Памятник Дюку(Повести) - Воинов Александр Исаевич

Я стоял рядом с ним, и, повернувшись ко мне, он тихо сказал:

— Никак не могу понять, откуда и куда они летели ночью?

— Осмотреть бы их самолет, — ответил я. — Наверняка с фотоаппаратом!

Данилов начал допрос, прикрывая его шутками.

— Почему вы выбрали такое позднее время для прогулки? — спросил он, подходя к Курту Брюннеру.

Брюннер спокойно выслушал перевод, и на его лице снова возникла вежливая улыбка. Пока он отвечал, тевтонец покусывал губы и, видимо, о чем-то напряженно думал.

— Смотри-ка, волнуется! — шепнул я Евлахову.

— Брюннер говорит, — перевела Варвара Петровна, — что самолет совершал ночной тренировочный полет над немецкой территорией, но, когда возникла неисправность в моторе, он, как командир корабля, принял решение нарушить границу и просить помощи у советских властей. Он утверждает также, что не смог бы дотянуть до своего аэродрома, так как самолет стал плохо слушаться управления.

Евлахов быстро спросил:

— А откуда им стало известно, что в этом районе есть советский аэродром?

— Он говорит, что запросил свою базу и получил данные оттуда, — сказала Варвара Петровна после того, как Брюннер что-то долго и подробно ей объяснял.

— А что он еще говорит? — спросил Емельянов.

— Утверждает, что если бы не аварийная обстановка, он никогда бы не посмел нарушить границу! И просит дать возможность на рассвете, как только будет исправлен мотор, подняться с аэродрома и вернуться в свою часть. Он надеется, что к этому времени бортмеханик и радист, оставшиеся у самолета, исправят повреждения…

Пока довольно долго говорил Брюннер, а потом, примерно столько же времени переводила Варвара Петровна, я невольно наблюдал за всеми троими.

Ругге был явно доволен дипломатической речью своего командира. Этого нельзя было определить по поведению тевтонца. Его взгляд становился все тяжелее и беспокойнее.

Данилов ответил:

— Как только будут получены указания нашего командования, мы сразу же вас отпустим!

— Правильно, — сказал Евлахов.

Дежурный наконец притащил большой таз it новел летчиков за собой в помещение рядом с кухней.

На несколько минут мы остались в своей среде.

— А по-моему, они все врут, — сказал Евлахов, — самолет явно разведывательный! Вероятно, они залетели к нам довольно далеко, не рассчитали как следует времени, да еще поломка мотора их подвела!..

— Я тоже так считаю! — присоединился к нему Семеницкий. — Их бортмеханик узнавал, какое у нас горючее. Наверняка попросят заправку!

— Это все еще надо проверить, — осторожно сказал Данилов. — Если получим разрешение обследовать самолет, все станет яснее… А ты, Евлахов, своей властью можешь это сделать?

Евлахов не ответил. Он пристально смотрел в окошко кухни, откуда доносились веселые голоса и плеск воды.

— Как дома себя чувствуют! — проговорил он. — Ведут себя довольно развязно.

— А в общем, глядя на них, не скажешь, что фашисты! — сказал Емельянов. — Парни как парни!

— Что же, вы считаете, у них рога должны быть? — сказала Варвара Петровна, иронически вскинув брови.

— Да я не о том! — раздраженно взглянул на нее Емельянов. — Пока что они не позволили себе никаких политических выпадов. А если позволят, мы дадим им отпор!

— А по-моему, у них между собой что-то не в порядке! — сказал Евлахов.

— Верно! — согласился я. — Вот этот, как его… Высокий…

— Эрих Крум, — подсказал Курбатов, до сих пор молчавший.

— Он держится как-то особняком! — сказал я.

— Да, тут что-то есть! — поморщил лоб Емельянов.

— Надо их покрепче прощупать! — сказал Данилов.

— А как же поступим с самолетом? — спросил Семеницкий; начальник штаба, он хотел полной ясности.

— Охрану не снимать до тех пор, пока не получим ответа из штаба округа, — распорядился Данилов, — а вообще давайте договоримся, — сказал он, обращаясь уже ко всем, — будем держаться без всякой скованности. И пусть у них самих побольше развяжутся языки…

— Пить, но не хмелеть! — сказал Емельянов.

Эти слова вызвали общую улыбку.

