Яблоневое дерево - Кристиан Беркель

Первую свечу Хануки пока не зажгли, и ему еще можно было работать. Дела шли хорошо. Когда Лейб поднял взгляд, в дверях стояла Алта.

– Представляешь, дочь Зелика вышла замуж за гоя.

– И что?

– Ну, все в отчаянии.

– Но он же любит Эстер.

– Очень.

– Ну тогда пусть.

– Ты считаешь?

– Это его дочь, – ответил Лейб.

– Значит, я могу тебе сказать.

– Что? – Лейб снова вернулся к работе.

– Наша Иза сделала то же самое.

– Что именно?

– Вышла замуж за гоя, – сказала Алта.

– Когда?

– Две недели назад.

– Где?

– В Швейцарии, в Асконе.

– На этой Горе Истины?

– Да.

Лейб уставился в пустоту. Резко дунул. Алта вздрогнула. Свеча погасла. Тяжелый силуэт Лейба исчез в соседней комнате. Жалобные ноты превратились в поминальную песню. Алта осталась стоять в дверях. Она наблюдала, как Лейб опустился на колени перед маленьким алтарем. Он зажег две поминальные свечи.

– Зачем ты поешь поминальную песню? Иза не умерла. Она носит в себе новую жизнь. Она твоя дочь.

Лейб закрыл глаза и опустил на лицо белое покрывало, которым по иудейской традиции накрывают умерших.

– У меня больше нет дочери.

13

Перед нами показался водопад.

– Как ты можешь так подробно помнить свою жизнь здесь? Ты же была совсем маленькая.

– Да, заба-а-авно, правда?

Мы сели на круглый камень. Вода падала в ручей с высоты четырех или пяти метров. Я удивился, какой у нее все еще хороший слух. Казалось, шум ей почти не мешает.

– Тебе нравилось здесь жить?

– Да.

Моя мать молча дернула губами. Или она что-то прошептала? Я наклонился. Она молчала. Уставилась на воду, слегка покачивая головой. Потом соскользнула на землю. Провела руками по траве.

– Раньше я знала здесь каждое растение.

Казалось, даже вода начала падать осторожнее.

На ужин мы пришли в просторный ресторан отеля. После краха первых реформаторов жизни Эдуард фон дер Хейдт создал свою архитектурную фантазию с нисходящими окнами и длинными коридорами – экстравагантную самоинсценировку для более поздних посетителей Лаго-Маджоре и инвесторов, получивших свою выгоду.

Наблюдая через стекло за заходящим солнцем, я почувствовал силу притяжения, десятилетиями собиравшую в Монте Верита искателей истины. Итальянский климат, озеро на фоне швейцарских гор. Слишком прекрасно, чтобы погружаться в себя? Не пустыня – скорее, хорошо продуманный Эдемский сад. Здесь, в маленьких хижинах, наполненных воздухом и светом, скрывались мои бабушка и дедушка, пока самая жестокая на тот момент война четыре долгих года создавала новый мировой порядок. Как растения, что роняют перед гибелью последние семена, люди в последний раз противились своими идеями окружившему их разрушению.

– Твой отец рассказывал, почему они вернулись отсюда в Берлин?

– В этом меню ничего путного не найдешь.

Она либо не услышала моего вопроса, либо не пожелала на него отвечать.

– Он купил здесь виноградник, – она громко втянула сквозь зубы воздух. – Целое состояние, скажу тебе, целое сос-то-я-ние.

– И?

– Ну, потом ему пришлось продать его. Он снова оказался на мели. Как обычно. Сегодня богат, как Людовик XIV, а завтра все проиграл.

– Он тоже любил играть?

Я предположил, что она перепутала деда с моим отцом – после войны тот на несколько лет пристрастился к азартным играм.

– Да. А потом моя мать приставила к его груди пистолет. Либо ты берешь себя в руки и обеспечиваешь семью, либо я ухожу.

Она сама поставила моего отца перед таким выбором в конце пятидесятых, когда он рисковал проиграть все, до последней нитки.

– Легко пришло, легко ушло, – сказала она. – Я никогда не придавала деньгам большого значения. Пустяки. Потерянного не вернешь. Как и фабрику твоего деда, он был крупным суконщиком в Лодзи – все кануло в Лету.

Проводив ее в номер, я решил еще немного прогуляться по территории. И снова вернулся к хижине, наполненной воздухом и светом. «Хорошо бы сейчас здесь поспать», – подумал я. Огляделся вокруг. Никого. Замка́ нет, как и в прошлый раз. Я зашел внутрь. Из-за влажности мне в нос ударил аромат древесины. Иначе, чем днем. Я лег на пол и вдохнул прошлое. Я чувствовал себя будто в поисках утраченного времени. Не хватало только чашки чая с липовым цветом и печенья «Мадлен»[9]. Но я искал не свои воспоминания. Или свои? Ведь я выслеживал чувства родных дедушки и бабушки, которых помнил. В маленьком окошке показался месяц. Под его светом на полу крохотной комнатки легла крестом черная тень оконной рамы. Далекий шум ручья смешался со стуком ярко раскрашенных деревянных башмаков на променаде Асконы. Передо мной появился маленький белый парусник с двумя синими полосками. Или полоска была одна? Он стоял на подставке из светлого дерева в витрине магазина игрушек в Веймаре. А мальчиком, который прижался носом к стеклу, был я.

– Он?

В моих воспоминаниях голос дедушки звучал спокойно и терпеливо.

Перед уходом мама отвела меня в сторонку. Дедушка очень устал, я должен помнить про его болезнь. Сейчас это важнее поиска подарка для меня, от которого она, к сожалению, его отговорить не смогла. Он все равно никого не слушает, если вбил что-нибудь себе в голову. Мне все понятно? Я должен выбрать первую же лодку в первом же магазине и сказать, что она мне нравится. Дома, в Берлине, она купит мне другую, игрушки в ГДР все равно делать толком не умеют. Я еще очень маленький и не слишком понимаю, о чем она говорит, но дедушка очень болен и изнурен. Смертельно болен. Она повторила это несколько раз и с особым акцентом и внушительно на меня посмотрела. Я кивнул. Мама погладила меня по голове. Но мне было не по себе. Если она сказала правду, а причин сомневаться не было – в конце концов, она моя мать, – тогда прогулка может оказаться крайне опасной. Ведь он в любой момент может упасть замертво. И как я тогда найду дорогу домой? Я здесь ничего не знаю. Мы вышли на улицу, держась за руки. И молча пошли по улицам Веймара. Там было гораздо меньше машин, чем в Берлине, и совсем другие. В машинах я разбирался. У меня была большая коллекция моделей фирмы «Матчбокс». Те, что ездили по здешним улицам, напоминали наши большие лимузины, но казались какими-то сплющенными. Это были большие маленькие машины, а дома маленькие машины были маленькими и другой формы. Теперь я чувствовал себя совсем неплохо. С моим дедушкой оказалось здорово молчать. Он не задавал глупых вопросов, ответ на которые неизвестен. У него были теплые руки. Я был твердо уверен