Летоисчисление от Иоанна - Алексей Иванов

Лицо у Салтыкова вмиг покрылось кровью. Салтыков согнулся, закрывая ладонями глаза. Колычев бросился к Салтыкову и обнял его за плечи, прикрывая собою.

Другие воеводы не выдержали. Под градом ударов, оставляя позади Салтыкова и Колычева, они побежали к воротам дворца.

Глаза Салтыкова залила кровь — а может, они вытекли. Салтыков стонал. Иван Колычев торопливо вёл друга сквозь полутёмный проезд на дворцовый двор. Зачем? Колычев уже не успел подумать об этом.

Он вынырнул на свет и понял, что жизнь его закончилась.

Главное крыльцо Опричного дворца застилал алый ковёр, сбегающий вниз по ступенькам. На ковре стоял трон, а на троне сидел государь — гневный и торжествующий. Он желал судить, а не миловать, и рядом с ним ожидал приказов Малюта.

На дворе ворочалась огромная орущая куча людей — почти чёрная от монашеских ряс опричников. Опричники валили и вязали воевод.

— Пропали мы, Петя, — сказал Колычев Салтыкову. — Обманул царь!

Колычев бережно посадил друга на землю и отбежал в сторону, вытаскивая из ножен саблю. Ему нужен был простор, чтобы сойтись с врагами для рубки. Живым отдаваться он не хотел.

Из проезда на двор скакали конные опричники, что встречали воевод у входа. Они огибали Колычева, и только Алексей Басманов придержал коня и спрыгнул на землю, тоже вытаскивая саблю.

Кряжистый, крепкий Басманов умел рубиться не хуже боевых воевод. Колычев кинулся на него, но Басманов только уклонялся, отбивая сабельные удары, а сам не нападал.

Ивану Колычеву не хватило мгновения понять, что Басманов просто отвлекает его внимание. Колычев оглянулся, но слишком поздно. Сзади на него набросили сеть. Опричники были уже со всех сторон. Рывок сети бросил Колычева на землю. На воеводу, хватая за руки, упало сразу несколько врагов.

Алексей Басманов тоже навалился на Колычева коленями, сквозь ячею сети ножом разрезал руку воеводы и вытащил саблю Колычева с окровавленным крыжем. В ячеях сети Басманов видел искажённое, полное муки лицо воеводы.

— Лёгкой смерти захотел, рожа сучья? — хмыкнул Басманов.

Связанных воевод опричники били ногами, пока воеводы не перестали сопротивляться, а потом потащили по земле к раскрытому зеву подвального окна. По дощатому помосту воевод скатили в застенок Малюты.

Здесь уже ждали кузнецы.

Иван Колычев почувствовал, как на руки и на ноги ему надели железные кольца. Кузнец присел над Колычевым на корточки, заклёпывая оковы молотком. За коленом кузнеца Колычев увидел лежащего Шуйского, которого тоже замыкали в железо.

— С царского пира не уйдём своими ногами… — прохрипел Колычеву Шуйский.

Глава 3

ЦАРСКИЙ ЗВЕРИНЕЦ

Солнце палило отвесно. Посреди пустой площади Опричного дворца, просторной и залитой светом, стояли безоружный монах и полусумасшедшая девушка — одни, как последняя правда мира.

— Государь, я виноват, — в тишине громко и смело говорил Филипп. — Я сам воевод к себе позвал. Хотел укрыть их, пока ты перебесишься.

Филипп называл вещи своими именами, обращаясь к здравому смыслу Иоанна. В пленении воевод митрополит как ясным днём видел всю нелепость царских подозрений и всю жестокость царской кары. Филипп хотел растолковать это царю. Разве же так плетут заговоры? Неужто не нужны преданные воины? Царь должен всё понять!

— Не было заговора, государь. Помилуй невиновных!

Все гульбища и переходы Опричного дворца, укрытые тенью, были усеяны опричниками в монашеских рясах и клобуках. Сам Иоанн сидел в кресле на крыльце.

— А может, был заговор, а, Филипушка? — спросил Иоанн. Его негромкий голос разносился не хуже голоса Филиппа. — Если не при тебе уговаривались, значит, чистые?

— Верю им, — веско ответил Филипп.

Он держал Машу за руку, а Маша держала икону Богородицы.

— Тебе больше верить некому? — хмыкнул Иоанн. — Бога и царя не хватает?

Филипп смутился. Кромешники в сумраке переходов и гульбищ Опричного дворца сейчас казались ему упырями, что боятся солнца. Но царь-то сидел на свету!

Иоанн, кряхтя, поднялся с кресла, бочком спустился с крыльца, подошёл к Филиппу и погладил Машу по голове.

— А её зачем привёл?

— Она при том бою была, — пояснил Филипп. — Пусть на твоей же иконе поклянётся, что воеводы бились честно.

— Грех дитю про кровь напоминать, — осуждающе проворчал Иоанн. — Здравствуй, внученька! Всё с тобою моя икона?

