Враг рода человеческого - Вольфганг Хольбайн

— Мимо! — взревел Салид. — Черт возьми, мы промазали!

Возможно, это была последняя в его жизни ошибка. Вертолет террористов снова сблизился с “Апачем”, и на этот раз у молодого пилота появилась возможность послать вторую ракету прямо в цель.

Но парень был совершенно сбит с толку криком Салида. Он замешкался всего лишь на секунду, но противнику хватило этого времени для того, чтобы открыть огонь. Оранжево-красные трассирующие очереди прочертили расстояние, отделявшее “Апач” от вертолета с террористами. Салид услышал громкий частый сухой стук пуль, бьющих по обшивке их машины, он был похож на барабанящий по рифленой жестяной крыше град. На прозрачном своде кабины появились маленькие сквозные отверстия, окруженные сеточками тончайших трещин. В них сразу же задул ледяной ветер. Молодой террорист, сидевший рядом с Салидом, вскрикнул и обмяк в своем кресле. Кабина наполнилась запахами свежей крови и горячего масла.

Какими бы разрушительными ни были последствия этого обстрела, все же первая пулеметная очередь помогла вертолету Салила избежать катастрофы. Сила удара пуль отклонила машину от прежнего курса, и посланные вдогонку с борта “Апача” снаряды прошли мимо цели. Вертолет болтало в воздухе, он начал падать по спирали вниз, но почти у самой земли пилот пришел в себя, схватил штурвал и вновь вернул машину в горизонтальное положение.

— Бери курс на восток! — закричал Салид. — Быстрее!

Он внезапно вспомнил маленький населенный пункт, через который они проезжали прошлой ночью. Это была крохотная деревушка, насчитывавшая не больше дюжины дворов. Она находилась всего лишь в пяти или шести километрах отсюда. Если им повезет и они успеют добраться туда прежде, чем их машина окончательно испустит дух, пилот “Апача” не отважится открывать огонь над населенным пунктом.

Молодой террорист начал жалобно причитать, крепко сжимая в руках штурвал, который, видимо, время от времени переставал его слушаться.

— Почему ты не позволил мне стрелять? Я бы попал в него! Я в этом уверен! Он был у меня на прицеле!

Возможно, он был прав, но Салид не хотел признаваться в совершенной им ошибке, не хотел просить за нее прощения, хотя сам себе не собирался ее прощать. Но сейчас не время было об этом говорить и думать.

Их вертолет летел низко над заснеженными вершинами деревьев, держа курс на восток. Салид повернулся вместе с вращающимся креслом и взглянул назад. Третий террорист, сидевший на заднем сиденье, был мертв. Его грудь и стенку за ним прошила пулеметная очередь. Сквозь большую, размером с кулак дыру в стенке Салид хорошо видел развороченные внутренности вертолета. Один из оборванных кабелей сильно искрил, и в кабину оттуда шла тонкая струйка дыма, распространявшая запах масла или горючего топлива. То, что вертолет до сих пор не рухнул на землю, было просто чудом.

Но Салид знал, что долго им не протянуть.

— Тебе не следовало привозить их сюда, — сказал брат Антоний. Ему оставалось жить всего девять минут, но он, конечно, не знал об этом. А если бы даже и знал, то это вряд ли сказалось бы на его нынешнем настроении. Он, пожалуй, произнес бы те же слова и испытал бы те же чувства, глядя в сокрушенное и в то же время выражавшее упрямство лицо стоявшего напротив него человека.

Антоний был самым старшим из девяти Стражей, входивших в эту общину, и его представление о смерти и отношение к ней сильно отличались от представлений других людей, причем не только в силу его почтенного возраста — Антоний был стариком уже к тому времени, когда по этой земле прокатилась последняя кровавая война, — но и по той причине, что он и восемь других Стражей знали о смерти и о том, что следует за ней, немного больше всех остальных.

Брату Себастьяну, к которому были обращены слова старца, оставалось жить на пять секунд дольше последнего. Он должен был принять столь же ужасную смерть, что и остальные братья, но позже всех, и в этом, наверное, заключалась кара судьбы за его проступок. Если бы Себастьян знал об этом, его ответ был бы другим, поскольку из всех братьев общины он имел самое светское отношение к жизни, не чуждаясь ее радостей. Брат Антоний знал это и беспокоился сейчас за брата Себастьяна, как беспокоился за него всегда с того самого дня, как его приняли в орден Стражей. В этом не было вины самого брата Себастьяна. Он всегда старательно исполнял все поручения. Дело было не в том, что говорил Себастьян или что он делал, брат Антоний питал недоверие не к его словам и поступкам, и не из-за них относился к Себастьяну с излишней строгостью. Дело заключалось в самом Себастьяне, в том, кем он был.

