Мангазея - Михаил Белов

Сами мангазейские власти вынуждены были засвидетельствовать через 10 лет, что в городе наступило полное затишье в торговле и что «как был бой меж воевод… только на том гостином дворе от их воеводцкого пустошения осталось четыре лавченка, да и те, государь, изсечены и стоят оне пусты, а торговые и промышленные люди с своими рускими товары и с хлебными запасы стоят по онбарам и по избам у мангазейских стрельцов».

Вместе с тем нельзя сказать, что Мангазея совсем перестала играть какую-нибудь роль на торговых путях Сибири, она по-прежнему снаряжала походы в «новые землицы».

Принявший сторону Палицына, Леонтий Плехан после осады, в которой принял участие и был ранен, уехал в Туруханское зимовье, решив перевести свои торги поближе к реке Нижней Тунгуске — главной промышленной артерии Мангазейского уезда. Через три года он в последний раз посетил Мангазею и на коче благополучно прибыл в Березов. Поздней осенью он через Камень перебрался в Усть-Цильму и оттуда прибыл в свою родную Усть-Пинегу. Мангазейское, точнее, туруханское дело, которому он отдал тридцать с лишним лет, продолжали его сыновья — Климентий и Иван Плехановы.

ТАРАКАНЫ ПОЛЗУТ ИЗ ГОРОДА

Однажды, в вечерние часы, когда воевода Данила Наумов вышел на осмотр строящейся башни Туруханского города, встретил его подьячий съезжей избы и передал связку архивных дел. Он сказал, что в них есть интересные сведения об истории Мангазеи. Поэтому сразу по возвращении домой Наумов принялся за чтение.

Вначале в свитке нового ничего не оказалось. Документы мангазейской таможни и съезжей избы подтверждали то, в чем он убедился и раньше. Уходила жизнь из Мангазеи, и, как ни препятствовали тому царские власти, увядала Мангазея год от года. Но дальше встретились важные сообщения, имевшие прямое отношение к истории города.

В знойное лето 1642 г. в Мангазее разразился грандиозный пожар. За десять верст видно было, как горел город. Выгорел он почти весь. Сгорели воеводский двор, государев амбар, съезжая изба, часть крепостной стены. Многие полуобгоревшие, но не до конца погашенные постройки пришлось разломать из опасения новой вспышки пожара. Сибирский приказ требовал от мангазейских воевод восстановления города, не понимая, что сделать это уже невозможно. Люди постепенно покидали Мангазею. В челобитной, которую послали мангазейские служилые люди царю, говорилось почти о бедственном их положении.

«Нам, холопям, твоим, — писали они, — порченых, разломаных и разрытых мест Мангазейского города и острог ставить на горелом месте, съезжую избу, воеводский двор и государевы амбары делать некем: да в Мангазее служилых людишек всего 94 человека, да из них 70 человек посылаются на государевы годовые, двухгодовые и трехгодовые службы по ясачным зимовьям и с ясаком в Москву, 10 человек сидят в тюрьме и остается в Мангазее для береженья государевой казны 14 человек… На… службы поднимались, должая великими долгами, дети и жены наши, живучи в Мангазейском городе, терпят голод, а теперь и должаться не у кого, потому что город запустел…»

Ослабление мангазейского гарнизона было вызвано, во-первых, исчезновением соболя в бассейне реки Таз, в старых промысловых районах, что вынуждало стрельцов и казаков пускаться в далекие и долгие походы на поиски «новых землиц» — на Таймыр и в верховья Нижней Тунгуски; во-вторых, выступлениями самоедских и тунгусских племен против служилых отрядов, что заставило усилить гарнизоны в старых зимовьях. Так или иначе Мангазея как крепость ослабла и, естественно, это делало ее весьма уязвимой. В таких условиях и произошел пожар 1642 г.

Тазовское население из уст в уста передавало рассказ о нападении местных племен на крепость. Согласно этому рассказу выходило, что в первые годы после построения Мангазейского города местные племена жили с русскими в дружбе; исправно платили ясак, а казаки их не трогали. Но затем год от года царские воеводы повышали налоги, а соболя становилось все меньше и меньше. Стрельцы стали отбирать оленей или занимались грабежами юрт кетов, юраков, хандаяров и самоедов. Вот тогда и созрел план нападения на Мангазею. Главой восстания стал кетский богатырь по имени Черемуховое Дерево. Собрав сходку, он якобы сказал так: «Вы теперь к себе поезжайте, людям своим скажите, пусть они железо и медь покупают, стрелы, ножи, пальмы[22] пусть делают. Все кузнецы пусть оружие делают. Весна настанет, тогда соберемся». Весной снова собрались старейшины, и Черемуховое Дерево сказал им: «Тепло как станет, все в Мангазею поедем, когда там торг будет. Жаркий день как случится, несколько человек тогда в город поедут, будто тиски[23] и ветлипы[24] продавать. Как знак подадим, так они и город зажгут».

