Старая дорога - Джеймс Кервуд

Клифтон вслух прочел эти слова.

— Вы здесь не переменились! Чувствуется дух Лаврентьевской компании — этого пионера в своей области, спасителя квебекских лесов.

— А сейчас все это погибло, — сказал Джон Денис с оттенком отчаяния в голосе.

— В чем дело?

— Происходит то же, что с вашим отцом. Если ничего неожиданного не произойдет, Лаврентьевская компания вскоре окончит свои дни жалким банкротом. А это будет ударом в самое сердце для Антуанетты Сент-Ив и ее брата. Вам непонятно, откуда такая тесная связь? Но потерпите немного, вы все узнаете. Для них это не вопрос материальных убытков. О деньгах они думают так же мало, как и я. Антуанетте Сент-Ив грозит более серьезная опасность. Вы знаете Ивана Хурда? Не того Хурда, каким он был когда-то, нет, а нынешнего?

— Бенедикт Эльдоз говорил мне, что он очень богатый человек, политическая сила в провинции и чрезвычайно опасен для тех, кто пытается противостоять ему.

— Вы знаете, как Хурд погубил вашего отца. Но тогда Хурд был пигмеем, сейчас он — гигант. Не могу сказать, чтобы наши законодатели все были продажны и бесчестны. Возможно, что большинство даже обрадовалось бы падению Хурда, но те, что не с ним, боятся его. Он слишком силен и не останавливается не только перед мошенничеством и бесчестными поступками, но даже перед преступлением. Вот какого человека вы унизили в Монреале! Вот какого вы приобрели врага!

Джон Денис развернул на столе карту:

— Взгляните, — сказал он, — я перехожу к сути дела. Вот ваш старый друг — река Мистассини. Красным очерчены концессии Лаврентьевской компании — две тысячи квадратных миль; граница проходит в сорока милях на западе и на востоке, а по реке пятьдесят миль. Каждый поток, каждая речка, по которым мы можем спустить лес с наших участков, вливается в Мистассини. А Мистассини — единственный путь к озеру святого Иоанна и нашим фабрикам, которые еще три года назад выпускали ежегодно свыше ста тысяч тонн бумаги. Стоит преградить нам путь по Мистассини — и мы обескровлены, мы погибли!

— Я начинаю понимать, Джон. Старая система! Но отец пользовался для сплава, в сущности, небольшим ручьем, который только в половодье переполнялся водой, и Хурду не трудно было его обескровить. А Мистассини, величайшая из рек, текущих с севера…

— Может спустить пять миллионов бревен — не более того. И это количество нам необходимо для того, чтобы фабрики наши работали хотя бы на восемьдесят процентов своей пропускной способности. Сплавляя лес в период сплава день и ночь и занимая всю, до последнего дюйма, поверхность реки, мы и то можем дать фабрикам лишь восьмидесятипроцентную нагрузку. Конечно, пойди мы на некоторые сделки с совестью, мы могли бы получить новые концессии или по крайней мере гарантировать себе использование старых. Но мы политикой не занимаемся, и Иван Хурд медленно, но верно, приканчивает нас. Финал наступит ближайшей весной, в период сплава, и все, что имела Лаврентьевская компания, попадет в жадно протянутые руки Ивана Хурда и его шайки.

— Вы забываете об Антуанетте Сент-Ив, — напомнил Клифтон.

Денис указал пальцем на маленькое черное пятно, почти в центре лаврентьевских концессий, на берегу реки.

