Цербер. Найди убийцу, пусть душа твоя успокоится - Александр Александрович Гоноровский

шестьдесят коек располагался во флигеле старого особняка. В основном корпусе помещался жёлтый дом. Через ветхую деревянную перегородку доносились крики сумасшедших, управлявших миром. Эти кричали особенно громко перед обедом и затихали только после водных процедур. В короткие минуты отдыха доктор Пермяков любил слушать их крики. И чем больше слушал, тем чаще находил созвучные для себя мысли.

Лазарет слыл одним из лучших в северной столице и мог соперничать с Мариинской больницей, учреждённой императрицей Марией Фёдоровной. Кухни в заведении Пермякова не было, но имелись баня, собственная аптека, новые железные кровати и вентиляция. Здесь можно было найти все европейские медикаменты, за исключением разве что обезболивающих.

Сам доктор был невысок, коренаст. В нём ощущалась огромная физическая сила. Высокий лоб, глубокая складка поверх переносицы говорили скорее об упрямстве, чем об уме. Серые глаза смотрели жёстко и честно.

Пациент Пермякова был под стать доктору. Старый капитанский мундир сидел на нём свободно – видно, раньше этот человек был ещё крупнее и шире.

– Вытяните руки, – Пермяков взял с салфетки иглу.

Пациент поднял перед собой тяжёлые руки. Его пальцы дрожали. На лбу виднелась метина от пули, на горле – широкий, ещё свежий шрам.

Доктор Пермяков взял пациента за левое запястье, уколол иглой. Реакции на боль не было.

– Почему не лечились? – спросил Пермяков.

Пациент пошевелил губами, указал на горло, потом на лоб.

– Горло – это пустяки, – сказал доктор. – А вытаскивать пулю из черепа опасно. Полагаю, скоро вас парализует. Но если я полезу в ваш череп, то вы можете сразу умереть от кровоизлияния либо от последующей лихорадки.

Пациент согласно кивнул. Он хотел операцию.

Доктор прошёлся по кабинету.

– Хорошо, – сказал Пермяков. – Приведите дела в порядок и день воздержитесь от пищи.

На коленях покоилась доска с недорисованным цветком тысячелистника. На одеяле валялись цветные карандаши. Бошняк полулежал в постели. Дремал.

Он всё ещё был слаб. Много спал. Много и с удовольствием ел. Из всего лечения к вечеру принимал по стопке водочные настойки, которые только и остались в его травяной аптечке.

В дневной дрёме промелькнул заносчивый взгляд Витта, лица Каролины, Лихарева, пустая допросная комната. В открытые окна её ломился снег, вырывал свечам их пламенные языки.

Вежливое и настойчивое покашливание отвлекло от сна.

Возле кровати сидел незнакомый пухлый человек и с интересом разглядывал Бошняка.

– Ну вот, – произнёс гость. – А все говорят: помер, помер. Вы ведь, Александр Карлович, теперь, как раскроется всё, будете герой… Для тех, кто следствию над мятежниками бескорыстно содействовал. Можно сказать, какого аспида порешили-с, – гость наклонился к Бошняку, будто хотел закончить анекдот, – а тот возьми и убеги. – Улыбнулся несвеже, – На то он и аспид.

– С кем… имею честь? – спросил Бошняк.

– Следственный пристав Переходов, Лавр Петрович, – гость выдержал паузу, будто царя в зале объявил. – Вопросы у меня к вам, Александр Карлович. Злодей-то ваш до сих пор людишек убивает. – И без всякой вины добавил, – Иначе не осмелился бы тревожить-с.

В открытое окно с Невы тянуло ржавчиной. Бошняк подумал, что не сможет полюбить этот построенный на топях город. Хотя ему даже нравилось, что всё здесь помпезно и поддельно – люди, львы, мосты, небо. Даже смерть и ту местное племя пыталось превратить в балаган.

– Разглядели, каков наш аспид? – на слове «наш» Лавр Петрович сделал ударение. Намекая, что независимо от разности в чинах дело у них с Бошняком одно. Хотя этот лежащий в кровати рисовальщик кустов сразу пришёлся ему не по душе.

