Подземелье ведьм (СИ) - Иванова Полина "Ива Полли"

Агуша оглянулась, продолжая сидеть на холодной земле. Мама, наверно, опять будет ворчать, когда увидит испачканное платье, и заставит Агушу отстирывать пятна в ледяной воде подземного ручья, протекающего по центральному коридору пещеры. Но сейчас не это важно. Важно то, что Томми рядом нет, а она совсем не знает, куда забрела.

— Томми, — еле слышно позвала она дрожащим от страха голосом. В этом тёмном закутке не было факелов на стенах, а значит, что и сам коридор был нежилым. Вот почему она не увидела, куда улетел листочек Томми. Агуша зажмурилась, подбирая ушибленные колени к груди. Казалось, что стук её испуганного сердца разносится далеко за пределы коридора, и девчонка беззвучно шевелила губами, уговаривая сердечко биться чуть-чуть потише. Кто знает, какие чудовища обитают в этих пещерах? Томми её спасёт, конечно спасёт… А пока он её не нашёл, нужно сидеть тихо.

Агуша начала мысленно твердить считалочку, загибая поочерёдно пальцы на руках. Так успокаиваться её научила мама. Мама всегда говорила: «Если тебе страшно, милая, то зови меня. А если меня рядом нет, то закрой глаза и посчитай до десяти, там страх и пройдёт».

— Один — не воин в поле, два воина — орда. Три — песни в чистом поле слагаем до утра. Четыре — мама с папой и пара близнецов, что чествуют вернувшихся братьев и отцов. Пять — солнце над рекою в нарушенном строю сулит беду, с бедою — ещё одну беду. Шесть — служим тризну канувшим в затянутом бою. Один — не воин в поле, не победит орду.

— Агуша, — она перестала считать, услышав голос друга. Он доносился откуда-то справа. В сердце шевельнулась надежда на спасение, а потом… Потом прямо над головою пролетела стая летучих мышей, царапнув её когтями по лицу.

— Не подходи! — взвизгнула она, пряча лицо в подоле платья. В ушах зашумело от паники. Темнота казалась живой. Она надвигалась, наползала, окутывала с головой, заставляя сжиматься от ужаса в маленький пищащий комочек. Хотелось кричать и звать на помощь, но после короткого визга, что вырвался из груди, из горла больше не доносилось ни звука. Агуша стиснула кулачки, напрягая голосовые связки, но голос так и не появился. Только сип звучал из напряжённого рта, искривлённого в плаксивой гримасе. Девочка будто превратилась в изваяние. Внутри неё бушевал страх, заставляющий захлёбываться в удушливых беззвучных рыданиях… Но тело её неподвижно застыло.

— Не подходи, Томми, только не подходи, — повторяла она снова и снова, утыкаясь сопливым носом в грязный подол платья. Она сидела, зажмурив глаза, будто это спасло бы её от чудовищ, что кроются в темноте. Она судорожно дышала, задерживая изо всех сил дыхание… И думала о Томми.

Храбрости в Агуше было немного, но, если чему она и научилась за десять лет своей скучной жизни, так это верности. Она и друга-то задирала только из-за огромной любви, что не умещалась в маленьком сердечке и выплёскивалась наружу, заставляя её совершать глупости. Вот и листочек этот дурацкий она постоянно прятала от Томми, потому что тот на нём помешался. Томми теперь почти не играл с ней, зато бродил по подземелью, выискивая сухие поленья, чтобы потом вырезать из них очередной деревянный листочек. У него их были десятки, но ни один он так и не отдал ей — своему единственному другу. Сейчас же она бы с радостью вложила этот листок Томми в ладонь и пообещала больше никогда не отбирать, только бы тьма сменилась неярким светом факелов, а она оказалась с Томми в безопасности.

— Агуша, — вдруг раздался совсем близко голос друга.

Она оторвала лицо от колен и быстро-быстро заморгала, стараясь избавиться от пелены слёз, застилающей глаза.

— Ну чего ты хнычешь? — Томми опустился перед ней на корточки и заглянул в глаза, отведя от лица её ладошки. — Ушиблась?

— Я потеряла листочек, прости, — она тихо всхлипнула, боязливо оглянувшись. Глаза, привыкшие к темноте, не различали больше ни одного чудовища.

— Глупышка, — он серьёзно посмотрел на неё, и даже улыбка не тронула его губы, — иди сюда. — Томми привстал и притянул подружку к себе, отряхивая от земли её платье. Он уже привык быть старшим. Сестры у него не было и быть не могло, их с Крисом появление на свет уже было ошибкой природы… Но к Агуше он относился как к младшей сестре, которая требовала постоянного внимания.

— Я испугалась, — выдохнула ему в шею Агуша, вытирая мокрые щёки ободранными руками, которые щипало от солёных слёз.

— Пошли домой, дурында, — он ободряюще сжал её влажную ладошку и потянул за собой прочь. Через несколько десятков шагов показался коридор, залитый тусклым холодным светом. Они снова были дома.

