Красиво жить не запретишь - Иван Мотринец

— А как быть с возбуждением уголовного дела против заведующей роддомом? Она, вам известно, сестра почтенной супруги заведующего горздравом?

— Не язви и не вали в одну кучу. Валентин, ты все на ус намотал? Убийство ведь по-прежнему на тебе.

— Товарищ подполковник, понять-то понял, но все же как вести следствие в полной конспирации?

— Иволгин объяснит. Он и битый, и башковитый. Сознательно, учти, в майорах засиделся. Каждый делает собственный выбор, тянет свою ношу. Но дело делать надо. При любой системе. Зло должно быть наказуемо. Кстати, вы оба, надеюсь, понимаете, что с нынешнего дня необходимо тщательно отбирать людей, которые будут в дальнейшем работать по делу Черноусовой. Вся информация должна оставаться в стенах нашего отделения. С Иванцивым сами определитесь?

В эту минуту в дверь постучали и, не дожидаясь приглашения, вошел, легок на помине, Иванцив с неизменным, изрядно износившимся портфелем. Он мгновенно уловил ситуацию в кабинете. Неспешным своим глуховатым голосом произнес: — Совещаетесь, замышляете нечто в обход прокуратуре?

Валентин прямо кожей ощущал, как ему близки и понятны эти трое старшие его товарищи, коллеги. Ему нравилось в них многое если не все: сдержанность, порядочность, внутренняя свобода. Стиль общения, столь разный у этих троих, но все же в чем-то очень схожий. Умные глаза, казавшиеся у Никулина уставшими и как бы пригасшими, у Иволгина были молодыми, цепкими. Взгляд Иванцива под тяжелыми, полуопущенными веками уловить непросто, очки в простенькой пластиковой оправе помогали впечатлению неуловимости, даже безразличности к окружающим. Не было такой мелочи, в любое отдельно взятое мгновение их совместной с Валентином работы, которую эти зеленоватые глаза не заметили бы, проглядели.

В эти минуты, в этом кабинете Валентин Скворцов уяснил для себя окончательно: нет, не грязным делом он занимается, как считают некоторые чистоплюи. Мужским и важным. Законы нравственности, а не красота, спасут мир. А белый дом всего лишь люди, стоящие сегодня у кормила власти.

Они еще долго совещались, вырабатывая план дальнейших розыскных действий, втроем, но уже в ином составе, без Никулина. Никулин закрылся у себя, готовил доклад к Дню милиции.

Глава третья

Жукровский долго не мог уснуть. Тетка, как он и надеялся, оказалась жива-здорова, встретила со слезами радости, тут же стала потчевать дорогого племянника. За столом засиделись допоздна. Жукровский слушал вполуха ее пространные воспоминания о детстве Славочки, о матери, не успевшей нарадоваться успехам сына, — рано, по словам тетки, сошедшей в могилу. О всевозможных недомоганиях и бытовых трудностях самой тетки, жившей одиноко, замкнуто, мыслями о Боге и единственном родном человеке — Вячеславе. Все это было ему не нужно, скучно. Нити собственных мыслей ускользали. Сказывались, вероятно, и дорожная усталость, и выпитая за ужином водка, но прежде всего ощущение шаткости собственного положения в час, когда он, наконец, остановился, чтобы обдумать дальнейшую судьбу.

Вечер, незаметно перешедший в ночь, был сырым, ветреным, вдалеке беззлобно лаял пес. Жукровский заставил себя сделать короткую пробежку, несколько упражнений, правда не согрелся и не успокоился. Уже лежа в непривычной, по-деревенски пышной постели, он понял, что сон не придет, пока его не осенит подходящая идея. И та пришла, простая и маловероятная. Все же он оставался достаточно уверенным в себе, чтобы решить прямо с утра взяться за ее осуществление.

Утром, позавтракав блинами, вкус которых давно забыл, и сказав тетке, что поищет, где подремонтировать машину, Жукровский поехал искать ближайшую нотариальную контору. Дорогу довольно внятно объяснили в медпункте.

Контора соответствовала названию: две небольших запущенных, подслеповатых комнатенки. Несмотря на довольно ранний час, она была открыта, несколько человек дожидались в очереди. Тесное, затхлое помещение действовало на нервы, пробуждало страшные для Жукровского ассоциации. Он, конечно, не знал, как все это происходит в реальности, но сколько книг, фильмов пространно объясняли, как захлопывается дверь камеры.

Жукровский не выдержал, вышел из конторы. Прогуливаться пришлось довольно долго, пока занявшая за ним очередь бабуся в белоснежном платке позвала:

— Сейчас вам заходить.

«Экспромт, только вдохновенный экспромт», — с этой мыслью Жукровский открыл нужную ему дверь. Старый, пообтертый стол, под стать стулья, подобие сейфа. За столом, о, подарок судьбы, сидела женщина, к тому же достаточно молодая — лет тридцати пяти. Эту толстуху при всем желании невозможно было назвать привлекательной. Ни кожи, ни рожи. Нет, рожа была, осветившаяся таким безыскусным интересом, что Жукровский мгновенно ощутил себя элегантным красавцем.

