Музыка и ты. Выпуск 7 - Марк Александрович Зильберквит

от дома мальчик, естественно, тосковал, и эти поездки к морю скрашивали одинокое существование.

Он убегал на побережье, ложился в теплый песок и, уперев голову в ладони, подолгу любовался золоточешуйчатой Балтикой, ее вечно изменчивым простором. Кастукас закрывал глаза, и тогда в ласковом шелесте набегающих волн ему слышался шум друскининкайского леса, а в свежем морском воздухе чудилось пьянящее смолистое дыхание сосны.

Огиньский, знавший о переживаниях своего любимца, иногда отпускал его на несколько дней домой, в Друскининкай. Как радовался Кастукас этим неожиданно выпадавшим каникулам, встречам с маленькими братьями и сестрами, с каким трудом он после этого уезжал, надолго расставаясь с родными. И часто еще, уже в Плунге, снились Чюрленису «домашние» сны. Сверкающий солнечными бликами Неман. Улыбающаяся мама и вкус теплого крестьянского хлеба...

В школе Огиньского Кастукас начал сочинять. В этих не зрелых еще фортепианных пьесах проступают впоследствии столь свойственные «взрослому» Чюрленису-композитору интерес к песням родной стороны, любовь к милой сердцу литовской природе.

Особенно Кастукас любил лес. Часто он уходил далеко-далеко и подолгу вслушивался в лесные голоса. Они волновали его, рождая какие-то неясные, смутные образы. Однажды вернувшись после такой прогулки, он сказал: «Эти сосны шумят как-то совсем особенно — звучат, как настоящий оркестр».

* * *

Чюрленису девятнадцать лет. Благодаря стипендии Михала Огиньского он учится в Варшавском музыкальном институте.

Столица Королевства Польского — центр культуры: оперный театр, прекрасные музеи, концертные залы. Молодого человека интересует буквально все. Его можно увидеть на публичных лекциях по древней истории и математике, астрономии и философии. Он зачитывается Гейне, Гюго, Мицкевичем.

И, конечно, продолжает сочинять, работает много, самозабвенно. Определяется круг музыкальных интересов. Его восхищает мудрая простота фуг Баха, суровая решимость симфоний Бетховена, благородство и изящество мазурок Шопена.

Однако, увлекаясь общественными и естественными науками, уделяя много времени композиции, Чюрленис не забывает и еще об одном — живописи.

Он начал писать картины еще в Плунге, уже тогда всех восхищая тонкостью рисунка, своеобразным мягким и теплым колоритом. Микалоюс совершенствуется в Институте изящных искусств, постигая тайны столь не похожего на музыку ремесла.

Так живопись становится вторым призванием молодого артиста. И все чаще на Чюрлениса-композитора оказывает влияние Чюрленис-художник. Его фортепианные сочинения, будто рисунки темперой[3], излюбленной манерой живописца, становятся прозрачнее, наполняются тонкими гармоническими переходами, почти зримым ощущением большого воздушного пространства.

В 1900 году Чюрленис пишет поэму для оркестра «В лесу» — первое в истории литовской музыки симфоническое произведение. То, что в детстве он сумел «подслушать» у природы, — могучую силу, величавое дыхание леса, сейчас, много лет спустя, обратилось в звуки.

Словно живописец, кладущий первые краски на холст будущей картины, Чюрленис начинает поэму отдаленными зовами — «мазками» струнных и деревянных. Это основной мотив, «зерно» на наших глазах рождающегося сочинения.

Постепенно звучание становится ярче, мотивы сливаются и переплетаются, как ветви поднимающегося ввысь ствола. И наконец, вершина — ликующий гимн Природе.

Много лет спустя, уже после смерти Чюрлениса, восхищаясь его творчеством, французский писатель Ромен Роллан говорил: «Не могу понять, откуда он черпал эти впечатления».

Красота родного края — скромная, неброская — здесь таится источник вдохновения Чюрлениса. Он писал: «Над любимым Неманом небо такое чистое, нежное — глядишь, глядишь и наглядеться не можешь. О! И прекрасна же наша Литва. Прекрасна своею печалью, прекрасна простотой и сердечностью».

