Определенно голодна - Челси Саммерс

я в этом не сомневалась. Как не сомневалась в том, что все свои случайные поездки он использовал, чтобы соблазнять кого-то, кто впоследствии станет его злобной донной в «Версаче». Но я никак не могла поймать его на этом, хоть и знала, что он ничуть не умнее меня. Просто у меня не было доказательств. И это напрягало.

От притворства Марко разило каким-то неприятным душком. И хотя многим молодым итальянцам было свойственно l’arte di non fare niente — искусство ничегонеделания, — это сладкое безделье его несколько беспокоило. Иногда я подмечала выражение какого-то кошачьего испуга на его лице. Бывали моменты, когда мы в посткоитальной расслабленности курили одну сигарету на двоих и вдруг он становился холоден и весь как будто ощетинивался. После чего печально улыбался, начинал расчесывать мои волосы — я любила эти прикосновения после секса — и бормотал что-то о моей красоте. Я видела, что у него есть какая-то слабость, тело само выдавало его эмоциональное предательство, его отвращение ко мне. Он как будто носил время, боясь, что оно истреплется и порвется. Марко только стремился к праздной беспечности ciondolone, на самом же деле его безделье казалось напускным. В глубине души он был целиком охвачен какой-то тревогой, точно Кьеркегор в размышлениях о своем смертном одре.

Так что я должна была выяснить, в чем дело, и быть внимательной, чтобы это сделать. Секрет Марко начал раскрываться для меня, когда тот стал категорически отказываться съездить в Рим. Это казалось мне немыслимым. Итальянцы обожают Рим. Поездка туда сродни даже не празднику, но паломничеству, которое обычно заканчивается превосходно приготовленными потрошками и артишоками. Итальянцы почти никогда не отказываются показать Вечный город иностранцу, особенно если он в двух шагах, как Сиена. А уж итальянец в Сиене, который отказывается свозить в Рим иностранную подругу, напоминает бостонца, который отказывается показать итальянцу Нью-Йорк. То есть — это немыслимо.

Я очень люблю Рим. После Нью-Йорка это единственный город, где я могла бы жить. Рим хочет лечь на спину и позволить тебе гладить его, ласкать, лизать, пожирать целиком. Моя голова непрестанно кружится от красоты Рима, его истории, весомой и огромной, его сумасшедшей архитектуры и его мужчин. Мужчины в Риме ходят так, словно у них между ног обелиски. И я едва сдерживаю себя, чтобы не встать перед ними на колени в благоговении, открыв рот и изящно оскалив зубы. Так велика сила Рима.

Но Марко, обычно такой щедрый, так радостно потакающий моим прихотям, всякий раз отказывался везти меня в этот Вечный город.

— Никогда, — говорил он и менял тему разговора.

Это-то мне и было нужно. Этот отказ. Это слово. Этот стальной тон. Я была уверена, что у человека, который легко мог бросить все, только чтобы сесть на поезд до Генуи и помчаться на тайное выступление «Стрэнглз» в рок-клубе, есть причина не ехать в Рим со мной. Я начала искать ее. На это потребовалось несколько месяцев, но я нашла.

Это была всего лишь визитная карточка. Маленький кусочек картона, прилипший ко дну пустой мусорной корзины. Простая белая визитка macelleria, мясной лавочки в Риме. На одной стороне было написано по-английски: «Macelleria Иачино Джанкарло, Виа дель Форте Браветта, 164, Рим» — и имя: «Давиде Марко Иачино». На другой стороне — иврит. Язык, которого я не понимаю.

У меня закружилась голова. Фамилия Марко была Иокко. То же самое, что в Америке Смит или Джонс, — по ней совершенно нельзя понять, откуда родом человек, который ее носит. Я без остановки крутила визитку в руке. Снова и снова. Может ли фамилия Иачино принадлежать Марко? В Италии она звучит примерно так же, как в Америке фамилия Голдберг или Сильверстайн, то есть сразу выдает еврея. Был ли Марко Иокко на самом деле Давиде Иачино? Я подумала, что вот теперь у меня в руках как минимум теплая гильза от пули, если не сам дымящийся пистолет.

Я решила обыскать комнату Марко. Перерыла его простыни, матрас, ящики стола, перетряхнула книги и гравюры на стене. И наконец-то, наконец под кроватью я обнаружила тайник под отходящей доской, где лежал его настоящий паспорт. Марко не был Марко. Его звали Давиде. И Давиде был еврейским мясником в Риме. Вот так интрига!

На самом деле это многое объясняло. Вот почему Марко испытывал буквально оргазмическое наслаждение, поглощая закуски из креветок, гамбери круди и мареммскую аквакотту, пасту со всякими моллюсками, ракушками и другими морскими гадами, которую подают в Тоскане. Почему в ресторанах он обязательно заказывал чингиале, спек, лардо, гуанчиале и панчетту — закуски из дикого кабана или свинины, но при этом в домашнем холодильнике у него никогда не было даже нарезки прошутто, квинтэссенции итальянской кухни из мяса обыкновенной свиньи. Почему частенько субботним утром, особенно если неделя удавалась слишком развратной, Марко куда-то исчезал. Причем так, что даже его бархатная длинноволосая глэм-компания понятия не имела, где он. Все это как раз и объясняло, почему он не хочет отвезти меня в Рим.

Этот Вечный город, без сомнения, величайший в мире, но до Нью-Йорка ему далеко. По сравнению с ним Рим совсем крошечный, здесь стоит только одному знакомому заметить Марко со мной, как вся община тут же узнает о тайной жизни их мальчика. О жизни, которую он тщательно скрывает. Хотя все, вся его семья, знала о том, что Марко живет в Сиене, они даже не представляли, чем он тут занимается. А если и подозревали нечто подобное, то смотрели на это как на временное явление, как на своеобразную подростковую инициацию, которая вот-вот закончится, и Марко наконец повзрослеет и начнет исполнять свои обязанности. Со всей ясностью я поняла, что он просто выждал, когда сможет взять на себя весь чертов семейный бизнес.

Как я вскоре узнала, быть шойхетом, кошерным мясником, — весьма серьезное занятие. Этому делу недостаточно просто научиться, нужно быть ортодоксальным евреем и вести безупречный образ жизни согласно традициям. Изучение шхиты, правил ритуального убоя и разделки скота, занимает много месяцев, если не лет, и это понятно — шойхет должен одним решительным ударом рассечь пищевод, трахею, яремную вену и сонную артерию животного, а потом тщательно очистить тушу от вен, жира и сухожилий, хорошо промыть в проточной воде и подержать в соли. Это довольно тяжелая, кропотливая, тонкая и кровавая работа, и я не могла представить, как Марко, с его идеально белой кожей, длинными волосами и накрашенными оленьими глазами, может совершать нечто подобное.

Что же мне делать теперь с этим знанием, когда я его заполучила? Никто из глэм-компании Марко даже не подозревал, что под стильным бархатным камзолом он