Эйрин с восхищением посмотрела на старшего сына. Она шутила, что несправедливо поступили боги, отведя ей роль его матери. Не будь он её сыном и появись на свет на десяток лет раньше, она могла бы в него влюбиться.

Крис раздвинул губы в хищной улыбке, как только заметил взгляд мамы, и украдкой окинул её взглядом с головы до ног. Волосы цвета воронова крыла, такого же цвета, как и у него. Это ли не доказательство их родства? Голубые глаза, сулящие не умиротворение и спокойствие, а долгую смерть посреди лютой зимы. Тонкие, но чувственные губы — он не раз представлял, сколько наслаждения они могут дарить уставшему путнику, желающему утолить безумную жажду. Жилка, бьющаяся под светлой кожей на стройной шее. Жилка, к которой прижаться бы губами, чувствуя, как пульсирует она под ними. Быстро, пылко, горячо. Так горячо, что нет смысла сопротивляться нахлынувшему желанию, растущему, заполняющему всё тело и, наконец, выходящему за его пределы. Схватить бы за длинные волосы, оттягивая назад голову, открывая доступ к этой синей вене, узорами расцветающей на тёплой коже, пахнущей прелыми листьями и немного сыростью. Пальцами, подрагивающими от возбуждения, провести по телу, задержавшись на округлой полной груди…Крис усмехнулся и отвёл взгляд. Время ещё не пришло. Поэтому он пропустил сквозь длинные замёрзшие пальцы свои тёмные волосы и с силой потянул их в разные стороны, прикрыв от удовольствия глаза, взял в руки копьё и продолжил путь — сегодня была его очередь патрулировать входы и выходы пещеры — места, которое ему пришлось называть домом.

Глава 3

— Ну что там?

— Пап, тебе не надоело?

Альв стоял, небрежно облокотившись на спинку кресла, и смотрел на отца. Стейн ничего не ответил, но плечи мужчины нервно дёрнулись. Он отошёл от окна и протянул широкие ладони к огню, старательно стирая из памяти образы, ставшие наваждением.

— Тебе не понять, — отрезал он, даже не стараясь объясниться. В груди снова набатом забухало сердце, превращая внутренние органы в одно сплошное месиво.

Альв обвёл взглядом зал, задержавшись на массивных стеллажах вдоль стен, заставленных древними ветхими книгами, полуистлевшими свитками и листами выделанной кожи, на которых еле-еле проступали непонятные закорючки. Да, Альву было не понятно, что за безумная одержимость снедает его отца, заставляя того год за годом с видом сумасшедшего обшаривать все книжные лавочки, тратить кучу денег на содержание Ордена — кучки людей, что заняты поиском призрачных ведьм — сказок, в которые Альв перестал верить ещё в детстве.

— Знаешь, отец, — Альв лёгким движением руки откинул с глаз рыжую прядь, — я уже столько лет пытаюсь понять тебя, но до сих пор мне в голову не пришло ни единой причины, по которой ты тратишь годы своей жизни на эту ерунду.

Стейн дёрнулся, как от удара. В оконную раму стукнулась ветка, издав протяжный, скрипучий звук, а у него перед глазами снова пронеслась уже такая привычная картинка. Вот он сидит у себя на чердаке у маленького окошка, сквозь которое еле-еле проникает лунный свет… А вот уже он бежит по лесной тропинке, путаясь ногами в мокрой тёмной траве и стараясь догнать тонкую черноволосую девушку, что своими ледяными глазами разбила его сердце раз и навсегда.

Однажды вечером он, воровато оглянувшись по сторонам, юркнул в еле заметную щель между двумя скалами. По другую сторону мшистых высоких стен, поднимающихся к облакам, текла горная хрустальная река. Бурный её поток с грохотом разбивался о прибрежные камни и осыпался серебряными каплями на берег. Мало кто знал об этом месте, поэтому Стейн и выбрал его своим тайным укрытием. Когда становилось совсем тяжко, а чердак переставал спасать от едких ухмылок Свейна и его дружков, которые забирались повыше на дерево и подглядывали за Стейном в чердачное решёточное окно, парень уходил на скалистый берег реки. Ни разу за несколько лет он не встречал здесь ни одного постороннего, а потому считал это место только своим. Он привык садиться на холодную землю, вжиматься спиной в скалу и молча смотреть, как бурлящие воды сносят все преграды на своём пути. Порой он и себя представлял такой рекой. Каким облегчением было бы плюнуть в лицо надоевшему соседу, а потом щёлкнуть пальцами и с наслаждением смотреть на вытянувшуюся от удивления моську Свейна. Щёлкнуть пальцами и смотреть, как чернеет прежде ясное небо, как над головами разверзается бездна, готовая поглотить каждого, кто осмелится перечить… А потом щёлкнуть ещё раз, чтобы снова выглянуло жадное солнце, оставляющее веснушки на деревенских лицах.