Сан-Ремо-Драйв - Лесли Эпстайн

— Черт возьми, Утенок, — прошипел остроклювый Пингвин. Он сидел со мной рядом, а теперь наклонился поближе и потянул за рукав. — Ты, наверное, спятил? Слушай. Скажи нам. Что мы с ним будем делать?

Это был вопрос. И остальных он тоже, кажется, смущал. Корова, большой, с добродушным лицом, наклонился ко мне с заднего сиденья.

— Мы не можем таскать его с собой. По улицам. По барам.

— Он молод еще, — подхватил Тыква, весь круглый, круглоголовый и к тому же с обколотым зубом, как у хэллоуиновской морды. — Только посмотри на его кудри. Он похож на младенца. Ему больше десяти не дашь.

— И как с девицами? — спросил Пингвин. — Они поднимут его на смех.

Корова:

— Неизвестно, что он выкинет. Сейчас он тихий, а через минуту устроит тарарам. Может выйти международный инцидент.

Тыква:

— Ну да. Завоет, или у него видение сделается, или укусит кого-нибудь, а мы угодим в мексиканскую тюрьму.

Утенок:

— Тихо. Замолчите вы. Думаете, у него ушей нет? Думаете, он каменный?

Все разом оглянулись на Барти: он сидел неподвижно, с ничего не выражающим взглядом. Белые кудри на солнце образовали подобие нимба, который и был подлинной причиной нашего замешательства: святой; немой укор закоренелым грешникам.

Наконец мы отвернули от моря к Чула-Висте и остановились у мотеля. План — официально — выглядел так: Барти остается здесь, а мы едем играть свои матчи на освещенных кортах. «Это частный клуб, — объяснил Пингвин. — Пускают только членов». Мы принесли сэндвичи и банки «Сэвен ап» и «Доктора Пеппера». Мы включили телевизор. Если Барти и сообразил, что это не отель «Коронадо», то возражений не высказал. Он зачарованно наблюдал, как голова человека в шляпе сползает на ватное плечо пиджака из-за неисправной развертки. Мы собрались на дворе. Солнце все еще жарило сквозь дымку. По шоссе прокатилась вереница трейлеров с мычащим скотом. Прозвучало несколько нервных шуток насчет того, что Корову ведут на бойню. Потом Пингвин сказал:

— Ладно, чего мы ждем? Давайте займемся делом.

— Ну, нет, — сказал Тыква. — Мы ждем ради того, чтобы ждать.

Утенок:

— Что это значит? Мы приехали сюда ради развлечений. Давайте двигаться.

— Развлечения? Развлечения — это следствие. Мы приехали ради женщин.

Корова:

— Ну так что?

Тыква:

— Я думал об этом. И нашел ответ. Что такое секс? Напряжение и освобождение. Я даю вам формулу единственного доступного человеку удовольствия. Теперь ваша очередь подумать. Попробуйте дать мне иной пример.

Я подумал. Я сказал:

— А красота?

— Утенок, будь серьезнее.

— Я серьезно. А как же удовольствие при виде чего-то прекрасного? Или когда слушаешь симфонию?

— Что сильнее — самое красивое, что ты видел: Рембрандт, цветок, закат? Или хорошо посрать? Скажи, что ты сам думаешь, а не то, что тебе велели говорить в Йеле.

Вмешался Корова:

— Хорошо посрать.

Все повернулись ко мне — художнику, идеалисту. И он сказал:

— Сдаюсь.

— Правильно. По причине простого физического закона — в данном случае давления на прямую кишку и сфинктер. Чем больше напряжение, тем сладостней освобождение. Иначе говоря, сильнее удовольствие.

— Что ты хочешь сказать? Что слаще всего запор?

— Избавь нас от своего остроумия, Утенок. Большинство людей в большинстве случаев довольствуются маленьким удовольствием, потому что могут терпеть только маленькую боль. А у нас сегодня — единственный случай в жизни. Этот день больше не повторится. Поэтому давайте держаться плана. Немного выпьем, так? Потом, может быть, секс-шоу — говорят, у них там есть с женщиной и осликом. Или хотя бы кино с блондинками. Потом «Длинный бар». Там главное — сесть возле прохода. Эти мексиканочки скидывают трусы прямо тебе на голову. И дают понюхать сок с ладоней.

Корова сказал:

— Ты веришь этому?

Тыква поднес к носу кончики пальцев.

— Ох, крошка! Ох, крошка! Амброзия!

— Хорошо. Ладно, — сказал Пингвин. — Это наш золотой час. Самый счастливый день в жизни. Парад алле! — И затопал к машине, как будто с яростью.

Остальные продолжали сидеть на корточках. Потом встал Тыква.

— Помните: сегодня только подготовка. Мы разогреваемся. Мы закипаем. А завтра вечером — сброс напряжения. Не теряйте головы. Будьте сильными. Фрустрация окупится небывалым наслаждением.

