Сучка по прозвищу Леди - Мелвин Берджес

Мне хотелось позабавить ее, чтобы она посмеялась, и в то же время самой посмеяться над ней. Я решила изобразить Малыша-Петушка. Поднялась на задние лапы. Они не сводили с меня изумленных взглядов. Потом я подошла к дереву, чтобы легче было стоять, положила обе верхние лапы, ну, на то местечко и сделала вид, будто писаю.

— Фу, только этого недоставало!

— Поразительно. Жуть какая-то!

— Думаешь, она нормальная?

— Смотри! Она глядит на нас!

Энни и парень попятились от меня, но я еще не закончила представление. Стала похлопывать себя вокруг того места, где должен был бы быть петушок, если бы я родилась парнем.

— Черт побери, где же он? Куда подевался мой петушок? — закричала я и ощупывала себя всю, раздвигала шерсть, оглядывалась, ползала по земле, орала и, не переставая, произносила всякие слова. — Его нет! Он сбежал! Никто не видел моего петушка? Я не могу его отыскать! Пусть он маленький малыш-малышок, но другого-то у меня нет! Помогите! Где мой Малыш-Петушок? Где моя кнопочка?

Не знаю, как они, а я смеялась от души. Даже упала, заливаясь смехом, но Энни и Тоби мое представление не понравилось. Оглядываясь назад, я не могу винить их за это. Наверно, у меня был совершенно ненормальный вид, когда я плясала на задних лапах. И, естественно, они не понимали ни слова из того, что я говорила, для них это был бессмысленный набор рычания, скулежа и воя. Когда я вновь поглядела на Энни и Тоби, на них лица не было. Энни пряталась за Малыша-Петушка, и оба пятились, не решаясь повернуться ко мне спиной.

— Не уходите! — крикнула я, однако это прозвучало жуткой собачьей пародией на человеческую речь.

Энни закричала и побежала прочь. Я испугалась. Мне ведь хотелось всего-навсего посмешить ее! Ладно, это не совсем правда, я тоже злилась — и хотела, чтобы она узнала меня! Я не понимала, почему бы нам опять не стать подругами? Неожиданно до меня дошло, насколько не по-собачьи отвратительным им мог показаться мой спектакль. И у меня тотчас изменилось настроение. Я пришла в ужас и бросилась за ними, зовя их по именам.

— Тоби! Тоби! Неужели ты не помнишь меня?

Я молила его узнать меня. Я прыгала вокруг него. Но он лишь кричал и в страхе меня отталкивал.

Теперь они оба с воплями мчались прочь, и я уже видела, как им на помощь бежали находившиеся в парке люди, которые единым хором со злостью орали на меня. Но ведь у меня в мыслях не было ничего дурного — слишком поздно! Для них я была взбесившейся собакой, которая посягнула на человеческую неприкосновенность. Мне грозила опасность! Ничего не оставалось, как развернуться и мчаться что было мочи по зеленым лужайкам. Когда люди как будто потеряли меня из вида, я нырнула в кусты и спряталась за ними. Мне предстояло

справиться с чувствами, от которых меня била дрожь. Я же не бешеная! И не дикая! Неужели меня в самом деле собирались убить только за то, что я устроила представление своим бывшим друзьям? Мне хотелось заплакать, но слез не было. На то я и собака. Теперь уж меня точно никто не узнает.

Пока я пряталась, съежившись от страха за свою жизнь, мне вдруг отчаянно захотелось человеческого общения. Мои родные! Меня охватила жуткая паника, стоило только подумать, что я никогда больше не смогу с ними поговорить и они никогда не увидят меня иначе, как в собачьем обличье, — ничего более страшного и бессмысленного я не могла представить и должна была как-то разрушить чары. Несколько дней я не вспоминала о них, а теперь мне было необходимо хотя бы взглянуть на них, чтобы успокоиться, если они все еще в нашем доме и помнят обо мне, пусть даже они не узнают меня в теперешнем виде.

Забыв об опасности, я выскочила из укрытия и помчалась по лужайкам. Только бы увидеть маму и Адама! Только бы удостовериться, что они живы и здоровы!

Опять я думала почти как настоящий человек и удивлялась, до чего быстро лапы несут меня домой — из парка, по Уитингтон, домой! Мимо машин,

мимо переулков — бам! — и вот уже мой дом, как картинка, которую я когда-то давно видела и успела забыть.

Хвост у меня повис. Я почти ползла по тротуару и скулила. Что надо сделать, чтобы вернуть себе прежний облик? У меня были семья, друзья, жизнь впереди — а теперь нет ничего. Мне вспомнились слова Друга насчет скоротечности собачьей жизни.

