться. Насчет второго хотел бы я выразиться.

Дорогая моя Пера Моисеевна!

Я положил, как говорят, на Ваши внутренности, которые разводят сложную психологическую канитель, пользуясь переваренным желудком пищей.

«Сложный вопрос…»!

Что, Вы маленькая?!

Что, мне Вас учить надо?!

Что, Вы не понимаете грандиозной важности такого путешествия?!

«Бедная родственница»… Уххх!!! Идиотка несчастная!

Разве мы Вам не обязаны многим?

Разве Вы не сможете быть полезной для нас здесь вместо девчонок никчемных, которые обслуживают нас?

Разве ваше знание нас и знание языка, и любовь к кинематографу – не великолепные Ваши качества для работы с нами?

Да мы сами будем безгранично рады Вашему приезду. И если приезд осуществится, то не вздумайте жить где-либо, кроме нашего дома.

У нас для Вас найдется все, что надо для жизни.

Я говорил со Стариком на эту тему.

Я прочел Ваше письмо. И Старик был абсолютно такого же мнения и сказал, что немедленно пошлет Вам телеграмму.

Весь вопрос пока в том, будем ли мы здесь ставить картину. Мы этого еще не знаем, так как последний наш сценарий забракован американскими дельцами[176].

Сейчас начинается работа по третьему сценарию[177], и она требует двух-трех недель для окончательного выяснения и закрепления.

Как только мы зафиксируемся здесь, так вызов Вам будет первым нашим поступком.

На содержании вы жить не будете, так как работы для Вас найдется достаточно.

Если возможно, то попробуйте подать на паспорт для Ольги. Мотивируйте тем, что хочу встретиться, чтобы вместе вернуться.

К дяде вы будете ходить в гости для того, чтобы отдавать ему семейные визиты.

А если Вы будете заниматься глупыми вашими внутренностями…

Если еще будете разводить «интеллигенщину», то послать Вас придется не к дяде, а к е… м…!

Дура несчастная!

И после всего этого она пишет, что нам придется рождаться заново.

Почему нужно ехать? Мне не нужно Вам объяснять, потому что Вы великолепно знаете и только прикидываетесь. Вот когда мы сядем на этой веранде, где я пишу письмо…

Вот тогда Вы у меня запоете!

Тогда Вы уже сможете сказать мне, какая замечательная вещь вокруг земного шара.

Тогда Вы скажете мне, что многого раньше не подозревали и не предвидели. Меня зовут обедать. Вечером премьера новой картины Бартельмеса.

Завтра обед у Кинга Видора.

Много, много всяких дел.

И одно желание вбить в Вашу дурацкую голову, что надо покончить Вам раз и навсегда канючить и сомневаться. Смелость и решительность, моя дорогая подружка, качества характера такие, которыми не следует пренебрегать.

Ждем.

Как только будем знать, что остаемся, так телеграфируем.

Считаю тему этого разговора исчерпанной, до скорого свидания на Калифорнийской земле.

Стыдитесь, женщина!

Люблю и жду. Гриша.

P.S. Картина Бартельмеса «Южный патруль» очень скверная. Бартельмес растолстел, отяжелел, ему 36 лет. В общем, погиб актер[178].

В этой связи такой анекдот:

На днях русский режиссер Эйзенштейн на одном из вечеров отказался пить коктейль, мотивируя свой рассказ тем, что присягал Американской конституции[179]. Это вызвало сенсацию, ибо, кроме нас, в Голливуде больше непьющих нет.

Г. АЛЕКСАНДРОВ – Э. ШУБ[180]

«Чудно человеку в Чикаго…» Но все же человек помнит о Вас и все собирается написать большое письмо.

Пока же приветствует Гриша.

Г. АЛЕКСАНДРОВ – П. АТАШЕВОЙ

Голливуд. 21 августа 1930 г.

Уважаемая Перинка…

Вчера Эйзен сказал, что больны Вы!

Но мне кажется, что Ваша болезнь кончилась благополучно, ибо мы уже имели сведения после того письма, в котором об этом написано.

Итак, поздравляю с выздоровлением.

И, кроме того, благодарю за телеграмму, надоумившую нас приветствовать звуковую конференцию.

Вы просто молодец!

Напишите про эту конференцию и пришлите, по возможности, ее материалы и стенограммы. Я просил то же самое сделать тов. Шведчикова, и Вы спросите у него. Мы заняты сейчас всецело «Американской трагедией» и думаем, что это наилучший материал для нашей работы здесь.

Книга Драйзера имеет к этому весьма относительное отношение, ибо трагедия будет Американская, а не мальчики и девочки.

Учимся, работаем и живем по-прежнему. В голливудской киноакадемии приветствовало нас примерно 120 человек – режиссеров, писателей, журналистов, ученых и т. д. Эйзен отвечал на вопросы о Советском кино. «Старое и новое» ИМЕЛО ОГРОМНЫЙ УСПЕХ.