Обратно к врагам: Автобиографическая повесть - Виктория Бабенко-Вудбери

Еще тогда, в сравнительно начальных классах, иметь друга было тайной мечтой каждой девушки. В этом мы особенно завидовали старшеклассницам. Такие, как Нина Данина, были для нас идеалом взрослой девушки. Вне школы она даже красила себе губы, что нам казалось особенно интересным. Когда она, окруженная поклонниками, шла по улице, мы, младшие, провожали ее завистливыми взглядами и желали поскорее вырасти. Влюбленных всегда можно было узнать: они везде держали друг друга за руки, или же смотрели друг на друга иными глазами, а на школьных представлениях сидели обычно рядом.

На день рождения Кати, дочери нашего местного врача, пришла также Таня, дочь нашей директора школы. Таню не очень любили девушки. Она держала себя спокойно, даже немного независимо. Несмотря на то, что она выглядела не хуже всех наших красавиц, а то и лучше, у нее не было друга. Да и мать редко разрешала Тане играть с нами или приходить к кому-то из нас в гости. Чаще всего она сидела дома и занималась. Только во время праздников Таня могла во всем принимать участие: быть в театре или танцевать на общих увеселениях. И, как ни странно, ее всегда нарасхват приглашали танцевать молодые парни. Это не очень нравилось нашим «официальным» красавицам — Кате, Нине или Гале. Таня не была красивой в их смысле. Ее особенность заключалась главным образом в ее непосредственности, в ее очаровательной улыбке, в какой-то доверчивости и доброте ко всем, с кем бы она ни говорила. Когда она смеялась, невозможно было не смеяться и другим. В ее лице не было ни малейшего женского кокетства, которое уже так заметно было в лицах других девушек.

Доктор Шевели — такой была фамилия нашего врача, отца Кати, тоже присоединился к нам на Катин день рождения. Мы все знали и очень уважали его. В начале каждого учебного года он всегда во всех классах проводил медицинский осмотр, так было положено по закону: ежегодно перед началом занятий мы длинной чередой выстраивались в школьном дворе к комнате доктора Шевели, который тщательно осматривал каждого из нас, заглядывая в рот, глаза, постукивая по суставам и выслушивая сердце.

Мать Кати, милая гречанка, приготовила чудесные угощения греческой кулинарии. Особенно ее молочный пирог — никогда в жизни я больше не ела такого пирога — был бесподобный. Прошло много лет, а я и сейчас не могу забыть вкус этого пирога, секрет приготовления которого мне так и не удалось никогда нигде узнать. Нас было всего человек пятнадцать, главным образом дети местной партийной и районной интеллигенции. Стол был уставлен разными яствами. Мать Кати сама все готовила. У них была даже своя корова, которую она тоже сама доила. В жизни районного общества она мало принимала участие. Только иногда ее можно было видеть на родительских собраниях или на представлениях. Сам доктор тоже мало вращался в районном обществе.

Мы долго сидели за столом, наслаждаясь изысканными блюдами. А после обеда, когда взрослые ушли, мы начали обычные игры, которые всегда устраиваются на чей-нибудь день рождения или именины. Сначала были игры — отгадывание загадок, что проходило под громкий общий смех, потом начались танцы. Все мое внимание было обращено, конечно, на Бориса, брата Кати. Я была очень счастлива, что могла его видеть так близко, хотя он, казалось, вовсе не замечал меня. Он все время следил за Галей, своей подругой, и всегда приглашал только ее на танцы. Как я ни старалась обратить его внимание на себя, это мне мало удавалось. Он проходил мимо, направляясь только к Гале. Но я уже довольствовалась тем, что сидела за одной партой с Галей, которую любил Борис. В сущности, Борис был причиной того, что я решила сбрить свои волосы, в надежде, что после этого вырастут не рыжие, а другого цвета. Мне так хотелось иметь другие волосы, не рыжие, чтобы меня не дразнили, и я всегда думала, что когда вырасту, обязательно перекрашу их в другой цвет. Я и до сих пор не могу забыть все унижения и насмешки, которые мне пришлось перетерпеть из-за моих волос. И вот однажды я пришла к нашему местному парикмахеру, где сидело четверо мужчин. Туда ходили главным образом мужчины. Он встретил меня довольно неприветливо:

— Ну, что тебе надо?

