Негодяйские дни - Мария Ермакова

   - Да! - с вызовом продолжил обычно молчаливый Садак и неожиданно тихо добавил. - Хочу вымолить у Ариссы прощение для всех нас...

   Малыш заржал, но запнулся, наткнувшись на тёмный взгляд Коршуна.

   - Вот и договорились, - еще более холодно сказал тот и, вытащив из сундука наполненные кошели, кинул на стол. - Вот ваши доли за прошлую поездку и аванс за эту. Выезжаем завтра на рассвете.

   Он отметил с удовлетворением, как, взвешивая кошели на ладонях, братья, Малыш и Старина довольно переглянулись. Дарина равнодушно подцепила свой указательным пальцем за завязки и, выходя, кинула на Такайру взгляд через плечо. И снова он ответил глазами, успокаивая и - даже - лаская её. Проще было убить такую преданность, чем отринуть. Но зачем уничтожать то, что приносит пользу? Правда, Коршун никогда не сделал бы её своей кайри. Его тёмное искусство - искусство клинка и удавки, требовало другого ученика: сильного, гибкого, молодого, чьи рефлексы ещё не были испорчены неправильными посылами сознания.

   Мара пересекла комнату и скрылась в спальне, плотно прикрыв за собой дверь. Старина топтался у стола.

   - Где ты думаешь осесть, Такайра? - вдруг спросил он, пряча глаза.

   - Тебе зачем?

   - Видишь ли... - Вок запнулся.

   А Коршун подумал, что одиночество старости страшит всех: убийц и воров, шлюх и честных горожанок, приоров и тех, кого они продают. Правда, из числа последних до старости почти никто не доживал.

   - Наверное, в Маори, - пожал он плечами. - Сможешь найти меня через эмиссара Колокола. Я предупрежу, что ты можешь спросить...

   - Значит, понимаешь! - с облегчением улыбнулся Вок.

   - Я должен тебе свою жизнь, - непривычно мягко сказал Такайра старому вору. - Ты и Дарина всегда можете рассчитывать на мой кров и защиту.

   Вок невольно покосился на дверь спальни. Лицо Коршуна заледенело. Старина отвел глаза, торопливо и низко поклонился атаману и быстро покинул комнату.

   - Мара! - Такайра чуть повысил голос, но дверь тут же распахнулась.

   Женщина стояла на пороге и держала в руке обнаженный кийт. Коршун усмехнулся. Из нее вышла бы идеальная кайри. Впрочем, он ещё не оставил эту идею.

   Протянув руку, Такайра вытащил свой клинок из ножен, брошенных у стола и, не оглядываясь, проследовал на задний двор. Мара бесшумно шла следом. Она ещё спускалась, когда без предупреждения он отпрыгнул в сторону, развернулся и перемахнул через перила позади неё, собираясь достать клинком её шею. В тот момент, когда подошвы сапог коснулись ступеньки, Мара с точностью до наоборот повторила его маневр. И уже стояла у основания лестницы, улыбаясь кончиками губ и потряхивая волосами. Такайра нехорошо прищурился. Она заслуживала наказания хотя бы за свою попытку помочь! Он бросился на неё, как птица, давшая ему второе - тёмное - имя, пикирует на намеченную цель. Мара почти не уступала ему - в быстроте и скорости реакции. И пару раз остриё кийта просвистело в опасной близости от его плоти. Но Такайра был опытнее, а клинок, в свое время упивавшийся кровью гораздо чаще, чем сейчас, казался стремительной молнией, бьющей с небес, чтобы отсекать одну за одной тонкие блестящие пряди её волос.

   Почти с самого появления Мары среди его людей Коршун каждое утро бесцеремонно вздергивал её, сонную, на ноги и заставлял быстро приходить в себя: отбивать удары, либо уходить от них, ибо каждое промедление расписывал изящным росчерком лезвия на её коже. Мара не уставала во время подобных тренировок, как уставал бы любой человек и уж тем более - женщина. В этом Такайра видел еще одно доказательство её странной, необъяснимой породы. Однако через какое-то время её движения замедлялись. Словно ей становилась скучной эта игра: она ускользала через силу, просто оттого, что не желала менять блузку, в очередной раз залитую кровью. Тогда Такайра заканчивал тренировку, всегда одним и тем же - клинок прижимался к её горлу, чуть вдавливая кожу. Сжимая кийт правой рукой в стальном захвате, чтобы не сдвинуть ни на миллиметр и не поранить всерьез, Коршун притискивал Мару к себе левой, держа за затылок. Впивался в губы со страстью смертельно изголодавшегося. И она всегда отвечала. Пляска смерти возбуждала и её, заставляя выгибаться навстречу и ловить дыхание с мужских губ.

   Но в этот раз все шло по-другому. Мара будто проснулась и больше не отставала от Такайры ни на секунду. Удары были выверены и чётки и - даже - временами ей удавалось предвосхитить его атаки. Она билась в полную силу с тем, кто заведомо должен был быть победителем - и не сдавалась. Женщина не следила ни за клинком, ни за рукой противника. Как и учил Такайра - смотрела только в лицо партнеру, а один раз и вовсе закрыла глаза, словно прислушиваясь к тому, что внутри. И, уходя от удара, так гибко и изящно провела пируэт, что у Коршуна захватило дух. Он чувствовал, что заводится всерьез. Мысль о том, что кийт не тронет холодом её шею, а губы не ощутят прохладу её губ, становилась невыносимой. Заметив краем глаза, что во двор высыпали посетители 'Пенного дома' - понаблюдать и, наверняка, сделать пару ставок, Такайра провел несколько приёмов, которым Мару не учил. Рукав её куртки окрасился кровью. Женщина вздернула чёрную бровь и улыбнулась так ослепительно, что всей мужской половине зрителей вдруг стало неудобно стоять. А Мара закрутилась безумным дервишем, уходя от стремительных атак Такайры. Бесконечный танец, бывший сродни близости - в нём тела не касались друг друга, а жизнь и смерть натянулись двумя нитями, готовыми вот-вот порваться. Коршун тонко улыбнулся ей и, уйдя из-под удара, молниеносным движением прижал клинок к хрупкому горлу. Какое невыносимое, острое наслаждение!.. Острое? Он опустил глаза. Кийт Мары застыл под его подбородком, хищно подрагивая. Толпа завозилась и яростно заорала. Хорошо хоть, монеты не стали кидать под ноги.

   Мгновение оба стояли, тяжело дыша, и глядя друг на друга с улыбками, заставившими толпу замолчать. Затем, не сговариваясь, опустили клинки. Одинаковые красные полосы протянулись на коже - противники чуть-чуть не рассчитали собственные силы. Мара первой подалась к Такайре. Обняла, прижалась ртом к ране и бережно слизнула алые капли. Порез на её горле уже стянулся. Коршун хотел подхватить женщину на руки, но она, внезапно, уперлась ладонями ему в грудь и посмотрела прямо в глаза. В радужках сини сейчас было больше, чем зелени. Такайра только головой покачал. Научился ли он понимать её без слов? Или, как она иногда, улавливал тени мыслей, намерений, желаний?

   - Ну, хорошо, девочка! - проговорил неохотно, отвечая согласием на безмолвный вопрос. - Ты готова дальше идти одна.