Вечный юноша - Софиев Юрий Борисович

29 V.

* * *

Дикий душистый горошек, Сиреневый клевер, И простая ромашка У меня на столе. Я всегда любил цветы, Полевые, садовые, всякие. И какою детскою радостью, И каким простодушным восторгом Наполняли они меня. На подоконнике кошка Настороженно смотрит в ночь, В ночной таинственный сад, Что в весенней мгле. Я всегда любил зверей И они мне платили тем же: — Преданность, ласка, доверие — И какою детскою радостью, И какой теплотой радушной, И нежностью Наполняли меня.

***

А на юге взошёл «Антарес». Он меняет цвета: Зелёный, рубиновый, синий. Я всегда любил звёзды. На всю жизнь я запомнил Чудесную радость: Амбразура стены Тамплиеров древнего замка, И над чёрным хребтом Пиреней Синею ночью Для меня впервые взошла Южная «Фомальгаут» (?). Я всегда любил звёзды. И какою детскою радостью, И каким простодушным восторгом Наполняли они меня.

***

Я всегда любил жить. И все, что любил, Согревало и наполняло меня Живым человеческим Темплом. Я всегда любил людей. Цветы, звезды, звери, люди… А Юрий Гагарин? А корабль на Венеру? А пытки в Алжире? И французская падаль «para»? А горячее солнце свободы над Африкой? А мир, мир, мир И проклятье войне и оружию? Всякой войне и всегда! А свобода и человечность? Нет, это тоже всю жизнь наполняло меня Надеждой и гневом (восторгом и яростью), Верой и верностью.

27/V 61 г. ночь.

И все-таки,

Вопреки всему,

Никогда я не был фанатиком

И не был борцом.

Сколько в этом вопросе полуправды и противоречий…

* * *

Из письма Виктору (Мамченко в Париж — Н.Ч.).

Нелепа и дика мысль, в наши дни ставшая до тошнотворности банальной, но, увы, не утратившая своей актуальности: — кучка безумцев с бешенными сердцами, но с дьявольским холодным разумом, по своей прихоти, в некий день, может сжечь в атомном пламени все, что природа создавала миллиарды лет, а человек — непомерным трудом.

С давних лет, среди обычной будничной суеты, вдруг, меня охватывал порыв бессильной ярости, когда я «внезапно вспоминал», что в нашем человеческом обществе существуют и благоденствуют весьма высокочтимые джентльмены в штатских мундирах, которые спокойно, со всей серьезностью, научно разрабатывают способы массового уничтожения людей. А на досуге слушают Баха, Бетховена, Моцарта; любят живопись или стихи.

Эта неразумная наивная ярость против всякой войны дороже мне разумной и серьезной аргументации вертлявого порядка

Вопреки всему.

Казалось бы — опыта много И жизненный путь немал. Казалось — к концу дороги Не плохо людей узнал. А веришь почти что так же, Как в двадцать иль в тридцать лет. Только еще гаже Полуправда, и да, и нет.

***

«Мира восторг беспредельный» Сквозь беды и годы пронес. В общем — от колыбели И до седых, волос. Снились в скитаньях номаду — Песни любви трубадуров, Шелест листвы и прохлада В зеленом саду Эпикура.

***

На простой некрашеной полке Стоят они рядом: «Historia calamitatum mearum» И добавим — бессмертной любви — Абеляра, «Исповедь» Руссо И «Житие Аввакума». Почему же лучшим Дарована бездна бедствий, А падали Благополучие?

***

Глубокая ночная тишина. Вдали огни мерцающие — Город. Жизнь выпита почти до дна, Так неожиданно и скоро! А жажды я совсем не утолил. И все стою, с бадьею у колодца. Так молодо, так сильно сердце бьётся. И, кажется: ещё совсем не жил.

Июнь, 20

***

Опять цветы и грозы, «И звезд ночных, полет». Но жизнь, уже без позы, Как ручеек течет. И лето сушит влагу И обнажает дно, Но словом сжечь бумагу Поэту не дано.

***

Кажутся очень близкими Снежные эти вершины. Неужели боишься риска? Или путь слишком трудный и длинный? Альпинисты напружили спины. Трепещут осины в логу… Дошел же и я, Ирина, До твоего «не могу!».

27/VI

Из письма Раисе Николаевне (Миллер — Н.Ч.).

… Между прочим, в Москве Ник. Ник. (Кнорринг— Н.Ч.), через Наталью Ивановну Столярову передал три Ирининых книги Анне Ахматовой. Она сейчас в Москве. Очень больна. Все же захотела принять Ник. Ник. Сказала ему: «Если бы стихи Вашей дочери не произвели бы на меня глубокого впечатления, я бы не стала тревожить Вас своим приглашением».