— Я хочу сбрить волосы.

— Что у тебя, вши?

— Нет. Я просто так.

— Нет? Ну, сядь сюда на скамейку.

Через несколько минут он подошел ко мне. Я закрыла глаза и сидела так, пока не кончилась процедура. Когда я открыла глаза и посмотрела в зеркало, — я испугалась: на меня смотрело некрасивое мальчишеское лицо, в веснушках, с красным, облезлым от солнца носом и большими ушами. Дома меня хорошенько выругали, а в школе я еще больше стала предметом насмешек и глумлений. Ко всему, когда появился у нас новый учитель, он всегда принимал меня за мальчишку, к общему смеху всего класса. Но делать было нечего. Теперь я не могла дождаться, пока мои волосы вырастут опять. А когда через несколько месяцев на голове показалась маленькая щетинка, она была такого же рыжего цвета, как прежде.

Катин день рождения прошел хорошо, несмотря на мое разочарование насчет Бориса. Зато в этот день началась моя странная дружба с Таней. Как я уже раньше заметила, ее не очень любили, и она и здесь держалась немного в стороне. В сущности, по разным причинам, мы обе были немного лишними в этой компании. Хотя мать Тани не пускала ее в наше ребячье общество, — мне казалось, что она считала свою дочь лучше других и хотела уберечь ее от дурных влияний, — все же Таню тянуло к ребятам, и иногда ей удавалось выскочить из-под надзора гувернантки. Тогда Таня мчалась ко мне и мы убегали с ней в поле за Остхейм, или же шли к берегу речушки, где я учила ее карабкаться на деревья или гонять лошадей. Однажды Таня разорвала свою всегда чистую одежду и, к ужасу «надзирательницы», как я называла ее гувернантку, даже поцарапала себе ноги. Гувернантка не замедлила прийти к моему отцу и пожаловаться на мое «разбойничье» поведение. Когда я проходила мимо их дома, где Таня сидела под надзором, я останавливалась перед окном и махала ей рукой. Иногда она открывала окно и мы с ней переговаривались, пока окно не захлопывалось сильными, большими, не Таниными руками. — Это был для меня знак отправляться дальше. На переменках в школе мы часто виделись и говорили об уроках или школьных кружках самодеятельности, а иногда договаривались где-нибудь встретиться.

Наша жизнь в Остхейме шла довольно беззаботно. Еды теперь у нас было достаточно, отец хорошо зарабатывал, только почему-то одного хлеба было всегда недостаточно. Обыкновенно хлеб продавали в специальном хлебном киоске, куда его привозили из пекарни каждый день. Перед киоском за хлебом всегда стояла большая очередь. Когда киоск открывался, то эта очередь превращалась в настоящий хаос. Продавец был грек, и большинство покупателей были тоже греки. Они громко по-гречески кричали какие-то фразы, которые, вероятно, значили: «Дай хлеба!». Иногда родители посылали меня в киоск за хлебом, тогда я тоже, вызубрив эту греческую фразу, наперебой со всеми кричала: «Дай хлеба!» — и протягивала свои худые руки с зажатыми в кулак деньгами продавцу. Он сначала как-то странно на меня смотрел, но иногда брал деньги из моих рук и совал мне буханку хлеба. Правда, хлеб можно было купить и на базаре. Но там он был гораздо дороже, потому что это был «домашний» хлеб, лучше магазинного. Базар был по субботам возле нашей школы. Кроме хлеба, можно было купить на базаре и молочные продукты, овощи и фрукты. Но все было не так обильно, что-то все еще чувствовалось не то; вероятно страна не успела еще оправиться от голода.