Ребенок моего мужа (сборник) - Елена Чалова

Врач пожал плечами и побрел в сторону палат. По дороге он нашел медсестру, которая курила с товарками в ординаторской, наорал на нее, и они вместе прибыли в палату к Катерине. Осмотрев Настю, врач покачал головой:

– Мамаша, поймите, анализ на посев взяли, но сеяться он будет дня два-три, только потом можно подбирать антибиотик. Сейчас – только пить. Ну, энтеросгель еще можно попробовать или смекту там… Принеси что есть, – велел он сестре. – И разведи им бутылку регидрона. Это минеральные соли, чтобы поддержать организм, – пояснил он Катерине.

– Она плохо пьет, – пожаловалась та.

– Поите силком. Голову набок и вливайте в рот, что-то да проглотит.

Недовольная сестра принесла чашку, ложку, энтеросгель и разведенный регидрон. Отпустила пару замечаний про ненормальных мамаш, но Катерина сделала вид, что не слышит. Когда эскулапы собрались покидать бокс, она встала в дверях и твердо сказала:

– Не дам запереть дверь. Звонок не работает, я проверяла.

Взглянув в лицо Катерины, сестра молча пожала плечами и пошла прочь. Врач, решив утешить женщину, сказал:

– Не нервничайте так, мамаша. Да, девочка тяжело переносит инфекцию… но, может, все и обойдется. А нет, так вы молодая, родите еще.

Катерина, приоткрыв рот, молча смотрела на него. Как это так, думала она, глядя на удаляющуюся по коридору фигуру в белом халате. Может, у них в момент принесения клятвы Гиппократа крышу сносит? Что это за медики такие? Она позвонила мужу и сказала, что врач был, кое-какие лекарства появились и все теперь, даст бог, будет нормально. Потом Катерина выбросила все из головы, оставив там только Настю. Три ночи она сидела возле девочки, вливая воду и раствор солей в рот. Настя капризничала, но мама была неумолима. Пела песенки, рассказывала сказки – и поила, поила. Потом пришли анализы, и им наконец-то стали давать какие-то лекарства. За все время Катерина ни разу не легла на кровать – она несколько раз дремала, положив голову на кроватку Насти, скрючившись в неудобной позе. Еще через три дня Настя пошла на поправку: прекратились понос и рвота, девочка с жадностью набрасывалась на водянистый супчик, который давали на обед, и плакала, когда сестра приносила рыбные котлеты – есть их было совершенно невозможно.

Катерина тряхнула головой, пытаясь избавиться от тяжелых воспоминаний.

Александр тогда очень переживал: приезжал в больницу каждый день, писал записочки, стоял под окном. И в то же время… Как он мог? Господи, как он мог? Наконец хлынули слезы, и Катерина зарылась лицом в подушку.

– Катерина Сергеевна…

Молодая женщина подняла залитое слезами лицо. В дверях спальни стояла Татьяна:

– Я вам валокордин накапала.

Девушка торопливо подошла к кровати и протянула хозяйке рюмку, на дне которой плескалось несколько капель резко пахнущей жидкости. Она с сочувствием смотрела, как Катерина дрожащей рукой поднесла рюмку к губам. Выпив, сморщилась. Хриплым от рыданий голосом сказала:

– Спасибо, Танюша, мне уже лучше.

Девушка кивнула. Расспрашивать она не решилась, но на пороге оглянулась:

– Катерина Сергеевна, может, я могу чем-нибудь помочь?

Но молодая женщина покачала головой, волосы упали, закрыв лицо. Кажется, она опять плакала. Таня вышла, осторожно прикрыв за собой дверь.

Катерина сидела на широкой постели, не замечая, как слезы струятся из глаз и капают на безвольно сложенные на коленях руки. Она вспоминала – вспоминала всю свою замужнюю жизнь. И удивлялась. Она всегда была уверена в муже. Но ведь если была одна ложь – значит, могли быть и другие? Мир, теплый и уютный, рушился на глазах: работа, деловые поездки, деловые обеды – что существовало на самом деле, а что было лишь предлогом? Может, это заговорили отцовские гены? Катерина свекра уважала, но прекрасно представляла себе, что этот тип мужчин просто не может не ходить на сторону, не смотреть на голые коленки невестки и не флиртовать с ее подругами. Но она всегда была уверена, что муж сделан из другого теста. Иногда даже казалось, что ему неловко за отца. Но вдруг? Сколько известно другим? Друзьям? Соседям? Она вспомнила дворничиху Марину – она-то наверняка знает.

Как же это могло случиться? Они всегда были так счастливы, так полны друг другом… Они сошлись легко, так совпадают две половинки целого. Их миры как-то очень гармонично соединились, хотя были совсем разными. Его – с регламентированной по минутам жизнью дома и крайне беспорядочной, но веселой и интересной – вне его. И ее – когда дом всегда был местом отдохновения, защищенной крепостью, откуда в мир следовало выходить очень осторожно.

Поглощенная горькими мыслями, она потеряла счет времени и очнулась, только когда в дверь постучала Татьяна:

– Катерина Сергеевна, ужин ставить?

– Ужин? – Сквозь слезы, по-прежнему застилавшие глаза, она пыталась разглядеть циферблат часов. – Да, поставьте, пожалуйста…

Наконец Катерина сморгнула слезы: уже шесть часов. И вдруг ее окатило холодной волной страха – через полчаса придет муж. «Как же я его встречу? Как я смогу с ним разговаривать?» – с ужасом думала она. Невозможно просто сделать вид, что она ничего не знает о его предательстве.