Себастьян являлся тем необходимым, хотя и нежелательным, связующим звеном, которое соединяло общину с внешним миром. Великан не договаривал, утверждая, что община вела несколько замкнутый образ жизни. На самом деле на всем белом свете людей, знавших о существовании этого монастыря, можно было перечесть по пальцам. Причем только двое или трое из них — кстати, не имеющих никакого отношения к Ватикану — действительно знали, что представляет собой этот орден.

И это было не случайно. Антоний и его предшественники затратили немало сил и энергии для того, чтобы мир ничего не узнал об их существовании. Насельники монастыря кормились дарами леса и возделывали небольшой огород, поставлявший на их стол достаточное количество продуктов. Тем более что запросы братьев были очень скромны. Река давала им питьевую воду и электроэнергию — после того как десять лет назад в подвале замка была установлена маленькая электростанция, хотя Антоний испытывал чувство внутреннего сопротивления при ее строительстве. Рядом с литой металлической оградой, окруженной зарослями колючего кустарника, существовала еще одна стена, созданная вокруг монастыря и его обитателей, — стена молчания и забвения, являвшаяся более надежной защитой, чем решетчатый забор и лес.

Брат Себастьян был пробоиной в этой стене. Община существовала в мире, от которого невозможно быть полностью независимым. Ведение натурального хозяйства требует определенных масштабов, а орден был очень маленьким и не имел достаточных ресурсов. И время от времени возникали такие ситуации, когда братья вынуждены были входить в контакт с внешним миром. Иногда им требовалась медицинская помощь. Возникала необходимость достать предметы повседневного обихода, медикаменты или — хотя и очень редко, раз в несколько лет — отправить какое-нибудь письмо. Община вынуждена была иметь человека, который поддерживал бы контакты с внешним миром, хотя это очень не нравилось брату Антонию. Этим человеком и являлся брат Себастьян. Будучи простым смертным, он, конечно, подвержен тем многочисленным соблазнам, которыми антихрист искушает людей мира сего. Некоторым из них он не мог противостоять. Да и никто из смертных не мог бы противостоять им. Брат Антоний знал о слабостях брата Себастьяна, и именно по этой причине ни он сам, ни семь других братьев общины ни разу не выходили за ворота железной ограды.

Брат Антоний, погруженный в эти мысли, которым он, впрочем, предавался уже не раз, внезапно вышел из задумчивости, вспомнив, что брат Себастьян так до сих пор ему ничего и не ответил. Он повторил свои слова и продолжал:

— Тебе не следовало привозить их сюда, брат. Ты же знаешь наши правила. Никто не должен входить на нашу территорию до тех пор, пока не даст обет. Они дали обет?

Вопрос был чисто риторическим. Брат Антоний порой позволял себе подобные колкости, за которые потом налагал на себя суровые наказания — стоя часами на молитве и занимаясь самобичеванием.

— Нет, — ответил Себастьян. — Боюсь даже, что мужчина некрещеный. Во всяком случае, он сам так считает. Эти люди еще ничего не успели разглядеть у нас, и нам нечего их опасаться. Они были смертельно усталыми и обрадовались, что я им помог.

У Себастьяна на языке вертелся вопрос: неужели он должен был оставить этих полузамерзших людей в лесу? Но великан не стал задавать его. Однако брат Антоний прочитал этот немой вопрос в глазах Себастьяна. Себастьян все чаще проявлял непослушание. Антоний думал об этом с грустью, без всякого гнева — это чувство было чуждо ему. Да, община вынуждена будет вскоре расстаться с Себастьяном. Яд, которым он дышал во время своих контактов с внешним миром, начал оказывать свое злотворное воздействие.

— Я отвезу их в деревню, — продолжал Себастьян. — Через полчаса их здесь уже не будет. А еще через час они о нас забудут, у них и без того хватает проблем.

Брат Антоний молча поднял брови. Брат Себастьян выдал себя, признавшись, что знает о проблемах этих людей. Значит, он обременяет себя вмешательством в дела, которые его вовсе не касаются. Миссия ордена была слишком значительна и важна для того, чтобы вникать в судьбы отдельных представителей рода человеческого. Себастьян, должно быть, сразу же понял свою оплошность, потому что он прикусил нижнюю губу и потупил взор. Однако он был достаточно умен и не стал больше ничего говорить, а тем более оправдываться.