Мы сели в машину — двое сзади, двое впереди. Я поднял и пристегнул верх. Но когда стал подавать машину задом, услышал стон, рев. У меня мелькнула мысль, что это — животное с грузовика: ему перерезали горло, и жизнь вытекает из него. Но Пингвин сказал:

— Это твой братец.

Я оглянулся на мотель. Лицо Барти было прижато к стеклу. Рот разинут в вопле.

— Выезжай, — сказал Корова.

— Ничего с ним не будет, — сказал Тыква. — Скроемся из виду, и успокоится.

Но я уже вылез из машины и побежал к комнате. С трудом попал ключом в скважину. Когда дверь открылась, Барти упал мне в руки.

— Почему вы меня бросили? Не хочу сидеть один. Возьмите меня с собой.

Тыква и Корова потеснились сзади. Я выехал на запруженную дорогу и повернул на знак, указывавший в сторону границы. Четверо первокурсников не произносили ни звука. Болтать предоставили Бартону.

— Я знаю, куда вы едете. Все про вас знаю. Вы едете по бабам. Барти не обманете. Хотели обмануть и не смогли. Побаловаться. Это был секретный план. Вы хотите целовать им лица. Хотите снимать с них одежду. О-о-о. Большие груди! Большие сиськи! Барти знает про письки. Волосатые яйца и волосатые пиписьки. Они пахнут рыбой. Барти тоже пойдет. Счастливчик Барти. Боевой американец. Он хочет попрыгать на мексиканочке!

На границе погода переменилась. Высокая дымка уступила место густым, грязного цвета тучам, висевшим над бурыми и зелеными в те годы холмами. Время от времени заходящее солнце бросало вверх лучи, похожие на зубцы короны, или высвечивало вдалеке клочок земли. От тучи к туче горизонтально проскакивали немые молнии. Штук пять крупных капель ударились о ветровое стекло. Теперь даже Барти умолк, глядя на грозную панораму долин и холмов, на которых раскинулся город Тихуана.

Мы с Бартом уже бывали в Нижней Калифорнии, выезжая туда всей семьей на экскурсии из знаменитого отеля. У меня сохранилась фотография: Лотта и Норман улыбаются сзади в коляске, а мы с Барти — верхом на осле, раскрашенном под зебру. Фоном — искусственные кактусы и высокий банан. На всех, кроме меня, смешные сомбреро, у Барти — с надписью «Сиско Кид»[63]. Мы всякий раз смотрели хай-алай — Тихуана, кажется, была ее столицей, ее Куперстауном[64] — и прогуливались по главной улице, ничем не отличавшейся от Олвера-стрит в Лос-Анджелесе. Там я купил латунный перстень с черепом, зазеленивший мне палец, там сосал сочный сахарный тростник, оттуда привез домой прыгающие бобы, и они прыгали, пока не умерли червячки внутри.

Теперь мы оставили машину на окраине и пошли по центральной аркаде. План Тыквы склонял к осторожности: немного выпить, затем кино, затем столик у сцены в «Длинном баре». Поначалу мы его придерживались: когда сеньориты, обретавшиеся в негативных проемах аркады, окликали нас, мы отвечали примерно так: «Ты прелесть, дорогая, но не в этот чудесный вечер». Мы смеялись, толкали друг друга локтями и покупали очередную бутылку холодного пива. План нарушился, когда разверзлись тучи и дождь забарабанил с такой силой, что грязь на дороге рикошетировала вокруг нас, как пистолетные пули. Мы пробежали перекресток и нырнули под желтые и красные неоновые трубки над входом в заведение, которое и оказалось тем самым «Длинным баром».

В душный зал набилась, наверное, половина человечества. Яблоку негде упасть, кругом крики, возгласы, смех. Два оркестра играли изо всех сил. Дорожка, дразнящая, недосягаемая, с таким же успехом могла находиться на обратной стороне луны. Мы стояли, онемев, нас толкало в разные стороны, как молекулы в газе.

— Смотрите! Там!

Это был Тыква. Он заметил столик и уже двигался сквозь толпу, как боулинговый шар сквозь кегли. Мы устремились за ним и захватили места. Тут же подошла официантка и спросила, хотим ли мы «Маргариту».

— Да, да, — сказал Пингвин. — По «Маргарите».

— Кроме него. — Я показал на Барти. — Можете принести ему гранатовый сироп?

— Замечательно, — сказал Корова. — У нас столик в «Длинном баре».

— А что толку? Ничего не видно.

Пингвин был прав. Нас окружала плотная толпа. Время от времени открывался просвет, и за клубами дыма мелькала пустая сцена. Шум стоял такой, что хотелось зажать ладонями уши. Казалось, тысяча людей кричали разом, и оркестры с трубами и тромбонами соревновались с ними — кто поднимет больше шума. Официантка принесла коктейли. Она наклонилась над столом, качая грудями.