С опаской, едва ли не с нежностью я открыла носом калитку, прошла по лужайке в направлении дома, поставила передние лапы на оконную раму и заглянула внутрь. Все было как прежде, как всегда — тот же диван, тот же телевизор в углу, ковер, плед, подушки. Вот бы прыгнуть внутрь и вновь стать человеком. Куда все подевались? Адам, наверно, в школе, а мама? Она-то уж должна была вернуться домой.

Я забежала задом и заглянула внутрь через стеклянную стену, но никого не увидела. Немного побродив по двору и стараясь не очень высовываться из-под зеленой изгороди, я наконец-то услыхала шум возле входной двери. Быстро, тихо я подбежала к дому и выглянула из-за угла. Это была мама, и она вставляла ключ в замочную скважину. У меня чуть сердце не зашлось от радости.

Моя мама! Удивительно — в одно мгновение я забыла, как она предала меня и даже не узнала в собачьей шкуре. Я забыла все свои злые мысли на ее счет — конечно же, она любит меня! И, конечно же, я люблю ее. Я могу раздражаться и говорить ужасные вещи, но в этом у меня не было ни малейшего сомнения.

Подбежала я как раз вовремя, чтобы увидеть, как она толкает дверь и входит в дом, и мне потребовалось много сил, чтобы не залаять от радости. Моя мама! Я-то знала, что это она, а вот мама не узнала меня — да и как ей было узнать? На всякий случай, если ей вздумается посмотреть назад, я попятилась, чтобы она не увидела меня. Мне не хотелось ее пугать — трудно вынести, когда твоя мама пугается тебя.

Я вернулась к ограде и попыталась сообразить, что делать дальше, однако ничего путного мне не пришло в голову. Мои родные никогда не узнают меня и тем более не примут — в моем новом обличье. Вот так получилось, что весь остаток дня и весь вечер я крутилась возле собственного дома. Мне хотелось хотя бы посмотреть на маму и на Адама, если уж я не могу вновь стать членом семьи — по крайней мере, пока не могу. Но мне было необходимо напомнить себе, кем я была прежде. Мама в одиночестве пила чай в гостиной. Потом, стоя за дверью, я слышала, как она готовит обед. По радио передавали дурацкую песенку — да вы должны помнить ее, она называется «Маленькие человечки», — и мама подпевала.

Маленькие человечки тут как тут,

Ты зови их не зови, они втроем придут,

Первый будет твой, а два — мои,

В колпаках дурацких малыши.

Я до того забылась, что тоже стала подпевать. Естественно, она тотчас умолкла, едва услыхала мой голос, и мне пришлось быстро спрятаться под изгородью, чтобы она не увидела меня, когда вышла посмотреть, кто издает столь неприятные звуки.

Опять у меня как будто перевернулось сердце в груди. Обычно мы пели эту песенку вместе, ее передавали несколько недель. И тут я опять разозлилась. Знаете — все-таки она была моей мамой, а я даже не могла попеть с ней вместе. Даже показаться ей на глаза я не могла, чтобы она не начала кричать. Я лежала под кустом и тихонько рычала — однако, быстро устав от переживаний, впала в отчаяние и просто лежала, лизала свои лапы и едва слышно скулила.

Потом пришел из школы Адам и, как всегда, уселся перед телевизором. Мама принесла ему бутерброд и чашку чая. В окно гостиной я видела, как он ест, но каждый раз, когда он отрывал взгляд от телевизора, мне приходилось низко наклоняться. Это было не так уж просто, потому что мимо ехали машины и шли люди, и от них тоже надо было прятаться. Что бы я делала, если бы не обострившийся слух и чутье. Позднее показалась Джулия. Как только она открыла дверь, к ней подбежала мама, обняла ее, и они обе залились слезами.

Мне стало легче на душе от их плача. Ну, не эгоистка ли я? С одной стороны, на меня подействовало успокаивающе, что все вроде бы идет как прежде, а с другой, я расстроилась оттого, что мое исчезновение ничего не изменило в жизни моей семьи. Наверно, мне надо было бы радоваться, что я не разрушила их жизнь, но, увидев их плачущими, я возликовала.

— Джулия, мне кажется, мы никогда больше ее не увидим, — сказала мама.

В эту минуту в холле показался Адам, и знаете что? У него на глазах тоже были слезы. Мои родные оплакивали меня. И у меня чуть не разрывалось сердце. Я-то думала, что мешаю им жить, а они, оказывается, любили меня, даже Адам любил, хотя не сказал мне ни одного доброго слова. И любили они меня до того сильно, что их жизнь уже никогда не станет прежней, какой была при мне. Не в силах сдержаться, я заскулила, и мама, поглядев из-за плеча Джулии, увидела меня.

— Вот эта собака — бешеная — там! — сказала мама.

Все обернулись. Я тявкнула, но у меня не было ни слов, ни слез, ничего не было. И я убежала, поджав хвост и низко пригнувшись. Дверь захлопнулась.