Венки Обимура - Елена Грушко

Конечно, даже там не удалось бы осуществить такую блистательно-стремительную операцию, если бы не подгадал Изгнанник свершения своей многолетней мечты к проведению Вседелаварского конкурса молодых изобретателей. В это время Бюро Изобретений обязывалось по первому требованию предоставлять участникам конкурса любые необходимые материалы и технику. Так счастливо сошлись обстоятельства, что соперники Изгнанника предъявляли к Бюро довольно-таки скромные требования: их интересовали, например, детали для сооружения дачных домиков на астероидах, крепления для солнечных качелей, записывающие устройства, вмонтированные в женские украшения, и всякая такая мелочь. Условия для исполнения мечты Изгнанника создались на редкость благоприятные! А сколько сложностей встает перед инженером-строителем здесь, на Земле… И защемило сердце Изгнанника: вот уже близок конец его земным странствиям, а никогда еще не прикасался он так близко к делу своей жизни на Делаварии — сооружению промышленных предприятий. Правда, он специализировался по сверхскоростному строительству, но, возможно, его советы могли бы оказаться полезными Дубову…

Эта мысль неожиданно пришла к нему еще там, в кабинете начальника Отдела, когда Дубов с косноязычной значительностью рассказывал о предполагаемом строительстве. Она вызвала такой прилив нетерпеливой тоски по Делаварии, что рассказ Егора Белого о лаборатории памяти растений тоже начался вяло и косноязычно, а ведь понятно — и лестно! — что Юлия и Никифоров приберегли его уникальные (по выражению шефа, который еще неделю назад называл их весьма сомнительными!) опыты под занавес для пущего эффекта!

— Собственно, мысль о том, что у человека существует историческая память, не нова и бесспорна. Спорить стоит лишь о том, пробуждается она случайно или под действием каких-то факторов и можно ли употреблять эти факторы сознательно. Если да, то вопрос лишь в том, как воздействовать на историческую память возможно более сильно. Известны опыты с электросном, электрошоком, наркотиками, сеансы гипноза…

— Этой проблемой занимается и фантастика! — перебил вдруг Антонов. — Скажем, в «Лезвии бритвы» Ивана Ефремова главный герой воскрешает историческую — он называет ее подсознательной — память с помощью разных доз ЛСД. Там это еще называется пробуждением наследственной информации. Ефремов пишет, что уже египтяне знали о сложном устройстве и неисчерпаемой глубине памяти. Египтяне считали, что Себ — это наследственная душа, переходящая из тела в тело, а это как раз и есть наследственная память. Помните, как хорошо сказано об этом у Ефремова?

— Да, конечно, — буркнул Егор. Можно было подумать, что он обиделся, когда его перебили. Нет. Просто ощутил неловкость: не знал об этом, не читал этой книги. Он не любил читать, не смог полюбить. Разве что стихи. Они порою, случайным подбором слов заставляли звучать в его душе какие-то струны. И даже утешали, вселяли надежду, как «Эдда»:

Что толку скорбеть,если сюдапуть мой направлен?До часу последнеговек мой исчислени жребий измерен…

Но не станешь же объяснять своего отношения к литературе. Точно так же не вздумал бы рассказывать Егор, как и когда впервые возникла у него идея использовать сочетание памяти растений и исторической памяти человека. Поэтому он и прял пряжу общих слов:

— Животные и растения, не обладающие индивидуальным сознанием, являются в то же время участниками огромного «гибридного интеллекта». Своего рода коллективного мышления в природе. Однако ведь и человек — часть природы. Значит, он тоже может стать — и становится — участником этого коллективного мышления. И не возбудит ли определенный подбор «группы соучастников», например, трав, его историческую память? Под словом «человек» я разумею не столько индивидуума, сколько представителя родовой совокупности. Назовите, если хотите, этот процесс пробуждением не исторической, а генной памяти — суть не изменится. Сочетание генов растений и генов человека дает определенный эффект. Ведь растения играли колоссальную роль в жизни наших предков, нам даже трудно вообразить какую!..

По-настоящему увлекся рассказом Егора только Антонов. Голавлев хмыкнул: «Держись земли — трава обманет!» Дубов же, наверное, почуял тайного союзника в Егоре, а может быть, считал доводы и его и Юлии слишком незначительными, чтобы реально помешать строительству завода, не заслуживающими внимания не то что общественной комиссии, созданной словно бы для очистки чьей-нибудь совести, но и органов директивных. Строить было почти решено, однако этим «почти» являлась деятельность Экспериментального Отдела НИИ лекарственных растений. Но разве это — деятельность? Похоже, именно так решил Дубов, но счел нужным поинтересоваться — из вежливости:

— Вы что, и опыты проводите?

— Конечно, — ответил Егор.

— И кто ваши «кролики»?

— Я-то их таковыми не считаю… А провожу опыты со многими. Системы пока нет. Зарубежные гости. Работники совхоза. Некоторые коллеги, — ехидно присовокупил Егор: зараженные скепсисом Юлии и осторожностью Никифорова, сотрудники держались подальше от мнемографа. — Я заметил, что особенно яркие картины дают опыты с теми, чьи предки жили здесь, на берегах Обимура. Взаимодействие их памяти с генной памятью растений, чьи «предки» тоже произрастали здесь, дает поразительный эффект. Каждая запись могла бы стать материалом для писателя.

Антонов с улыбкой кивнул ему.

— А знаете что? — внезапно сказал Дубов. — Я ведь тоже из этих мест. Вернее, мои пра-пра-прадеды в этих краях проживали. Интересно, моя историческая память возбудится в вашей лаборатории?

Егор замялся. Он вовсе не был настроен тратить на Дубова травы и пленку. Но Юлия улыбнулась. О, как знал Егор эту ее улыбку! Так могла бы улыбаться змея. Вернее, царица змей, потому что Юлия, конечно… что и говорить! А искушенный ее лукавством Дубов отметил лишь факт — ослепительную улыбку. И не отстал от Егора до тех пор, пока не вынудил провести опыт.

Смеркалось. Странная это пора — сумерки. День, свет и радость, с ночью, тьмой горемычной, встречается. Вот и получается — ни день, ни ночь, ни свет, ни тьма, а сумерки, тихая печаль.

Наконец-то привел Егор нервы в порядок. Ох, сколь горячо его сердце сделалось, сколь волнуют его все эти хлопоты, вся суета земная! Люди не способны оценивать свои деяния по отношению к вечности, беспредельности, им слишком мало времени отпущено. Для них важен только миг — и даже не миг жизни, а миг их собственного настроения. У них — только день и ночь, а создание разумное должно воспринимать свое существование как постоянные, ровные сумерки. Так живут делаварцы…