...И духов зла явилась рать - Рэй Брэдбери

Полисмены обернулись на его истошный крик.

— Разве вы не видите! — продолжал Уилл. — Он же мертвый! Его держат только ремни!

Медики пристально вглядывались в фигуру, словно слепленную из огромных хлопьев снега, брошенных на черный стул и привязанных к нему.

Черт возьми, думал Уилл, мы-то полагали, что все будет просто. Старый мистер Кугер был при смерти, мы вызвали скорую помощь, чтобы спасти его, надеялись, что, может, он простит нас, и карнавал не навредит нам, позволит уйти спокойно. А теперь вот это, и что-то еще будет? Он мертв! Уже слишком поздно! Теперь все они нас ненавидят!

Уилл стоял среди других людей, ощущая ледяной ветерок, тянувший от этой, будто только что вырытой из земли, мумии, от ее холодного рта и холодных глаз, закрытых смерзшимися веками. В промерзших ноздрях не шевелились седые волоски. Ребра мистера Кугера под изорванной рубашкой казались твердыми, как камень, зубы под землистыми губами — холодными, как сухой лед. Если его вынести днем на улицу, от него пошел бы пар.

Медики переглянулись и многозначительно кивнули.

Полисмен, увидев это, выступил вперед.

Мистер Дак поспешно протянул похожую на тарантула руку к электрическому щиту, блеснувшему медью.

— Джентльмены! Сто тысяч вольт испепелят сейчас тело мистера Электрико!

— Нет, не разрешайте ему! — завопил Уилл.

Полисмен сделал еще один шаг. Медики открыли рты, чтобы что-то сказать. Мистер Дак бросил на Джима быстрый требовательный взгляд. И Джим закричал:

— Нет! Все правильно.

— Джим!

— Уилл, правда, все в порядке!

— Назад! — Рука-тарантул сжала рубильник. — Этот человек в трансе! Это часть нашего нового трюка, я загипнотизировал его! Он погибнет, если вы разбудите его!

Медики закрыли рты. Полисмены застыли на месте.

— Сто тысяч вольт! Но он вернется к жизни, целый и невредимый!

— Нет!

Полисмен сграбастал Уилла.

Разрисованный человек и все люди и звери, собранные на нем, в безумии схватили и рванули рубильник.

В балагане погасли все огни.

Полисмены, медики и мальчишки подскочили, словно их ошпарили кипятком.

В мгновенно наступившем полуночном мраке, Электрический Стул сделался чем-то вроде камина, в котором старик горел синим пламенем как большое полено.

Полисмены отскочили назад, медики подались вперед, и уроды тоже, в глазах их сверкало голубое пламя.

Разрисованный человек, с рукой, прилипшей к рубильнику, пристально смотрел на старого, старого, старого человека.

Старик был мертв как камень, это так, но электричество уже заключило его в живые объятия. Оно скапливалось на ледяных раковинах его ушей, мерцало и вспыхивало в его ноздрях, глубоких, как заброшенные каменные колодцы. Голубыми зигзагами оно струилось по его согнутым, похожим на богомола пальцам, по его поднятым как у кузнечика коленям.

Рот разрисованного Человека широко раскрылся, быть может, он даже что-то крикнул, но никто ничего не слышал из-за страшного жара, из-за взрыва и шипенья энергии, которая растекалась вокруг привязанного к стулу человека. Вернись к жизни! — кричал он ему. Вернись к жизни! — кричали бушующие свет и цвет. Вернись к жизни! — кричал мистер Дак, которого никто не слышал, но внутри Джима и Уилла, умевших читать по губам, это прозвучало оглушительно громко. Это «Вернись к жизни!» заставило старого человека ожить, вздрогнуть, вздохнуть, освободить дух, расплавить восковую душу…

— Он мертв! — но никто не услышал Уилла, и крик его не мог одолеть грохот молний.

Живой! Губы мистера Дака мусолили и смаковали это слово. Живой. Возвращается к жизни. Он довел до предела регулятор напряжения. Живи, живи! Где-то, издавая резкий, пронзительный звук, протестовала динамо-машина, она пронзительно визжала, жалуясь, что у нее так по-скотски отбирают энергию. Свет стал бутылочно-зеленым. Мертв, мертв, думал Уилл. Но генераторы кричали: живи, живи! Это же кричало пламя, кричал огонь, кричали толпы чудовищ на разрисованном теле.

Волосы старика встали дыбом в возбуждающем электрическом поле. Искры, стекающие с его ногтей, кипящими брызгами падали на сосновые доски. Зеленое пламя бушевало и пульсировало под мертвыми веками.

Разрисованный человек с жестокой решимостью нагнулся над старой-старой, мертвой-мертвой фигурой; его гордость — нарисованные звери — потонули в поту, его правая рука двигалась в воздухе, выражая одно желание, одно требование: живи, живи!

