Кыся 3: Кыся в Америке - Владимир Кунин

Я рассказал ей про Водилу, про наркотики, про побоище на автобане Гамбург-Мюнхен, про мою жизнь в Английском парке, про семейство Шредеров и Манфреди, про своего любимого старого Фридриха фон Тифенбаха, про Таню Кох и профессора фон Дейна. Я даже рассказал ей про своего немецкого кореша – полицейского овчара Рэкса, про питерского младшего лейтенанта милиции Митю, про Капитана контейнеровоза "Академик Абрам Ф. Иоффе"…

Рассказал, как Тимур спас меня от "Собачьей свадьбы"…

Я только про Кошек не стал рассказывать – ЧТО я могу с ними, СКОЛЬКО раз могу и почему мне ЭТОГО всегда хочется…

И про мою подружку Собачку Дженни я тоже ничего не сказал…

И про Лисицу…

А про Крольчиху мне и самому было вспоминать противно и унизительно.

Я вообще решил не раскрывать перед Рут сексуально-половую сторону моей жизни. Хотя именно ЭТА сторона занимала в моей биографии очень много ярких и волнующих страниц!

Я подумал, что Настоящие Коты не должны вслух рассказывать о своей собственной половухе посторонним. Тем более – Женщинам. Тем более – таким красивым Женщинам, как Рут Истлейк…

В романе, в рассказе, в литературе – да, пожалуйста. Если эти сексуально-половые подробности необходимы для развития сюжета, для точной обрисовки характера героя, для драматургии, – нет вопросов! Пиши и ни хера не стесняйся. Только не делай из этого самоцель – не раз говорил мой Шура, когда его упрекали за "излишнюю откровенность" и "ненормативную лексику". Главное – говорил Плоткин – не впадать в пошлую порнуху! А Плоткин знал, что говорил…

Раньше я как-то о таких его словах не очень-то задумывался. А вот сейчас, на расстоянии, по прошествии большого отрезка времени, неожиданно понял, что, несмотря на все свое безудержное блядство и постоянное желание чего-нибудь да выпить, Шура Плоткин был самым ВЫСОКОНРАВСТВЕННЫМ Человеком, которого я когда-либо встречал!

Более внимательного слушателя, чем Рут Истлейк, я бы не мог себе пожелать. Я вообще заметил, что Женщины умеют слушать гораздо лучше, чем Мужчины.

Закончив свой рассказ эпизодом с "Собачьей свадьбой", я решил, что теперь представлен вполне достаточно, и с устатку взял небольшой тайм-аут – долопал остатки сосиски и допил молоко.

Если кому-нибудь придет в голову спросить меня, откуда Кот может знать, что такое "тайм-аут", – я посоветую ему просидеть перед телевизором с программой "Евро-спорт" столько часов, сколько мы просидели с Эрихом Шредером и Руджеро Манфреди!

– О'кей, – сказала Рут и сотворила себе новую порцию джина с тоником и со льдом. – А теперь послушай меня…

...Матерью Рут была шведская манекенщица и начинающая фотомодель из Стокгольма, а отцом – темнокожий барабанщик из крохотной нищенской джазовой группы с пышным названием "Черные звезды Гарлема". Звали его – Чак Слоун.

Инга и Чак влюбились друг в друга в первую же секунду знакомства, и Инга умудрилась отдаться Чаку несколько раньше, чем тот сообразил попросить ее об этом.

Как только их дочери Рут исполнилось восемнадцать и она поступила на факультет журналистики Университета Штата Нью-Йорк (Колумбийский – в Верхнем Манхеттене, оказался не по карману…), Инга и Чак Слоун справедливо решили, что теперь дочь и сама выгребется, и уехали в Швецию, в маленький городишко Якобсберг, в дом Ингиных родителей, которые вскоре и померли. Якобсберг находился в двадцати шести километрах от Стокгольма, и черный американец Чак Слоун уже много лет считается там достопримечательностью городка – где-то в одном ряду с остатками крепостной стены пятнадцатого века и галереей с копиями картин неизвестных художников, когда-то населявших Скандинавию.

Такая честь оказывается Чаку не потому, что он – единственный чернокожий в городе, а просто еще никто из молодых местных музыкантов, даже учившихся у самого Чака, не насобачился так управляться с джазовыми барабанами, как это и по сей день делает старый черный Чак Слоун!

– К осени мне обещают прибавку за выслугу лет, и уж тогда-то мы втроем – Тим, ты и я – обязательно слетаем к моим старикам в Швецию. Как идейка? – спросила Рут.

– Грандиозная, – ответил я и подумал: "Вчетвером бы слетать, с Шурой…"

Если ты не полный дебил, то обычно нормальный человек заканчивает университет в двадцать два года. Но после этого еще и в аспирантуре учится пару лет, чтобы закрепить выбранную профессию.

