Продавец «кондитерки» 3 - Вячеслав Юшкин

Из официальных источников следует, что в 1807 году военные расходы составляли 43 млн рублей, в 1808 году — 53 млн рублей, в 1809 году — 64,7 млн рублей, а в 1810 году — 92 млн рублей. Как видим, за три года военные расходы России увеличились более чем в два раза. А вот в 1811 году они составили уже 113,7 млн рублей, причем только на сухопутные войска.

Но, как известно, просто рост военных расходов не влечет за собой качественные изменения и не свидетельствует о повышении боеспособности вооруженных сил. Более того, как это обычно происходит в странах, где политика доминирует над экономикой, в России все закончилось серьезным кризисом, который, между прочим, разразился задолго до начала войны 1812 года. В самом деле, если резко пошла вверх кривая военных расходов, то нечего и спрашивать, откуда взялась инфляция и прочие проявления экономических проблем…

Конечно, кое-кто скажет, что главной причиной кризиса была Континентальная блокада Англии, к которой Россию вынудил присоединиться Наполеон. Но это не так, и государственный канцлер Н. П. Румянцев в докладе императору Александру так прямо и написал:

«Главная причина финансового кризиса отнюдь не в разрыве с Англией, а в невероятных военных расходах».

Очевидно, что гораздо более серьезной, чем Континентальная блокада, проблемой для России стала начатая в 1808 году война со Швецией, ведь война, как известно, всегда и везде провоцирует инфляцию и разрушает денежную систему.

Мы не будем утомлять читателя цифрами, демонстрирующими падение курса ассигнаций по отношению к серебру, рост дефицита государственного бюджета и т.д. Не станем приводить и прочие статистические выкладки. Ограничимся лишь тем, что приведем слова А. П. Никонова, автора книги «Наполеон. Попытка № 2», который называет эту печальную для России динамику «хроникой пикирующего бомбардировщика».

Страшный кризис привел к отставке экономиста и реформатора М. М. Сперанского, бывшего в России государственным секретарем и фактически вторым после императора человеком в государстве.

Более того, этот выдающийся человек был не просто отправлен в отставку. М. М. Сперанского обвинили в подрыве государственных устоев России, назвали изменником и даже французским шпионом.

Все это стало очередным подтверждением вечной истины: реформаторы в России не выживают…

Перед самой войной, в марте 1812 года, император Александр объявил «французскому шпиону» о прекращении его служебных полномочий, и тот был отправлен в ссылку, не успев сделать и малой доли того, что намечалось. Заметим, что устранен был не просто сановник очень высокого ранга; «убрали» человека, про которого граф А. А. Аракчеев, человек обидчивый и не страдавший особо низкой самооценкой, говорил: «Будь у меня хоть треть ума Сперанского, я был бы великим человеком!»

А тем временем по смете 1812 года расходы на армию и флот были увеличены еще на 43 млн рублей по сравнению с бюджетом предыдущего года.

Советский историк П. А. Жилин уточняет:

«Из общей суммы бюджета 1810 года 279 млн рублей на военные цели было израсходовано 147,6 млн. В 1811 году из общей суммы бюджета 337,5 млн рублей на военные расходы пошло 137 млн. Общие расходы на войну 1812 года, по самым скромным подсчетам, составили 155 млн рублей».

Очень быстро шел и количественный рост русской армии. По данным генерала М. И. Богдановича, на конец 1810 года она насчитывала 400 000–420 000 человек с 1552 орудиями. А вот к июню 1812 года численность регулярных войск была доведена до 480 000 человек с 1600 орудиями. Такого в России не наблюдалось никогда!

Под руководством военного министра М. Б. Барклая де Толли начала осуществляться военная реформа. Армия была переведена на более современную корпусную систему организации, были воздвигнуты укрепления в Киеве, Динабурге, Бобруйске и Дриссе, организованы запасные депо внутри империи, предназначенные для усиления действующих армий, и т.д.

Тем не менее времени, как всегда, не хватило.

По этому поводу военный специалист Карл фон Клаузевиц пишет:

'Главная квартира императора была битком набита знатными бездельниками; для того чтобы среди них выдвинуться своими советами и сделаться полезным, надо было бы, по крайней мере, обладать талантом опытного интригана и хорошо владеть французским языком. Полковнику Гнейзенау недоставало ни того, ни другого. Поэтому он был вполне прав, когда оставил мысль устроиться в России. Так как он уже посетил раньше Англию и встретил там благосклонный прием у принца-регента, то он полагал, что будет иметь возможность сделать больше для правого дела, вновь отправившись в Англию.

Так как он скоро убедился в Вильно, что приготовления русских далеко не отвечали грандиозности предстоявшей борьбы, то не без основания у него возникла очень сильная тревога за исход войны. Единственную надежду он возлагал на трудность завершения предприятия, задуманного французами'.

Приготовления русских далеко не отвечали грандиозности предстоявшей борьбы…

Крайне неприятная оценка, причем примерно о том же самом говорили и многие другие специалисты. Например, генерал Н. Н. Раевский в самом начале войны писал А. Н. Самойлову:

'Неприятель начал свою переправу у Ковно… Вместо того чтоб его атаковать, первая армия тотчас без выстрела отступила за Вильну… По первому предложению мы, разбивши поляков, отступили бы к Тормасову, а главная армия тож должна была действовать наступательно. Князь получил в ответ — идти на Минск и оттоль стараться соединиться с первой армией. Едва сделали мы несколько маршей, как вдруг пишет государь, что он будет стоять в Свенцианах, чтоб мы шли на пролом корпуса Даву и с ним соединились. Мы уже начинали сходиться с французами, как вдруг получили от государя, что он отступает… Мы хотели идти опять в Минск и направили туда наше шествие, но получили [известие], что все дороги перерезаны неприятелем. Продолжение сего направления лишило бы нас обозов и продовольствия. К величайшему нашему удовольствию, получили мы вскоре, что государь предоставляет князю уже не искать с ним соединения, но действовать по его воле, почему мы следуем к Слуцку и, может, к Бобруйску, где остановимся…

Никогда войска не хотели так драться, и, конечно, имея 50 тысяч, мы 80-ти не боимся. Итак, без выстрела мы отдали Польшу. Завтра государь с армией [будет] за Двиной. У нас вчерась первая была стычка. Три полка кавалерийских насунулись Платова. Платов их истребил. Начало прекрасное. Государь пишет, что все силы и сам Бонапарте устремлен на нас. Я сему не верю, и мы не боимся. Если это [действительно] так, то что ж делает первая армия?…

Что предполагает государь — мне неизвестно, а любопытен бы я был знать его предположения. У него советник первый Фуль —