Короткое детство - Виктор Курочкин

— Пусть забирают. Теперь она нам не нужна. У нас теперь с тобой поважней дела, — проговорил Стёпка.

Миха появился неожиданно. Его заметила Лилька и показала пальцем.

— Ой, что это? Вон, вон, из-за угла высунулось.

Ребята глянули и увидели чёрную голову Михи. В зубах он держал что-то белое, похожее на большой ком ваты.

— Тихо, — прошептал Стёпка.

— Кролик, — шепнул Митька.

— Замри, — и Стёпка до боли сжал ему руку.

С минуту Миха смотрел на ребят, потом вылез из-за угла и пошёл к двери. У двери он остановился, оглянулся и юркнул в сарай.

— Ни с места! — и Стёпка погрозил кулаком.

Он осторожно подкрался к сараю и захлопнул дверь. Состоялось короткое совещание, на котором было решено Миху прикончить на месте.

Чуть приоткрыв дверь, ребята пролезли в сарай и опять плотно закрыли. Посреди сарая валялся белый кролик. Митька нагнулся над ним и перевернул на спину. Шейка у кролика была перекушена, два красных, как брусничины, глаза уже затягивала мутная плёнка.

— Это ж моя крольчиха. У неё скоро должны были быть маленькие, — простонал Митька.

Стёпка тоже осмотрел крольчиху и спросил:

— Как же это он её?

— Я, видно, забыл закрыть клетку. А он, — Митька до боли сжал зубы и махнул рукой, — убивайте. Теперь мне его ничуть не жалко.

— Бей Миху! — заорал Аркашка, размахивая палкой.

— А где же он? — спросил Лапоть.

Стали искать Миху. Открыли настежь дверь и увидели его под самой крышей на перекидном бревне.

— Ого, куда забрался! — удивился Стёпка.

— Ну и кот, как в сказке, — сказал Сенька Врун.

— Его и не вызволишь оттуда, — усомнился Лапоть.

— Вызволим, как миленького, — заверил Стёпка, отобрал у Аркашки палку и, размахнувшись, запустил в Миху. Палка ударилась о бревно. Миха не пошевелился.

— Да разве в него попадёшь? Видишь, он как блин растянулся на бревне, — сказала Лилька.

— Попаду, — пробормотал Стёпка и, размахнувшись, изо всех сил запустил палку в крышу. Она уткнулась в солому и застряла там. Стёпка огорчённо поскрёб затылок.

— Пушкой надо, — предложил Аркашка.

— Верно, уничтожим фашиста из пушки. Давай волоки её сюда.

Притащили пушку, установили, зарядили камнем. Стёпка прицелился, и камень насквозь пробил крышу. Второй камень тоже оставил в крыше дыру. Изменили прицел, и камень, отскочив от бревна, чуть не пробил Самовару голову.

Миха лежал на бревне, словно мёртвый. А бомбардировка продолжалась. После очередного выстрела Миха вдруг жалобно мяукнул и затряс лапой.

— Ранили! — обрадовался Аркашка.

Миха приподнялся, свесил с бревна голову. Его латунные глазищи с ненавистью уставились на ребят.

— Стреляй, стреляй! — завопил Колька Врун. — Он прыгать собирается.

Стёпка на этот раз очень тщательно прицелился, и Миха шлёпнулся на деревянные настил сарая. Он попытался подняться и не смог.

Митьке стало жутко. Он посмотрел на Лильку. У неё текли по щекам слёзы. Дальше Митька не помнит, как всё получилось. Он не помнил, как бросился на ребят, как расшвырял их и как ударил Стёпку.

— За что? — спросил Стёпка.

— Не сметь! Слышите, не сметь! Это мой кот! — не помня себя, кричал Митька.

— Локоть с ума сошёл, — сказал Стёпка.

— Это ты с ума сошёл, — и Митька кинулся на Стёпку, повалил его, схватил за горло.

— Задушит, задушит, — заревел Самовар.

Братья Вруны навалились на Митьку и оттащили его от Коршуна. Стёпка встал, отряхнулся, поднял шапку, долго колотил ею по колену, потом нахлобучил на уши и подошёл к Митьке.

Митька закрыл глаза. Та неимоверная сила, с которой ему удалось расшвырять ребят, повалить Коршуна, куда-то внезапно пропала. Теперь он не мог и пальцем пошевелить. Он стоял и ждал.

— Не бойся. Я не такой, как ты, чтоб из-за паршивого кота бить своего товарища, — Стёпка повернулся и пошёл, сильно сутулясь. У двери остановился и с грустью сказал: — Прощай, Локоть. Больше мы с тобой не увидимся.

Ребята тоже ушли, оставив Митьку одного, а с ним и пушку, избитого Миху и задушенного кролика.