— Матушки Богородицы лик, — прошептала Маша, прижимая икону.

Иоанн выхватил у Маши икону, благоговейно поцеловал облезлое поле внизу и вернул девчонке доску.

— Зверушек разных любишь кормить? — ласково спросил Иоанн и взял Машу за руку. — Или лучше с бусками, серёжками поиграть?

— Зверушек… — едва слышно ответила Маша.

— А я, Филипушка, не буду ни судить, ни миловать, — словно мимоходом, сказал Иоанн Филиппу, — Мы лучше с внучкой по дворцу погуляем, зверьков посмотрим. Ты сам суди. Снова мои бармы надень.

Иоанн повернулся и по-стариковски медленно пошагал к дальнему крылечку, уводя с собою Машу.

В застенке в углу отгородили решёткой закут, и здесь держали воевод. Малюта поднял повыше лучину, чтобы видеть лица узников.

— Спрашивать у вас, братцы, мне нечего, — задушевно сказал он. — Я просто совет хочу дать. Смерть — она быстрая, а мука бесконечна.

Воеводы сидели на земляном полу, навалясь на стены. Скованные руки и ноги узников были неловко вывернуты. Избитые лица обросли бородами. Сквозь рваную одежду белели тела. Воеводы молчали.

— Эй, — позвал Малюта.

Из темноты появился опричник, поставил скамеечку и светец. Малюта всунул лучину в светец и тяжело опустился на скамеечку.

— Устал, — пожаловался он воеводам. — Притулюсь вот рядышком… Ребята, прибавь огня, отсюда ничего не видно.

На углях печи затрещали и загорелись смоляные огневища, засунутые опричниками. Застенок осветился.

Перед решёткой бояр на полу лежала пара брёвен, сколоченная скобами. Вдалеке под лестницей хрюкали два борова, а на них, скрутив свиньям уши, верхом сидели улыбающиеся братья Очины. Сверху на ступеньках примостился любопытный Генрих Штаден. Татарин Кай-Булат спокойно точил нож о камень стены. Плещеев, звякая, вынимал из бадейки орудия Малюты и примеривался, взвешивая в руках разные клещи.

Другие опричники вытащили огневища из печи и начали втыкать их в железные кольца, вмурованные в каменную кладку стен.

— Знаете, кто вас выдал, бояре? — спросил Малюта и сделал знак.

Откуда-то из тёмного угла два опричника выволокли голого монаха Илидора. Руки монаха были связаны, во рту торчал кляп.

Малюта кивнул, и опричник выдернул кляп.

— Господи, да за что меня-то?! — отчаянно завопил монах.

Воеводы молчали, как волки в клетке.

— Доносчику первый кнут, — сказал Малюта с суровым назиданием. — Смотрите, бояре. Его мука — вам наука.

Опричники повалили Илидора спиной на брёвна.

— Верой же и правдой!.. — рыдал Илидор, извиваясь.

Опричники ненадолго прикрыли собою монаха, чем-то застучали, и дикий крик ударил под потолок застенка. Опричники поднялись и расступились, показывая Малюте свою работу.

Илидор был растянут во весь рост и приколочен к брёвнам гвоздями сквозь ладони и лодыжки. Малюта кивнул в одобрение.

— Григорий Лукьяныч, милостивец! — визжал от боли Илидор, бесстыже дёргаясь голым телом.

— Когда крику много, толку мало, — по опыту заметил Малюта. — Настоящая мука молчит. Вот как вы, бояре… Митюша, заткни его.

Плещеев подошёл с клещами и пощёлкал их клювом перед лицом Илидора. У монаха от ужаса вытаращились глаза. Илидор уже не заорал, а накрепко стиснул челюсти. Но Плещеев вдавил монаху в рот клещи, ломая зубы, нашарил, подцепил и вырвал язык.

Илидор замычал, задыхаясь и кашляя кровью.

— Булатка, — позвал Малюта. — А теперь ты покажи боярам, как у вас непокорных казнят.

Кай-Булат, трогая лезвие ножа пальцем, мягко приблизился к Илидору. За Кай-Булатом братья Очины за уши тянули свиней.

— В Астрахань — вот так, — пояснил Кай-Булат.

Он наклонился над распростёртым монахом и вспорол ему живот. Илидор захрапел, как спящий. Кай-Булат схватил свиней за уши и ткнул рылами в кровавую борозду развороченного живота.

— Жри маханину! — велел он боровам.

На лестнице шумно вздохнул восхищённый Штаден:

— О-о… Гроссе варварский казнь!

— Государю служить — значит делать, что он велит, — пояснил воеводам Малюта. — А государь велит вам быть изменниками.

Воеводы молчали. Они видали и кровь, и ужасы, и смерть. Но вот так — чтобы свиньи жрали кишки живого человека…

Колычев обнимал Салтыкова, у которого вместо глаз были два чёрных кома запёкшейся сукровицы.