Сказания о русских витязях - А. Лидин

— Когда ты столько тверд в своей любви, — говорила она мне, проливая свои слезы, — то по крайней мере избавь меня, невинную, от мучения; прошу тебя хоть для этого соответствовать на любовь новой твоей благодетельницы. Завтра, конечно, нам умереть назначено. Оставь в сем необходимом случае на время непоколебимую твою верность к Филомене, избавь меня от смерти — извинят поступок сей все люди и самая твоя совесть.

Услышав имя моей возлюбленной, сердце мое окаменело, прогнало сожаление о Вестоне и вложило в меня бесстрашие выступить из сего света.

Наступившую ночь препроводил я всю в превеличайшем беспокойствии; смущенные мои мысли и беспрестанно терзающееся сердце ни на одну минуту не имели отдохновения. Я отваживал себя к смерти, но природное чувствование вселяло в меня ужас и трепетание; впрочем, не думал я искать избавления изменою моей возлюбленной. Ужасная и плачевная для меня ночь снимала уже свой покров, и смертоносный день показывал свое лицо: все покоилось к своей отраде, одно только мое страждущее сердце наполнялось большим мучением. На что я ни глядел, куда ни обращался и что ни воображал при близкой моей кончине, мне все казалось мило. Мимоидущие люди, которых мог из темницы видеть, казались мне родными, и я всякого облобызал мысленно; наконец, и страшная моя темница сделалась мне милым обитанием. Я оплакивал и то, что должен расстаться теперь с нею. Когда я был наполнен такими воображениями, отворилась дверь моей темницы и вошли ко мне ненадобная моя благодетельница и противная взору моему изменница Вестона; увидев их, пришел я в беспамятство и упал от превеликого смятения на землю. Что они мне говорили и как старалися опять склонять меня, того я уже не чувствовал; они были тут очень долго и наконец так, как и прежде, без всякого успеха оставили меня. Возвратив опять слабые мои чувства и спустя малое время, увидел я перед собою начальника темничной стражи, который говорил мне сквозь слезы, чтоб я готовился к моей смерти, и что уже час тот наступает. Услышав это, затряслись и подогнулись мои ноги, кровь во мне остановилась, бледность покрыла лицо мое; я хотел говорить, однако язык мой не поворотился. Итак, возвеститель моей кончины положил меня, бесчувственного, на постелю.

Потом, когда я пришел несколько в себя, предстал мне жрец и повелел, чтобы я сделал последнее покаяние богу, что я, не медля, и исполнил; и когда настало определенное время, принесли мне белую одежду, в которой обыкновенно водили осужденных на казнь, и в нее меня одели. Когда я уже был совсем готов, тогда Вестона, прибежавши ко мне, упала к моим ногам и просила меня со слезами, чтобы я согласился на их представление и чтобы я остался жить еще на свете; и еще в самое то же время принес невольник мне письмо от новой моей благодетельницы. Я взял его трепещущими руками и, сколько ни слаб был в моем рассуждении, однако прочитал его; оно было следующего содержания, я и теперь еще его помню:

— Когда уже ты не жалеешь себя, то по крайней мере, прошу тебя, пожалей ту невинную, которая теперь терзается твоею смертью. Я чувствую мучение в моем сердце и, может быть, сама умру вместе с тобою.

Прочитав его, взглянул я на начальника темницы и сказал ему отчаянным голосом:

— Ну… уже ли время вести меня на казнь?

При сем слове приказал он воинам окружить меня; итак, повели из темницы и, выведши из оной, посадили в украшенную карету и, закрывши все стекла, повезли в неизвестную мне дорогу.

Наконец, ехав очень долго, остановилася карета, растворили у оной двери и просили меня с великим подобострастием, чтобы я из нее вышел. Как только я выступил, начальник стражи и другой подобный ему господин взяли меня под руки и повели на великолепное крыльцо. Ты меня извинишь, — промолвил Славурон, — что я смятенно это буду тебе рассказывать, потому что я в то время почти сам себя не чувствовал. На крыльце стояло множество господ и встречали меня как большого и надобного человека; потом, сделав мне с некоторым подобострастием дружеское приветствие, повели в покои, которые убраны были весьма великолепно, и у которых все двери растворены были настежь. Когда я через оные шел, провождаем встретившими меня господами, невольники передо мною открывали стоящие по сторонам жаровни, которые благоухали разными ароматами; впереди увидел я. пребольшую залу и стол, накрытый на множество особ, весьма великолепный, как надобно бы быть царскому браку. Перешел все покои, как только я переступил через порог в украшенную разными и редкими сокровищами залу, то вдруг огромная музыка перервала мое исступление, мысли мои начали касаться настоящему пути, окамененное сердце начало смягчаться, и некоторое побуждение приводило его в радость, предшествующая глазам моим смерть скрылась от моего взора. В сем великолепном зале собрание было небольшое и показалось мне приятельскою беседою; всякий подходил и поздравлял меня с получением от кесаря милости, чему я весьма удивлялся и не знал, что отвечать на их приветствия. Потом, когда уже все, поздравили, начальник темничной стражи просил, чтобы я за ним последовал. Мы пришли в богато убранную спальню, где изготовлено было для меня множество великолепного платья; он спрашивал, которое я хочу теперь надеть, они все к моим услугам. Прежде всего просил я рассказать мое превращение, которое въяве смущало мои мысли.

— Государь мой! — отвечал он мне. — Ты скоро все узнаешь; первый министр теперь в твоем доме, который уведомит тебя обо всем.

Услышав от него, что это мой дом, не знал я, что ему отвечать. Приключение это затворило мои уста, и я положил молчать до времени; удивление рассеивало мой разум, и мне представлялось, что беспокойный сон тревожил мою природу.

Сняли с меня то платье, в котором должен был я появиться в Плутоново владение, и нарядили в богатое, которое предзнаменовало, что жизнь моя опять возвращается. Когда же изумление начало отступать от меня понемногу, тогда, несколько ободрясь, вышел я опять в залу; в оной приняли меня с еще большим почтением, и сели мы все за стол. Министр сидел начальною особою, а я по правую у него руку. Прочие сидели по достоинствам. Всех, сколько тут ни было, сердца и лица наполнены были радостью; очень мало продолжалося между нами молчание. Министр начал мне говорить таким образом, что слушали и все:

— Приятель мой Славурон! Желаю, чтоб ты не счел слова мои лестью, обыкновенною всем придворным людям, которых уверения не согласуются с сердцем; мое признание истинно и непорочно, я хочу объяснить о тебе мое мнение; знаю опять и то, что хвалить персонально — знак посмеяния или нечувствительно язвительной лести, но то должно быть из уст развратного человека, а мое сердце и язык к тому не обыкли. Беспримерная твоя добродетель и поступки, о которых знаю я и весь город, толико произвели во мне почтение, что я почитаю себя неудобным сделать тебе за них воздаяние. Я здесь первый министр и сенатор, следственно, должность моя уведомляться о разумных и добродетельных людях, предстательствовать о них кесарю и возводить на приличную им степень. Я сделал то и с тобою; только не знаю, не покажется ль тебе сие ненадобным. Ты здесь чужестранец; хотя мы и живем теперь в несогласии со славянами, однако с тобою поступить мы не намерены так, как с невольником, в доказательство чего представляю я это. Он вынул из кармана бумагу, подал ее своему секретарю и приказал ему читать. Это был именной указ следующего содержания.