– Одет мужиком, – сказал Бошняк.

Лавр Петрович кивнул: мол, и это ему ведомо.

– Но шаг строевой, – продолжал Бошняк. – Голос командный. Чистый. Запах свечей и лекарств. Кинжал кавказский. Шрам от пули на лбу. Офицер. В отставке. С Кавказа по ранению прибыл. Семьи нет. Живёт в темноте, и комнатка невелика.

– Откуда ж вы про комнатку и темноту-с? – спросил Лавр Петрович.

– Говорю же… От него так лампадным маслом и свечами пахло, будто он ими питался.

– А можете портретик нападавшего изобразить?

Бошняк положил на колени доску для рисования.

– Фролка! Бумагу!..

Он зашёлся в кашле.

– Похвально ваше желание помощь следствию оказать, – проговорил Лавр Петрович. – В списке-то, кого убийца посетить может, не так уж много фамилий, но и их спасти следует.

Эти похвала и назидание от низшего чина не понравились Бошняку.

Вошёл Фролка со стопкой чистых листов, подоткнул больному под спину ещё одну подушку, неодобрительно поглядел на Лавра Петровича.

Бошняк положил на доску чистый лист, взял карандаш:

– Спрашивайте. Пока рисую – у вас время.

Лавр Петрович ласково улыбнулся. Он не торопился спрашивать. Его власть над лежащим перед ним человеком была в вопросах, на которые тот вряд ли сможет ответить.

– Тогда о главном, – сказал Лавр Петрович. – Можете ли вы объяснить, как госпожа Собаньская узнала, что убивать вас будут именно в том переулке? Как такое возможно? Петербург – город немаленький.

Бошняк перестал рисовать. Это действительно было странно. Он сам спрашивал себя об этом. И не мог найти возможной причины. Он собирался узнать у Каролины, но почему-то откладывал, будто опасался ответа.

– Конечно, она не знала, где меня будут убивать, – услышал он свой голос. – Но, не застав дома, решила поехать навстречу. Неподалёку увидела, как, перегородив подводами дорогу, дерутся мужики. Эта драка была очень похожа на инсценировку. Увидела пустую коляску и пустые сани, запряжённые отменными рысками. Драка, пустая коляска, рысаки, которых человек в здравом уме на дороге бы не оставил… Всё это показалось ей подозрительным. И она стала искать меня, – Бошняк легко набросал овал лица. – Ей просто повезло.

Лавр Петрович покивал:

– Госпожа Собаньская – женщина многих талантов.

Бошняк строго глянул на Лавра Петровича, но на этот раз тот говорил искренне.

– Но почему убийца ушёл? – спросил Лавр Петрович. – Если он выжил, значит, у него хватило сил добраться до лекаря. Почему он в таком случае всё-таки не вырезал вам глаза?

– Это хороший вопрос, – сказал Бошняк. – Скоро закончу рисунок.

Теперь похвала не понравилась Лавру Петровичу.

– Тогда возьму на себя смелость, – сказал он, – учинить допрос госпоже Собаньской. Кстати, где она?

– Не лезьте в это дело, Лавр Петрович.

Бошняк подумал, что где-то уже читал эту фразу.

Лавр Петрович попытался найти в сказанном шутку. Но шутки не было. Бошняк продолжал рисовать.

Лавр Петрович расправил плечи, отчего живот его стал ещё более кругл:

– Угроза должностному лицу при исполнении-с.

– Помилуйте, Лавр Петрович. Какая же это угроза?

Сквозь открытое окно долетел престранный звон. Так звенели ключи на тряпке юродивого, который явился Лавру Петровичу после утопления подполковника Черемисова.

Лавр Петрович подошёл к окну, навалился животом на подоконник.

На мостовой лежали упавшие с телеги доски. Два мужика ставили на место слетевшее колесо. Мальчишка, упираясь изо всех сил, держал под уздцы расстроенную лошадь.

– Твою ж Богу душу, – Лавр Петрович обернулся в комнату.

Он вдруг повеселел. Он всегда веселел, когда хоть что-то понимал. Его не испугали слова Бошняка. Сказанное не расстроило.