Однако между окончанием университета и поступлением в аспирантуру в жизни Рут

Слоун возник здоровенный двадцатичетырехлетний белый парень – полицейский из сто двенадцатого участка в Квинсе – Фред Истлейк. И через три месяца мисс Рут Слоун стала миссис Рут Истлейк, так как даже вообразить не могла, – как это она прожила двадцать два года, не будучи женой Фреда Истлейка с самого детства?!

Здесь, в Квинсе, была снята вот эта квартира. Здесь они с Фредом только тем и занимались, что каждую свободную минуту пытались завести потомство. Фред, в своем желании стать отцом, был неутомим, как паровая машина Джеймса Уатта! Фред был лучшим мужчиной в мире. В то время Рут еще никогда ни с кем не спала, кроме Фреда, и он по праву считался не лучшим мужчиной.

Вот только забеременеть она никак не могла. Бегали они с Фредом по врачам, перепробовали все, что возможно, – вплоть до тибетской медицины, в отчаянии опустились до визита к каким-то колдунам…

А на второй год безуспешных стараний родить себе детеныша поклялись теперь жить только друг для друга. И Рут поступила в Полицейскую Академию, чтобы не только дома, но и на работе быть ближе к Фреду.

Три года тому назад полицейская машина сержанта Фреда Истлейка, уже неуправляемая, как потом сказали врачи, медленно подкатилась к отелю "Рамада

Милфорд Плаза", что на Восьмой улице Манхеттена, и мягко ткнулась носом в заднюю часть огромного туристского автобуса, ждущего пассажиров.

Когда разъяренный водитель автобуса с отборной руганью выскочил из-за руля, то увидел, что автобус его, слава Богу, лишь слегка поцарапан, а за рулем полицейского автомобиля с помятым бампером и разбитой фарой сидит мертвый сержант полиции Фред Истлейк, у которого просто остановилось сердце…

Этот старый толстый автобусник до сих пор навещает Рут, а с тех пор, как она привезла из России Тимура, стал заглядывать к ним еще чаще.

– Тим рассказывал тебе, как он попал в НьюЙорк?

– В общих чертах… – осторожно ответил я.

– Естественно, что многих деталей он не знает! – усмехнулась Рут и снова закурила.

Через полгода после смерти Фреда по обоюдной договоренности руководства Нью-Йоркской полиции и Московского Управления Министерства внутренних дел была организована поездка американских полицейских в Москву с чисто ознакомительно-дружескими целями. В делегацию включили и Рут Истлейк.

Поездка в Москву вся состояла из непрекращающегося вранья. По любому поводу русские устраивали обжираловку с водкой и лгали. Лгали без устали и тоже по любому поводу: шел ли разговор об организованной преступности или борьбе с проституцией, шла ли беседа о финансовых пирамидах или заказных убийствах, говорили ли о транспортировке наркотиков в Россию и через Россию, или детских преступлениях и беспризорности…

Посещение русского следственного изолятора – заранее подготовленный спектакль. Поездка в колонию – тщательно отрепетированное представление… Осмотр подмосковного детского тюремного учреждения, где содержатся дети, совершившие тяжелые преступления, но не подлежащие суду по возрасту, – опять вранье и показуха.

Но все равно – это было счастье, что их туда свозили!..

Когда Рут увидела наголо стриженного девятилетнего Тимура, одетого в негнущийся новый, мышиного цвета, костюмчик, который ему выдали, наверное, специально перед приездом американской делегации, она подумала, что если Господь Бог дал бы ей радость родить тогда, когда они только поженились с Фредом, – у них был бы уже точно такой же мальчик. Ну, может быть, младше на год…

Она смотрела на этого ребенка с неслыханным татарским именем Тимур и понимала, что пройдет еще совсем немного времени, и этот мальчик неминуемо погибнет. В глазах ребенка-убийцы Рут увидела его собственную смерть: не приживется в том мире, который его сейчас окружает, – свои уничтожат, приживется – убьют те, кто будет за ним охотиться.

Вот тогда-то она и подошла к Тимуру.

...А через месяц прилетела за ним уже без всякой делегации. Одна. В руках у нее был чек на пятнадцать тысяч долларов, куча идиотских документов, рожденных воспаленным воображением американских бюрократов, ответственных за всякие "усыновления", и два обратных билета на самолет – взрослый и детский.

Провожали их три сотрудника детского отдела Управления московской милиции, сестра покойной матери Тимура, которая за триста долларов подписала полное отречение от родственных прав, и в качестве переводчика – интернатский доктор Сергей Хотимский с дочерью Машей.