— Прошу мне наливать побольше! — сказала Варвара Петровна.

— Боюсь, что вы тогда начнете путать немецкий с английским, — засмеялся Данилов.

Через несколько минут летчики, умытые и посвежевшие, сели за стол, Данилов и Емельянов по сторонам от них, а все остальные разместились по другую сторону стола. Я занял место рядом с Курбатовым, поближе к немцам села Варвара Петровна, слева от меня на скрипучем стуле примостился Евлахов, чуть подальше Семеницкий. Евлахов тут же по-хозяйски взял бутылку, до краев наполнил чайные стаканы гостей, чем вызвал смущенные возгласы Брюннера и Ругге. Тевтонец только хмуро кивнул.

Опорожнив первую бутылку, Евлахов принялся за вторую, налил своему ближайшему соседу слева, Семеницкому, тот передал бутылку Данилову; мне ничего не оставалось, как заняться обеспечением правого фланга. Варваре Петровне я налил чуть-чуть, и она кивком поблагодарила.

Данилов поднял свой стакан.

— Выпьем за дружбу между нашими народами! — торжественно сказал он и по очереди чокнулся с каждым из летчиков.

Ругге, сидевший ближе, стукнул край своего стакана о край стакана Данилова изящным, легким движением, которое свидетельствовало о его умении держаться за столом. Брюннер проделал это же, но с некоторой грубоватой резкостью.

Хайль!.. — воскликнул он, и мы все облегченно вздохнули оттого, что у него хватило такта не прибавить «Гитлер!».

Тевтонец приподнял стакан и, не чокаясь, подержал перед собой. Потом приложил к губам и медленно выпил до самого дна.

— Вот это по-нашему! — воскликнул Данилов и тоже выпил до дна.

И Евлахов выпил до дна. Только Емельянов, у которого была язва желудка, не решился последовать общему примеру, чуть приложился к своему стакану и Семеницкий. Я услышал, как он тихо сказал Евлахову:

— В каждом деле должна быть одна трезвая голова.

— Вы недооцениваете мою голову! — усмехнулся Евлахов.

Признаться, я и Курбатов тоже выпили, но не до дна, просто потому, что на столе не осталось ни одной полной бутылки, а сидеть с пустыми стаканами казалось неловким.

— Варвара Петровна! — вдруг громко сказал Емельянов. — У меня есть один вопрос к молодым немецким летчикам. — Видимо, он давно готовился задать этот вопрос, потому что на его лице возникло напряженное выражение. — Есть ли среди них рабочие?

И тут произошло то, чего никто из нас не ожидал. Тевтонец, молчание которого уже всем казалось демонстративным, вдруг тяжело подался вперед и тихо сказал:

— Их бин арбейтер аус Гамбург!

При этих его словах Брюннер как-то испуганно к нему обернулся, несколько мгновений смотрел на него пристальным, неодобрительным взглядом, а затем, словно поняв, что этот вопрос обращен и к нему, весело заулыбался.

— Их бин аух арбейтер аус Гамбург!

Ответ был понятен всем без перевода.

— Рабочие из Гамбурга, — воскликнул Емельянов, поднимаясь с места, — мы вас приветствуем! Мы тоже рабочие!.. Ты кто?.. — обратился он к Ругге, который был явно доволен эффектом, какой произвел на русских ответ товарищей.

— О, — воскликнул Ругге, — их вар штудент!

Внезапно Федоров, который не сел с нами вместе, а колдовал с поваром на кухне, появился за спиной Емельянова и водрузил на стол две бутылки водки, и этим заслужил поощрительный взгляд Данилова.

— Предлагаю тост за гамбургских пролетариев! — провозгласил Емельянов.

Тост был дружно всеми поддержан. Теперь я невольно смотрел на руки тевтонца. Большие, крепкие ладони, сильные пальцы, может быть, и правда, что он рабочий из Гамбурга? А Брюннер? Теперь понятно, почему он ведет себя так непринужденно. Среди нас он чувствует себя своим. Конечно, рабочие из Гамбурга не могут в глубине души сочувствовать фашистам. На них насильно надели военную форму, но они, несомненно, верны пролетарскому интернационализму.

За столом стало веселее и непринужденнее. «Ну, что я вам говорил! — как бы всем своим видом показывал Емельянов. — Чутье меня не обмануло».