Чердак дядюшки Франсуа - Евгения Яхнина

Люсиль вполне отвечала этим требованиям, и г-н Пьер, не колеблясь, рекомендовал её. Жак и Бабетта не стали противиться. Предложение было выгодное. Положенного Люсиль жалованья вполне могло хватить на «карманные» расходы, на которые у Менье как раз всегда недоставало денег. Но хотя таким образом Люсиль попадала в среду аристократов, которых они оба так презирали, они решили, что место у г-жи де Мурье всё же меньшее из двух зол. Дома жизнь дочери скучна и однообразна. И Жак, и Бабетта понимали, что смирение дочери только внешнее и что хоть она больше не упоминает о сцене, она не перестаёт о ней думать.

А Люсиль пленила возможность, какой она не имела до сих пор: сопровождая г-жу де Мурье, видеть в театрах драмы, оперы, пантомимы, балеты. О них она до сих пор могла судить только с чужих слов. Ей казалось, что теперь она наконец приблизится к театру, он станет для неё как бы ощутимее, реальнее. Подумать только, начни она посещать г-жу де Мурье немного раньше, она могла бы вместе с ней побывать на «Эрнани». За одно это она готова была бы работать у своей хозяйки бесплатно хоть полгода!

А г-жа де Мурье была любительницей всякого рода театральных представлений. К тому же выезды в театр давали ей возможность лишний раз показать великолепные наряды, а она славилась умением выбирать свои туалеты и их носить. Все театральные новости и слухи обсуждались в антрактах со знакомыми г-жи де Мурье, среди которых было немало писателей, авторов модных пьес, художников и поэтов. В остальное время Люсиль играла с г-жой де Мурье в четыре руки, читала ей вслух новые английские романы и нисколько не тяготилась таким времяпрепровождением.

Она продолжала посещать и уроки г-на Пьера. Ей стало казаться, что в жизни её наступила какая-то благоприятная перемена. Правда, она теперь реже встречалась с Ксавье. Она хотела бы знать, страдает ли он от этого, но никаких шагов навстречу ему не делала.

Салон г-жи де Мурье посещали главным образом родовитые и титулованные дворяне. Изредка сюда допускались банкиры и коммерсанты. С ними держались любезно, а за глаза называли «выскочками».

Сегодня г-жа де Мурье впервые, с тех пор как Люсиль заняла при ней место компаньонки, устраивала большой бал. Оказавшись среди множества гостей, Люсиль с трудом улавливала, о чём говорят, над чем смеются незнакомые ей посетители салона.

— Подумать только! Жирафа у нас в Париже! И прибыла она прямёхонько из Африки! — восхищался сенсационной новостью один из приглашённых.

— Я могу рассказать все подробности о том, как к нам везли жирафу! — перекрыв на мгновение общий гул разговоров и смеха, раздался чей-то приятный баритон.

Люсиль вздрогнула, узнав голос Воклера. А ведь в том, что он оказался здесь, у г-жи де Мурье, не было ничего особенного. Где же ещё, как не в этом обществе, мог он подвизаться? Но она не встречала Вальдека с того памятного дня, когда он назначил ей свидание. К каким только хитростям не прибегла Люсиль, чтобы оно не состоялось! Рискуя навлечь гнев своего учителя, она пропустила один урок, а потом попросила перенести часы занятий на другой день недели. Больше она о Воклере не слышала, и ей казалось, что опасность встретиться с ним миновала.

Видимо, её манёвр оказался удачным. Со свойственным ему легкомыслием Вальдек так же скоро забыл о предложении, сделанном им Люсиль, как забывал и о других своих многочисленных проектах. Сперва он немного подосадовал, что девушка его обманула, но тут же принялся за поиски новой возможности обрести славу. Он недаром сказал Жанне, что неизвестно, на каком поприще его ждут лавры. Хотя дядюшка и подверг жестокой критике его поэтические опыты, он опять попробовал писать куплеты, но пристроить их, как и предыдущие, ему не удалось. Попытался было Вальдек купить у главного повара ресторана «Чёрный лебедь» секрет приготовления индейки с трюфелями, которая в среде любителей хорошей кухни была известна как «индейка а ля Жюльен» — по имени повара. Вальдек хотел купить у повара согласие переименовать это блюдо в «индейку а ля Вальдек де Воклер», но повар не прельстился деньгами, которые сулил ему Вальдек, хотя сам Вальдек ещё не знал, где он эти деньги раздобудет. Тот же отказ ждал его и у портного, которого Вальдек уговаривал связать с его именем новый фасон сюртука.

Салон г-жи де Мурье жил светскими новостями. Поэтому сенсационное сообщение о том, что жирафа появилась впервые в Европе, и именно в Париже, было как нельзя более кстати. Г-жа де Мурье дорожила тем, что потом будут повторять:

«Жирафа! Да я уже слышал о ней в салоне госпожи де Мурье! Это уже старо! Найдите что-нибудь поновей!»