В назначенный срок собрались племена вокруг города, что, очевидно, не вызвало подозрения, так как являлось обычным делом. Никто из стрельцов не обратил внимания также и на то, как от юрт отделилась и вошла в город большая группа самоедов и юраков. Они появились на гостином дворе, в крепости, на посаде, разложили как бы на продажу свои товары — полотнища из бересты, мягкие таловые стружки и другие горючие материалы и стали ждать. Знак к поджогу был подан посланной из-за города стрелой. Пожар охватил город сразу с нескольких сторон, что затрудняло борьбу с ним. Тем временем в город ворвались вооруженные отряды самоедов и юраков, сотни стрел полетели в сторону тушивших пожар. В городе началась паника.

Ничего необычного не находил в этой легенде Данила Наумов. Более того, она показалась ему вполне правдоподобной. Узнал он также от старых промышленных людей, живших в Туруханске, что, когда горела Мангазея, из города в тундру ползли полчища тараканов, спасаясь от огня. Он не поверил бы этому, если бы собственными глазами не прочитал отписку Матвея Бахтиярова царю Михаилу Федоровичу о пожаре города. Бахтияров писал: «Волею божею, государь, половина города выгорела до тла, а из остальной половины ползут тараканы в поле. И видно быть и на той половине гневу божию, и долго ль коротко ли и той половине горети, что и от старых людей примечено».

После пожара 1642 г. Мангазея никогда больше не отстраивалась в своем прежнем виде. Ее великолепие, ее красота не вернулись в ее стены, на ее улицы, в храмы, терема. Мангазея осталась такой, какой ее увидел Данила Наумов.

Старшие воеводы Сибири сделали, кажется, все, чтобы спасти престиж города. К проведению этих «спасательных» мер было привлечено местное духовенство. По мысли «духовных отцов» Сибири и прежде всего архиепископа тобольского Симеона, Мангазея должна была иметь своего святого, покровителя и заступника звероловов-промышленников. Это могло бы, по их убеждению, поднять славу Мангазеи как «прочностоятельного» города. Такой святой действительно вскоре появился, конечно, с помощью искусно подстроенного чуда — явления чудотворца Василия (Убиенного) Мангазейского. Василий-чудотворец стал местным церковным патроном. История церковного чуда читалась с интересом и имела прямое отношение к последствиям пожара 1642 г.

Рассказывали, что однажды, вскоре после пожара, «в месте топком и грязном», через которое издавна проходили по доске, соединявшей съезжую избу и соборную церковь Троицы, «вышел гроб из земли… и тое де доску гробом переломило». В начале 50-х гг. по распоряжению воеводы Игнатия Корсакова торчащий из земли гроб, к тому же бывший на виду у всех, обнесли оградой, чтобы «да не приближатся к ней зверие и скоты». С того времени стали распространяться слухи, что в гробу захоронены мощи мангазейского чудотворца. Эти слухи проникли в самые глухие уголки Сибири, и на поклон к новому святому стали стекаться всякого рода увечные и больные люди в надежде на исцеление. Вокруг «святого» создавался религиозный культ. Десятки промышленников, возвращавшихся через Мангазею с Лены и с других отдаленных мест, шли жертвовать чудотворцу соболей и немалые суммы денег, которых оказалось достаточно, чтобы соорудить над гробом часовню, поставить в ней иконы и нанять священника. Год от года разыгрывалась благочестивая фантазия. Наконец в дело вмешался тобольский архиепископ Симеон, который своей властью решил канонизировать «святого», и с этой целью он послал в Мангазею попа Ивана Семенова. В присутствии последнего гроб вскрыли. В нем оказались кости юноши лет 15–16, одетого в простую одежду и обувь. Установить его имя и происхождение было нетрудно. Через год десятки людей рассказывали «точную» историю мученичества чудотворца. Большинство все же сходилось на том, что это был простолюдин, работный человек одного мангазейского богача. Он служил в его лавке, и хозяин мучил его жестоко. Во время одного из приступов бешенства хозяин ударил юношу связкой ключей в висок и убил. Случилось это в годы воеводства князя Мосальского и Савлука Пушкина. Называли и имя юноши — Василий Федоров. Неизвестно, существовал ли Василий Федоров в действительности и произошел ли с ним подобный роковой случай, но это было неважно. Важно было другое: легенду о мученике и чудотворце официально признала церковь. С этого времени Мангазея «приобрела» своего «святого» — Василия Мангазейского. Но и он не спас город от запустения.