Стройность - Михаил Анчаров

КОРОЛЬ. Да-да, вы нравы… Но я вас велю кинуть в башню, если хоть одна дверь останется закрытой.

ГИЛЬОМ. Ваше величество, он богохульник.

КОРОЛЬ. Э-э, пустяки… Еще что?

ГЕНРИХ. Он сидит за грабеж.

КОРОЛЬ. Граф д'Арманьяк осуждает грабеж? Фи, вы подрываете семейную коммерцию. Кстати, Арманьяк, ваш отец — «граф божьей милостью»… Этот титул вверг его в гордыню, и это стоило ему именья и жизни. Я уважаю ваши сыновние чувства и не желаю обременять вас тяжелыми воспоминаниями, связанными с этим титулом. Я его отменяю.

ГЕНРИХ. Что?!

КОРОЛЬ. Этот пресловутый «граф божьей милостью…» Что он означает? Ровно ничего… Фикция. Все титулы даются милостью короля.

ГЕНРИХ (хрипло). Этому титулу… тысяча лет.

КОРОЛЬ. Еще одно слово, и с вами может случиться несчастье.

Ведут освобожденных из тюрьмы.

ВСЕ. Виват нашему королю, нашему господину!

КОРОЛЬ. Я не вижу Вийона.

ПРИДВОРНЫЙ. Вот он, ваше величество.

Вводят Франсуа.

КОРОЛЬ. Это Франсуа Вийон?

ФРАНСУА. Да… это все, что от меня осталось. Какой свежий воздух! Как легко дышится! А вот и мой друг, епископ… Гильом, ты помнишь, мы сидели за одной партой?..

ПРИДВОРНЫЙ. Это чудовищно! Человек, которого венчали лаврами, брошен в темницу!

ФРАНСУА. Пустяки, месье, лавровый венок я давно кинул в суп… Ах, какой воздух!

ПРИДВОРНЫЙ. Смотрите, музы плачут при этом зрелище!

ФРАНСУА. Возможно… Я не заметил… Почему я не вижу Жака? А? Где он? Я вас спрашиваю?!

КОРОЛЬ. В чем дело?

ГИЛЬОМ. Есть еще один узник… Но это должник, ваше величество…

КОРОЛЬ. Так… Ну, должников я не касаюсь. Имущество — святое дело.

Вийон поворачивается, чтобы уйти.

Куда вы, Вийон?

ФРАНСУА. Я передумал… Я еще посижу…

КОРОЛЬ. Что такое?!

ФРАНСУА. Я подожду еще одного короля… Может быть, он принесет правду…

Общий ужас.

ГИЛЬОМ. Схватить его!

КОРОЛЬ. Кто здесь король?! Вы… остолопы… Отпустить его друга…

ВСЕ. Виват, король! Виват, Франсуа!

Все убегают.

КОРОЛЬ. Болваны! Его лучше иметь с нами, чем против нас!

Все уходят. Площадь пустеет. Гильом и Генрих стоят у подножия башни.

ГИЛЬОМ. Нас разгромили, Генрих. Мне тебя жаль. Но, кажется, все пронесло. Я думал, Франсуа начнет болтать. Что с тобой? Ах, да… Отец… Но все мы смертны. Надо жить. Надо жить…

ГЕНРИХ. Если Франсуа приедет в Париж, он встретится с Питу… Вылезет вся история. Людовик ввел суды для дворян…

ГИЛЬОМ (садится). Это все ты! Ты меня втравил в это дело!

ГЕНРИХ. Молчи, сейчас поздно говорить об этом.

ГИЛЬОМ. Говорил! Я говорил, что не надо было отпускать Питу! Я говорил!

ГЕНРИХ. Молчи, свинья, или я задушу тебя! Надо ехать в Париж. К Сен-Полю. Он теперь папский нунций. Надежда только на него… Встань, свинья! Надо ехать в Париж.

ГИЛЬОМ. В Париж… Да-да… В Париж!

Париж. Вечер. Белый месяц на сиреневом небе. У городской стены (места прогулок буржуа) — Буассон и его жена.

ЖЕНА. Давай с тобой посидим еще немного. Мне что-то тревожно на душе. Такой месяц…

БУАССОН. Тебе не будет холодно?

ЖЕНА. Нет, что ты. Кто-то едет…

Подъезжают два всадника: Гильом и Генрих.

ГИЛЬОМ. Как ты думаешь, успеем мы проехать?

ГЕНРИХ. Наверно, ворота еще не закрывали. Да вот, спроси у этого малого.

ГИЛЬОМ. Любезный… Проеду я в городские ворота?

ПРОХОЖИЙ. Толстоват, правда… Хотя телега с сеном проезжает, проедешь и ты.

ГИЛЬОМ. Вот тебе новые порядки.

Проезжают.

ЖЕНА. Почему ты прячешься в тень? Кто эти люди?

БУАССОН. Я их знал когда-то. Это Гильом и Генрих д'Арманьяк.

ЖЕНА. Тот самый Арманьяк?

БУАССОН. Нет, его сын. Король отнял у него титул. Вероятно, приехал хлопотать. Да, когда-то я был знаком с этими беспутными. Они завлекали меня в свои сети, но я устоял, а вот Франсуа Вийон не устоял и погиб.

ЖЕНА. Этот твой Вийон… Ты так часто о нем говоришь… Кто он такой?