Но сейчас это и в самом деле было свежей новостью. И поэтому предложение Воклера было встречено весьма одобрительно.

Воклер не заставил себя просить дважды:

— Жирафа прибыла не одна! Я уже не говорю о служителях, специальном зверином враче, так называемом ветеринаре, и отряде сопровождавших её жандармов, но привезли ещё и трёх коров, чьим молоком она питалась в течение всего дальнего путешествия из Египта. Ведь она проделала не малый путь, а зиму провела в Марселе.

— А знаете ли вы, что многие фабриканты уже откликнулись на эту новость и выпустили жёлтую в пятнах материю «а ля жираф!»? Я непременно сошью себе такое платье!

— Неужели египетский паша Мехмет-Али не нашёл для Карла Десятого лучшего подарка, чем жирафа? — фыркнула хорошенькая м-ль де Бридо.

— А в самом деле, у этих пашей такие несметные сокровища! Какой-нибудь бесценный бриллиант для короны короля или королевы был бы куда более к месту, — сказала одна из присутствовавших здесь дам.

— Не скажите! — запротестовал Воклер, который хотел, чтобы его чрезвычайное сообщение приняли без каких бы то ни было оговорок. — Жирафа будет помещена в специальную клетку в одном из наших парков, и каждый сможет поглядеть на это диковинное животное, о котором до сих пор мы знали только по картинкам. Вот и толкуйте после этого, что простому народу недоступны развлечения.

— Да, но бриллиант остался бы на века украшением королевской короны, — высказала своё мнение хозяйка дома.

— Кто в наше время может говорить и думать о веках, когда всё так изменчиво! — произнёс хозяин дома. Муж хозяйки салона, Октав де Мурье, редко подавал голос, но зато мнения его были всегда вескими и продуманными.

Воклер обвёл глазами гостиную, где от сияния многосвечных люстр роскошные платья дам и украшения, которыми они были увешаны, казались особенно красивыми, и остановил взгляд на Люсиль.

К этому времени Люсиль уже заняла место неподалёку от фортепьяно, на котором ей предстояло вскоре аккомпанировать хозяйке салона. Она слегка наклонила голову, как бы прислушиваясь к чему-то. Гладко причёсанные чёрные волосы отливали синевой. Скромное белое платье умело подчёркивало стройную фигуру и очень тонкую талию. На высокой шее, контрастируя с её белизной, на чёрной бархотке висел золотой медальон в виде сердечка. В спокойной, сдержанной манере держаться, в полных достоинства движениях таилось большое очарование.

— А вы, мадемуазель Люсиль, ещё не высказали своего мнения о жирафе, — вдруг обратился к ней тоном старого знакомого Вальдек, подсев рядом на атласный пуф, затканный цветами.

Люсиль, хотя и огорчилась, что Воклер её узнал, но не подала вида. Она подняла строгие, глубокие синие глаза на молодого человека и непринуждённо ответила:

— Я считала бы очень грустным, если бы люди потом, вспоминая то или иное событие, приговаривали: «Это случилось, когда к нам прибыла жирафа, а значит, в тысяча восемьсот тридцатом году!» Год, правда, ещё не кончился, но неужели он не будет отмечен ничем более примечательным? Взять хотя бы «Эрнани» — его появление на сцене не большая ли сенсация, чем жирафа? Ведь все помнят тысяча восемьсот двадцать седьмой год, когда господин Гюго написал пьесу «Оливер Кромвель», да ещё и манифест о романтизме.

— Бог ты мой, как дерзка эта девчонка! — сказала графиня де Мирволь своей соседке графине де Фрике. — Вот что значит приблизить к себе простолюдинку!

— Да, но где вы найдёте девушку нашего круга, которая пойдёт в компаньонки! К тому же эта девчонка, как вы её называете, очень хорошо воспитана: она прекрасно держится, обучена английскому языку, играет на фортепьяно, недурно рисует и, говорят, прелестно поёт. Скажу вам по секрету, что я охотно переманила бы её к себе. Только считаю это неудобным по отношению к хозяйке дома.

— Мадемуазель, сейчас мы займёмся пением. Вы готовы? — раздался голос г-жи де Мурье.

Люсиль встрепенулась, проворно встала, подошла к фортепьяно и приготовила ноты.

Мадам де Мурье запела арию из оперы Доницетти. Отсутствие музыкальности, резкие верхние ноты, неприятный тембр — всё делало нестерпимым её пение для музыкальной Люсиль. Но как только г-жа де Мурье закончила свою арию, со всех сторон раздались аплодисменты. Впрочем, на лицах аплодирующих Люсиль без труда читала, как мало удовольствия они получили. Она знала, что г-жа де Мурье ценит её голос и любит слушать её пение, но только когда они одни, потому что очень ревниво относится к музыкальной одарённости своей компаньонки. Поэтому Люсиль не сомневалась, что ей не придётся выступать сегодня.