И старик ожил.

Уилл хрипло вскрикнул.

Но никто не услышал его.

Словно разбуженное громом, мертвое веко само собой медленно поднялось.

Уроды вздохнули.

И тогда пронзительно закричал Джим, и Уилл, крепко сжавший его локоть, чувствовал, что этот крик рвется не только через рот, но и через кости; губы старика раздвинулись, и ужасное шипение просочилось сквозь его стиснутые зубы.

Разрисованный Человек ослабил напряжение. Затем, повернувшись, упал на колени и вытянул руку.

Послышался слабый, слабый шорох, словно падали осенние листья. Шуршало где-то под рубашкой у старика.

Уроды изумились.

Старый-престарый человек вздохнул.

Да, подумал Уилл, они дышали за него, помогали ему, они оживляли его.

Вдох, выдох, вдох, выдох… Даже это выглядело как цирковой номер. Но что он мог сказать, что сделать?

— …легкие, так… так… так… — шептал кто-то.

Кто? Пылевая Ведьма в своем стеклянном ящике?

Вдох. Уроды дышали. Выдох. Их плечи тяжело опустились.

Губы старого-старого человека дрогнули.

— …удар сердца… раз… два… так… так…

Опять Ведьма? Уилл боялся взглянуть.

Словно маленькие часики, на шее старика забилась, запульсировала вена.

И тут правый глаз старика очень медленно широко открылся — неподвижный и пристальный, словно объектив сломанного фотоаппарата, сквозь который он смотрел в вечно бездонное пространство. Тело старика потеплело.

Мальчики, стоявшие внизу, похолодели.

Теперь старый и до ужаса мудрый, зловещий глаз стал так широк и глубок, стал таким живым, что вобрал все, перекроил фарфорово-бледное лицо; а со дна его злой племянник зыркал по сторонам, перебирая уродов, медиков, полисменов и…

Уилл.

Уилл увидел себя, увидел Джима — два маленьких портрета отпечатались в роговице этого единственного глаза. Если бы старик закрыл глаз, он разрушил бы два этих образа движением века!

Разрисованный Человек, продолжая стоять на коленях, повернулся, наконец, рот его оскалился в улыбке.

— Джентльмены, мальчики, перед вами действительно человек, который живет с молнией!

Второй полисмен улыбнулся; его рука соскользнула с кобуры.

Уилл отодвинулся вправо.

Старый глаз, точно плевок, тотчас настиг его и впился, высасывая душу.

Уилл дернулся влево.

Пристальный глаз старика был флегматичен. Его запекшиеся губы с трудом раскрывались, чтобы повторить затрудненный вдох. Откуда-то из глубины вдруг возник голос, отразившийся от промозглых каменных стен его тела, и лишь потом изо рта выпало.

— Добро пожаловать-ть-ть-ть…

Слова тут же словно бы упали обратно.

— Добро… пожал-л-л-л-л…

Полисмены, одинаково улыбаясь, толкнули друг друга локтями.

— Нет! — внезапно закричал Уилл. — Это не представление, это не репетиция! Он был мертв! И он умрет опять, если вы отключите энергию!..

И тут же зажал себе рот рукой.

О Боже, подумал он, что я делаю? Я хочу, чтобы он ожил, чтобы он был! Но, Боже, еще больше я хочу, чтобы он умер, я хочу, чтобы все они умерли; они меня так напугали, что в животе будто кошки царапают, будто я проглотил ком шерсти!

— Простите… — прошептал он.

— Прекратите! — заорал мистер Дак.

Уроды окинули его смятенными и свирепыми взглядами. Что же еще случится со статуей, прикованной к холодному, искрящемуся стулу? Единственный глаз старого-старого человека закрылся. Рот сомкнулся, выдавив пузырек грязно-желтой слизи.

Разрисованный Человек, зловеще усмехаясь, ударил по рубильнику, установив его на предельную мощность. Затем сунул в мягкую как перчатка руку старика стальной меч. Ливень электричества, словно пружина старинного граммофона, ударил в дряблые щеки старика. Глаз снова открылся, похожий теперь на пулевое отверстие. Он жаждал найти Уилла, он нашел его изображение и принялся жевать его, глотать, есть. Губы прошипели:

— Я… уууувидел… мальчиковвввв… вввввошли… тебе… шатерррррр…

Замирающий голос получил новую порцию сил, он, словно проколотый булавкой шарик, выпускающий воздух, произнес несколько едва различимых слов:

— Мы… репетируем… я думал… играем… такоййййй трюк… притворяюсь… мертвым…

Опять замолк, чтобы глотнуть кислорода как пива, электричества как вина.