…Дома Митька ещё получил нахлобучку от матери. За обман, за то, что оставил открытой кроличью клетку, и ещё за кучу грехов, в которых он был повинен с головой. Елизавета Максимовна прочитала ему нудную лекцию и отобрала валенки с полушубком. Митьке теперь было всё равно. После этой драки никому не хотелось показываться на глаза, он взял книгу про войну и стал читать. Прочитал две страницы, ничего не понял. Прочитал ещё раз, опять не понял. Из головы не выходила драка.

— Эх! — громко вздохнул Митька и покачал головой.

— О чём ты так тяжко вздыхаешь? — насмешливо спросила мать.

Митька не ответил. «А кто виноват? — мысленно спросил он себя. — Не только я. И Коршун тоже. Разве Миха его кролика задушил? Какое он имел право чужого кота убивать? Факт — никакого!» Таким образом Митька доказал, что с его стороны драка была справедливой. Однако ему не стало от этого легче. Он вспомнил последние Стёпкины слова: «Прощай, Локоть! Больше мы с тобой не увидимся».

— Такого товарища потерять, — прошептал Митька и невольно простонал сквозь зубы.

— Что с тобой? Живот, что ли, схватило? — уже с тревогой спросила Елизавета Максимовна.

Митька не ответил и притворился, что спит. Но он не спал и всё думал. Думал он обо всём и обо всех: и об отце, который воюет с фашистами, и о ленинградских ребятах, но больше всего о Стёпке. Ему было до слёз жаль, что так внезапно и глупо порвалась с, ним дружба.

«Из-за кого? — чуть не закричал он. — Из-за Михи!» И у него вспыхнула лютая ненависть к коту. Он припомнил ему всё: и разбитые стёкла в бабкиной избушке, и съеденную курицу, и задушенного кролика.

— Вот дурак! Зачем я полез его спасать?

От обиды на себя Митька так крепко сжал кулаками глаза, что посыпались искры, потом искры закружились вихрем, потом пропали и появился яркий, как солнце, круг. Митька отнял от глаз кулаки, и круг медленно потух. Митька опять зажал кулаками глаза, и круг снова появился, стал разгораться и разгорелся так, что стало глазам больно. А потом стал постепенно тускнеть. В центре появилась дырочка. Она всё расширялась и расширялась, пока не превратилась в дыру с оранжевым ободом.

Обод всё время менял свои цвет, то на синий, то на коричневый, то на зелёный… И вдруг из дыры вылез мужик в рыжем кафтане и в шляпчонке с обкусанными полями. Митька сначала подумал, что это кузнец дед Тимофей, и хотел было спросить: «Откуда ты, дед?» — но мужик повернулся, и Локоть узнал Миху.

— Подвинься, — сказал Миха и улёгся рядом прямо в кафтане и шляпе, подняв вверх лапы и положив на грудь хвост. Митька подвинулся и уступил ему половину подушки.

«Как же это он стал человеком?» — подумал Митька, но спросить не успел. Миха сам заговорил:

— Ты удивляешься, как я стал человеком. А вот взял нарочно и стал. Мы, коты, всё можем.

«И ты теперь всё время будешь человеком?» — хотел спросить Митька, но кот опять перехватил его мысль.

— Зачем же всё время быть человеком? Я кот.

«Значит, мало тебя учили», — подумал Митька. Но кот опять угадал Митькину мысль.

— Не мало, а даже чересчур много. Рёбра не раз мяли, а теперь лапы переломали. Искалечили что надо.

Митька приподнялся и открыл рот.

— Погоди, погоди, — остановил его Миха. — Что ты понимаешь под словом «не безобразничай». Это то, что я у старухи баранью голову съел, у Стёпки курицу стащил, а у тебя кролика задушил? Так?

— Птиц ещё жрёшь, — подсказал Митька.

— И птиц жру, — подтвердил Миха. — Жить-то как-то надо. Ты же меня ни разу не покормил. И не дал мне ни одной ложки молока. Только всё ругал. А если тебя хотя бы один день не покормить? Что бы ты стал делать? А? — Миха ухмыльнулся и пошевелил усами.

— У мамки попросил, — прошептал Митька.

— А если бы мамки не было? И никто бы тебе ничего не дал?

— Не знаю.

Миха опять ухмыльнулся и пошевелил усами.

— А я знаю. Пошёл бы воровать. Ты даже воровал, когда тебе совсем есть не хотелось. Вспомни, как вы за яблоками в Лилькин сад лазали.

Митька вспомнил. Они со Стёпкой забрались к Лильке в сад, нарвали зеленцов, а потом их выбросили.

— А вспомни-ка про конфеты, про огурцы, про краску, — продолжал Миха.

— Хватит, хватит, — замахал руками Митька.

— Ну, тогда я пойду, — сказал Миха и поднялся.

— Ты на нас не сердись, так уж получилось, — сказал Митька.

— Неважно получилось. Искалечили и бросили. Уж лучше бы убили сразу. Разве можно так над животными издеваться?!

— Я не бил, я не калечил. Я тебя спасал! — закричал Митька.

— Может быть, может быть. Ты хороший, хороший, — промурлыкал Миха, положил на голову Митьке лапу, стал нежно гладить… И Митька проснулся.