М. Чюрленис. «Сказка о замке»

Порывом свежего ветра свободы пронеслась над отдаленными имперскими окраинами первая русская революция 1905 года. Именно в это время 30-летний музыкант осознает подлинное назначение своего искусства. Оно должно быть адресовано не горстке вежливо слушающих меценатов, а служить всему народу, миллионам простых литовцев. «Я твердо решил все свои теперешние и будущие работы посвятить Литве», — делится Чюрленис волнующими его мыслями с братом.

Он ездит по самым отдаленным уголкам Литвы, разыскивая и записывая неизвестные ранее народные мелодии. «Наши песенки», — с любовью называет их композитор. Чюрленис возглавляет хоровой коллектив, исполняющий литовские песни и танцы, выступает как пианист, стремясь донести до соотечественников шедевры Баха, Бетховена, Шопена.

* * *

К этому времени достигает вершины слава Чюрлениса-художника. На выставках его картин можно было встретить людей самых разных. Были недоуменно пожимавшие плечами, были ругавшие во весь голос, были горячо восхищавшиеся, не было только равнодушных.

Через загадочные символы, странное на первый взгляд нагромождение фигур, людям открывался таинственный мир художника, полуреальный, полуфантастический, в котором они видели ответы на тревожившие их вопросы, улавливали отголоски своего бурного времени.

Вот акварель под названием «Покой» (1905). Сквозь белесоватую пелену тумана проступает одинокий холмистый остров, лежащий посреди бесконечной глади океана. Этот неведомо откуда появившийся клочок суши кажется безжизненным, только два мерцающих огонька на берегу отражаются в спокойной воде.

Постепенно остров оживает. Вглядимся внимательнее. Перед нами уже не безмятежно «смотрящий из моря» островок — это неведомое гигантское чудовище с огромной бугристой головой и злобно горящими у самой воды глазами.

М. Чюрленис. «Жемайтийские кресты»

Дикая, свирепая сила кроется в этом острове-чудовище. И уже нет «покоя». Это скорее напряженное ожидание, затаившаяся хитрая и беспощадная опасность, несущая страдание и гибель.

Как никто иной умел Чюрленис одухотворить образы природы, вдохнуть в них жизнь. И тогда самый скромный пейзаж наполнялся особым смыслом, заставляя зрителей размышлять над его символикой, доискиваться до глубинного содержания картины.

Чюрленис обладал уникальным даром «видеть» музыку. Его «зрительный» слух позволял воспринимать звучание любого аккорда в «цвете». Возможно, эта удивительная способность и побудила Чюрлениса к созданию так называемых «музыкальных» картин: «Сонаты Моря», «Сонаты Весны», «Фуги».

Многие ошибочно считали, что на них «нарисована» музыка Чюрлениса. Однако автор категорически отвергал такое мнение — он был сам композитором, и его сочинения вряд ли нуждались в изобразительных пояснениях-двойниках.

Нет, «Фуга» или «Соната Весны» — самостоятельные живописные произведения. Итальянское Andante из «Весенней» Сонаты обозначает не темп — медленный, но скорее настроение картины — светлое, величественное.

Оно выражено беспредельным раздольем, огромным, почти во весь лист[4], «чистым, нежным» весенним небом, простыми неброскими красками.

Словно масштабная музыкальная композиция, картина «начинается» графическими «мотивами» — силуэтами маленьких ветряных мельниц на вершинах освещаемых солнцем холмов. Их волнистые изгибы сплетают разрозненные «мотивы» в единое целое — своеобразную живописную «тему» картины — мельницу. Ее смысл — круговорот жизни, вечное обновление.

«Тема» поднимается выше, всепроникающий «мотив» заполняет весь лист. В кульминации образ мельницы-Весны воображением художника разрастается до невероятных, фантастических размеров.

Навстречу нам, опираясь на облако-холм, грузной