— Доброе утро! И разрешите сказать вам, мадемуазель нотариус, что только в провинции можно встретить прекрасную женщину в такой конторе! Будем знакомы: Ярослав Петрович!

Откуда что взялось, но Жукровский был на коне, прекрасно, он это ощущал каждой клеткой, начал партию. Как эта толстуха впилась в него взглядом, как многообещающе она покраснела!

— Я вас слушаю, садитесь, пожалуйста!

— Благодарю. Такая молодая, такая милая — и уже заведующая конторой?

— О нет, заведующая болеет.

— Что с ней? Я, ваш покорный слуга, врач.

— Врач? Она в нашей больнице и просто не знаю, чем ей сейчас можно помочь.

— Давайте подумаем вместе. В стране хватает прекрасных специалистов любого, поверьте мне, профиля, хороших клиник. Сделаем так: я заеду за вами, когда вы закончите прием, и отправимся в больницу Если, конечно, вы хотите помочь заведующей.

— Я… Но у нее, говорят, рак. Она вовсе не старая, ей еще девять лет до пенсии. Ой, я совсем забыла вы же по делу пришли сюда?

— Ну, мои дела могут подождать. Так когда вы освободитесь?

— Будет перерыв на обед, а насовсем — в полпятого.

— Все, ухожу, не буду больше задерживать. У вас, простите, не знаю имени-отчества, редкий цвет волос. Настоящий каштан.

— Ира я, Ирина Ивановна Шаповаленко.

— Рад нашему знакомству. До встречи, Ирина!

До полпятого никаких дел у Жукровского не было и, заскочив в пару магазинов и сделав соответствующие покупки для похода в больницу, а, главное, для удачного развития встречи с доверчивой толстухой, он отправился к тетке и завалился спать. Снилось ему море, теплое, яркое, ласковое, какой бывает только любящая женщина и только в начале любви. Проснулся за окном уныло хлюпал дождь. Вот уж некстати.

— Тетя Саня, а где бы мне цветы достать, может, у соседей еще цветет? Какие-нибудь хризантемы.

— Славик, деточка, да какие нынче цветы! И зачем они тебе, у нас не город, не в моде цветы носить. В палисадниках или там на окнах, погляди, в каждом доме имеются.

— Мне в районной больнице надо одну тяжело больную посетить, просили родственники проконсультировать.

— Вот и сходи, на то ты и врач видный. А с цветочками какой авторитет?

— Убедила, теть Саня. Перекушу и съезжу.

В больнице пришлось несколько задержаться, очень уж замедленная реакция была у обеих женщин — и больной, и здоровой. И слезу пустить обе оказались охотницы. Но в общем справился он как будто неплохо, произвел впечатление. Что незамедлительно, едва вышли из больницы, подтвердила Ирина. Вячеславу до сих пор нравилось это журчащее, гордое имя — Ирина, когда-то он был не на шутку, почти целый год, влюблен в Ирину, даже женился…

А Ира буквально пела:

— Ах, Ярослав Петрович, вы маг, гипнотизер, и я уж не знаю, еще кто! Анна Степановна, не помню уж, когда была такой разговорчивой! Вмиг повеселела, так в вас поверила. Я вам ужасно, ужасно благодарна!

— Не стоит, Ирина, я всего лишь врач. Но в настоящую минуту я — Слава, приглашающий милую Иру поужинать в ресторане.

— Ах! Но мне туда нельзя, увидят. Это же райцентр, все знают друг друга. Что же делать?

— У нас есть колеса! И мы поедем, мы помчимся туда, где вам будет спокойно, где мы выпьем шампанского, поговорим.

— Я просто не знаю, у меня без вина голова кружится.

— У хорошенькой молодой женщины должна постоянно слегка, только слегка кружиться голова. Едем!

— Да. То есть… Но это неблизко!

— Садитесь. Впереди — весь вечер! Посмотрите, даже дождь перестал, все пре-крас-но! Едем!

То, куда они приехали, назвать рестораном можно было с такой же натяжкой, как его, Жукровского, заклинателем змей. Но, черт побери, какая разница, если его переполняло пьянящее ощущение: собственная судьба — в собственных руках, он столь же легко повелевает ею, как этой славной простушкой, сидящей с ним за одним столом и уже с трудом отрывающей от него изумленные, благодарные, обожающие коровьи глаза. Хмель и волнение несомненно красили Ирину, как, впрочем, любую бесхитростную женщину, ее грубоватое, бесцветное лицо стало почти одухотворенным, сияло, излучало тепло и детскую радость. В общем, Жукровскому было уже почти приятно подчеркнуто ухаживать за ней: столь малые усилия столь щедро вознаграждались.