— Готье Сент-Ив, отец Антуанетты и Гаспара, более четверти века был правой рукой Уильяма Дениса в его культурной работе в лесах. Потеряв жену, когда Антуанетте было шесть лет, а Гаспару — четырнадцать, он умер от горя два года спустя. За несколько лет до его смерти, ввиду его заслуг, Компания выделила ему участок в двести квадратных миль, обозначенный здесь черным. Гаспар вырос, и выяснилось, что он, как и отец, страстно любит лес и не мыслит себе жизни вне леса. Он стал сам вести разработку их участка, сам работал наряду с дровосеками и сплавщиками; лес, готовый к переработке, он продавал Лаврентьевской компании; много это ему с сестрой не давало, потому что Гаспар любит деревья, пожалуй, даже больше, чем людей, и соглашается срубать лишь перестой или деревья, покалеченные и пострадавшие от огня. Он держится системы, благодаря которой можно надолго сберечь наш запас лесных материалов, системы, которой с самого начала, но не с такой педантичной строгостью, держалась и Лаврентьевская компания. Теперь вам понятно, каким образом Антуанетта Сент-Ив оказывается втянутой в борьбу не на жизнь, а на смерть с Иваном Хурдом? Но главная опасность для нее — не в этом. Я перейду потом к другой стороне вопроса. Пока дорисую вам общую картину положения. Вам не надоело еще?

— Я — весь внимание. Продолжайте…

— Если припомните, затея колонизировать лесные угодья исходила от Хурда и его приспешников. За ваше отсутствие они выработали целую систему и проводят ее организованно. Согласно нашему договору, в любое время границы наших участков могут быть передвинуты «в интересах колонизации». Между тем вам прекрасно известно — много ли шансов у колониста просуществовать в наших диких лесах, где он легально может вырубать лишь по пяти акров в год? Заметьте — легально. Зато правительство разрешает ему вырубать весь лес, пострадавший от огня. И вот эти поп bona fide колонисты, устроенные Хурдом и ему подобными, поджигают лес и, спустя сорок восемь часов, в их распоряжении обширная площадь, которую они могут разрабатывать самым легальным образом. Они — лесные пираты, и не только обогащают мошенников вроде Хурда, доставляя им дешевый материал для переработки на бумагу, но и причиняют неисчислимые убытки своими поджогами.

Все это вам известно, Клифтон. Мы впервые узнали, что Хурд и его шайка протягивают лапы к Лаврентьевской концессии, когда нам сообщили четыре года назад, что от нас изъято двести квадратных миль «для целей колонизации». Явились «колонисты», нанятый народ, начались пожары; затем приспешники Хурда скупили у этих «колонистов» лес, по цене ниже той, которую мы давали, — и в результате Хурд спустил по Мистассини двести тысяч бревен, урезав наш сплав ровно на такое количество.

Потом одновременно нам нанесен был другой, сильнейший удар: правительство отказалось возобновить с нами арендный договор на два крупных лесных участка, из которых один расположен по течению Мистассини, ниже наших, и продало эти участки Хурду, который поэтому ближайшей весной спустил по Мистассини уже полтора миллиона бревен, отчего мы могли спустить всего три с половиной вместо прежних пяти миллионов. Производство наших фабрик упало на 30 процентов, что лишило куска хлеба сотни рабочих.

Голос Джона Дениса дрогнул; он побледнел от волнения и заходил взад и вперед по комнате, не глядя на Клифтона.

— Мы, разумеется, приняли вызов и предпочли разорение попрошайничеству и бесчестью, — продолжал он, помолчав. — В результате, два года назад производство сократилось до пятидесяти процентов первоначального, и мы вынуждены были порвать наш контракт с одним нью-йоркским издателем, который для одного воскресного выпуска своей газеты использует семьдесят акров леса. Мы искали поддержки, но против той коалиции политических величин, которую составил Хурд, ничего нельзя было поделать. Оставалось только закрыть самую большую нашу фабрику и перейти на уменьшенную продукцию, довольствуясь двумя миллионами бревен в год. Мы так и поступили. Но… но тут-то и выяснилась вся мерзость… Я подхожу к тому, что угнетало меня все это время так, что я и физически, и морально стал никуда не годен. Повторяю, не материальные потери угнетают меня, но унижение, но гибель дела, созданного моим отцом, но… Антуанетта. Я отдал бы полжизни за то, чтобы верить, как она, в благополучный исход.