БУАССОН. Это поэт… Может быть, даже великий поэт… Нет, не великий, конечно. Великий поэт не может быть несдержан. А бедный Франсуа был несдержан. Он был очень несдержан.

ЖЕНА. Почему — был?

БУАССОН. Он бесследно пропал много лет назад, когда его изгнали из Парижа… Дело в том, что его секли на Гревской площади…

ЖЕНА. Какой ужас! Он совершил преступленье?

БУАССОН. Вероятно, да… во всяком случае, он с компанией этих щеголей — Гильома, Генриха и других — совершал различные бесчинства.

ЖЕНА. А их тоже секли?

БУАССОН. Нет, что ты! Наоборот… Они-то и добились этого приговора.

ЖЕНА. Не понимаю.

БУАССОН. Мы тоже не поняли ничего… Но Франсуа навсегда опорочен и не может быть принят в обществе.

ЖЕНА. А потом что было с ним?

БУАССОН. Потом доходили о нем самые противоречивые слухи. То говорили, что он победил на турнире поэтов и великий поэт герцог Карл Орлеанский сам увенчал его лавровым венком. То говорили, что видели его поющим в трактирах за кусок хлеба.

ЖЕНА. Это невозможно! Одно исключает другое.

БУАССОН. Это так. Впрочем, кто его знает. Мне его жаль. Он человек одаренный. Его стихи таковы, что от них сжимается сердце… К сожалению, я не могу тебе их прочесть. Они полны грубостей и неприличий.

ЖЕНА. Как могут быть хорошие стихи грубы и неприличны?

БУАССОН. Ты не понимаешь, дорогая: он просто человек крайностей. Он увлекается мыслью или чувством и теряет самообладанье. А самое главное в жизни — это чувство меры, самообладанье. Но у него есть прелестные вещи. Ах, сколько раз я плакал над его стихами.

ЖЕНА. Мне кажется, ты преувеличиваешь его достоинство. Ты скромен, это в тебе привлекает. Но нужно же знать себе цену.

БУАССОН. Дорогая, мне пришлось пройти путь тяжелых лишений и страданий, и жизнь научила меня скромности.

ЖЕНА. Бедный ты мой!

БУАССОН. Да, я работал, не разгибаясь. Я гнул спину в канцелярии суда, а он предпочитал отмахиваться от всего. И вот теперь, достигнув положения и оглядываясь назад, я вижу, что прав был я, а не Франсуа.

ЖЕНА. Милый.

БУАССОН. Он хотел легких успехов, он не хотел трудиться. Я помню, когда я его предостерегал от знакомства со щеголями, он мне сказал, что не хочет давить, прости меня, клопов в городской ратуше. И вот теперь, кто он и кто я? Он пропал без следа и известности, а я скоро стану председателем парижского суда. У меня прелестная жена, я полон сил и собираюсь еще много лет послужить моему королю и тебе.

ЖЕНА. Милый…

БУАССОН. Постой… Т-с-с…

ЖЕНА. Что с тобой?

БУАССОН. Молчи…

На стену на фоне неба взбираются два человека. Один силуэт среднего роста. Другой повыше и тощий. Они разваливаются, задирая ноги. Это Франсуа и Жак. Знакомые голоса…

ФРАНСУА. Ф-фух…

ЖАК. Посмотрите на этого долговязого.

ФРАНСУА. Да, я долговязый. Я молодец. Хочешь, я воспою себя? «Он пришел долговязый и сел на стену Парижа. Он задирает длинные ноги и смотрит на них при свете луны. Он вытягивает сжатые руки, и пальцы его хрустят. (Зевает.) Он смотрит на мир и зевает…»

ЖАК. Молчи, дьявол.

ФРАНСУА. Вот Париж… Я снова пришел к тебе, Париж. Большие черные птицы летят под луной в синем небе. Я пришел, и голова моя в снегу. Колпак мой драный, перо сломано и плечи покрыты пылью. Здравствуй, Париж.

Буассон, сняв шляпу, делает шаг к стене с фигурами и кланяется.

ЖАК. Ты так ждал встречи с городом. Откройся ему. Объяви свое имя. Видишь, тебя приветствуют толпы? Ну чего ты ждешь? Откройся.

ФРАНСУА. Я жду, когда передохнут мои комментаторы со шляпами в руках. Ну, прыгай.

Исчезают.

ЖЕНА (шепотом). Кто это был?.. Почему ты кланялся? Я боюсь…

БУАССОН. Мне самому не по себе… Это был Франсуа Вийон…

Перед занавесом монах и Сен-Поль, папский нунций.

НУНЦИЙ. Все ли готово?

МОНАХ. Вот еще образ святой Варвары взять. Господи, хоть бы все прошло удачно!

НУНЦИЙ. Что за малодушие, сын мой?

МОНАХ. Такие времена, ваша милость. Народ стал буйный. Святых не чтит. Пришлет ли король солдат?

НУНЦИЙ. Обещал прислать.

МОНАХ. Да, стадо запаршивело.

НУНЦИЙ. Каков пастырь, таковы и овцы. Неслыханное дело: король теснит великие фамилии голытьбе на радость!

МОНАХ. Голытьба поднимает голову. Только бы этот бродяга не явился.

НУНЦИЙ. Не надейся, сын мой. Сатана пирует в Париже, и слуги его ликуют.

МОНАХ. Заметьте, ваша милость. Чуть малейшее броженье — тотчас появляется этот проходимец.