Но вот раздался звонок в дверь, а она так ничего и не решила. Когда встревоженный Александр (Татьяна в прихожей сказала: «Катерина Сергеевна чем-то расстроена», а Настя радостно сообщила: «А мама плачет») вошел в спальню и, обняв жену, попытался заглянуть в лицо, она опять разрыдалась и убежала в ванную. Когда она, умывшись холодной водой и собрав остатки мужества, вошла в кухню, Тани уже не было, ужин стоял на столе и муж ковырял вилкой в тарелке, невпопад отвечая Насте. Вечер прошел тоскливо. На все его расспросы жена отвечала, что ничего не случилось, а когда он попытался обнять ее, вновь разразилась слезами. Так ничего и не добившись, он уложил дочку и, надеясь, что утро вечера мудренее, лег спать.

Катерина провела бессонную ночь – все те же вопросы возвращались вновь и вновь и мучили ее. Наконец она все же задремала, свернувшись на самом краешке широкой кровати так, чтобы ненароком не коснуться горячего тела мужа.

Утром Александр, взглянув на бледное и измученное лицо жены, не стал ее будить. Он тихо возился в кухне, а она сквозь дрему прислушивалась к знакомым звукам: вот он ставит чайник, теперь скрипнула дверца шкафа – он достает кофе. Первый раз в жизни ей хотелось, чтобы муж поскорее ушел на работу. Как это странно, думала она, смотреть в лицо близкого человека и не знать, о чем он думает, что он чувствует, куда он идет. А может, у него и сейчас кто-нибудь есть? И из-под сомкнутых ресниц вновь потекли слезы.

Нет, так нельзя, надо взять себя в руки. И как только за мужем закрылась дверь, она встала, приготовила завтрак, погладила белье, прибрала квартиру, покормила дочку. В одиннадцать часов пришла Татьяна, с тревогой воззрилась от двери на хозяйку. Катерина постаралась улыбнуться, но глаза вдруг снова наполнились слезами, и, махнув рукой, она торопливо ушла в кухню.

Прошло несколько дней. Катерина жила как в дурном сне. Она каждый день ходила к Анне Петровне и Сашурику, хотя даже самой себе не могла бы объяснить, зачем вновь и вновь длит эту пытку. Более того, она не встречалась с подругами, не ходила в тренажерный зал, и даже Таня теперь приходила реже – Катерина сказала, что ей следует больше времени уделять учебе.

Анна Петровна привыкла к Катерине. Теперь она ждала ее и как должное воспринимала сумку с продуктами и то, что молодая женщина с серьезным лицом и печальными глазами подолгу просиживает у нее, слушая неспешные рассказы.

– Жизнь-то быстро проходит – это в молодости кажется все, что от зимы до лета чуть не год. А потом – глядь, а уж опять зима. И пошло отсчитывать. Хоть и странно это. В молодости ведь веселее живется – кажется, время-то лететь должно. Ан нет. А я веселая была! – Анна Петровна вздохнула. – И одеться любила. Вообще-то я из простых – нас у мамы в деревне пять человек было, а отец конюхом служил. Ну, как я подросла, мать меня к тетке в Москву и отправила. У той ребеночек родился – я и была у них вроде как прислугой: за продуктами там, постирать, погулять… А потом она меня пристроила в ателье, где военным форму шили. Там меня Николай Антонович и заприметил. А что – я девка была видная – коса в пояс, брови дугой, ноги – во! И языкастая! Как-то хрен один с погонами дает мне десять копеек от сдачи – вроде на чай. А я ему возьми и скажи: «Давайте я вам добавлю – сушек жене к чаю купите». Мужик-то побагровел весь, чуть удар его не хватил… А не надо барина из себя корчить. Ох, на меня начальница потом ругалась… а мне все как с гуся вода – смешно только…

Ко мне многие подъезжали, да не тут-то было. Один – не поверишь! – маленький, лысый – а туда же. Даже замуж звал. Я говорю: «Так целоваться-то как будем? Или табуретку с собой носить станешь?» – Анна Петровна засмеялась. – А Николай Антонович он такой серьезный был, положительный. И ухаживал как положено. Торт приносил, в кино водил, в парк. Потом предложение сделал. И я не долго думала. Не то чтобы любила его очень. Но – пора было. И так по деревенским-то меркам засиделась в девках. А тут такой солидный мужчина. Сестра его, правда, меня не приняла. Мол, не на ровне женился. Ну и бог с ней. Сестра в семейной жизни не самый важный предмет. Когда я замуж-то выходила, он уж подполковником был. И все же пришлось по гарнизонам-то помыкаться. Ох, несладко это – без своего угла. Хотя я везде дом умела сделать. Вот, бывало – угол в избе снимала, чтоб рядом с местом быть, где его часть стоит. У бабки какой-нибудь. Так я всю избу отдраю, занавесочки новые пошью, скатерку чистую на стол, и вид совсем другой. Друзья завидовали ему – жена молодая, да за ним ездит, да ждет каждый день. А что не сильно образована – так не обязательно в политику-то лезть – и о жизни можно поговорить. А жизнь-то, она у всех тогда была похожая.