Забытый язык - Эрих Зелигманн Фромм

В обоих случаях я настаивал на следующем: «Я могу позволить себе делать это». Однако мне нет надобности продолжать толкование сновидения, поскольку моя единственная цель при его описании заключалась в иллюстрации связи между содержанием сновидения и событиями предыдущего дня, которые его и вызвали. До тех пор, пока я осознавал только явный смысл сна, казалось, что сновидение связано с единственным впечатлением того дня. Однако анализ выявил второй источник сна, заключавшийся в другом происшествии того же дня. Первое из двух впечатлений, с которыми был связан сон, оказалось второстепенным, побочным обстоятельством. Я увидел в витрине книгу, название которой на мгновение привлекло мое внимание, но тема которой едва ли могла меня заинтересовать. Второе событие обладало высокой степенью психической значимости: я в течение часа вел оживленную беседу со своим другом, хирургом-офтальмологом, и в ходе ее сообщил ему некоторые сведения, которые должны были оказать на нас обоих существенное влияние; это вызвало у меня воспоминания, привлекшие мое внимание к великому разнообразию внутренних стрессов в моем сознании. Более того, наш разговор был прерван до его завершения, поскольку к нам присоединились знакомые. Так каково же отношение этих двух впечатлений дня друг к другу и к сновидению, которое последовало ночью?

В содержании явного сна я нахожу всего лишь иллюзию безразличного впечатления, и таким образом могу подтвердить, что сновидение предпочитает включать в себя не самые главные события. При толковании сновидения, напротив, все вращается вокруг важного и оправданно тревожащего события. Если я оцениваю смысл сна единственно правильным способом в соответствии со скрытым содержанием, извлеченным на свет анализом, я обнаруживаю, что неосознанно пришел к новому и важному выводу. Я вижу, что странная теория, согласно которой сновидение имеет дело всего лишь с не имеющими значения мелочами дневного опыта, безосновательна; я также вынужден возразить утверждению, что психическая жизнь в состоянии бодрствования не продолжается в сновидении и что, таким образом, сон тратит нашу психическую энергию на тривиальности. Верно прямо противоположное: то, что привлекло наше внимание днем, доминирует и над мыслями в сновидении, и мы берем на себя труд видеть во сне только то, что давало пищу нашим мыслям во время бодрствования.

Возможно, самое первое приходящее на ум объяснение того факта, что мне снятся незначительные впечатления дня, в то время как заставляет меня видеть сон впечатление более важное и волнующее, заключается в том, что здесь мы снова сталкиваемся с искажающей работой сновидения, о которой мы уже упоминали как о психической силе, играющей роль цензуры. Воспоминание о монографии, посвященной роду цикламена, используется, как будто это намек на разговор с моим коллегой, так же как для упоминания о друге моего пациента в сновидении об отложенном ужине служит намеком «копченый лосось». Остается единственный вопрос: благодаря каким опосредствующим звеньям воспоминание о монографии может быть связано с намеком на разговор с офтальмологом, поскольку такая связь представляется незаметной? В нашем примере мы имеем дело с двумя совершенно различными впечатлениями, не имеющими на первый взгляд ничего общего, за исключением того, что они имели место в один и тот же день. Монография привлекла мое внимание утром; вечером я принял участие в разговоре. Анализ дает этому следующее объяснение. Такие отношения между двумя впечатлениями, не существовавшие сначала, впоследствии устанавливаются между идеей и содержанием одного и идеей и содержанием другого. Я уже обнаружил промежуточные звенья, обратившие на себя внимание во время анализа. Только под некоторым внешним влиянием, возможно, из-за воспоминания о цветах, забытых Франом Л., идея монографии о цикламенах могла бы соединиться с идеей о том, что цикламены – любимые цветы моей жены. Не думаю, что этих не привлекающих внимания мыслей было бы достаточно, чтобы породить сновидение.

«Нет надобности в духах из могилы

Для истин вроде этой»[9],

как мы читаем в «Гамлете». Но внимание! При анализе я вспомнил, что имя человека, который прервал наш разговор, – Гертнер (садовник) и что я нашел его жену цветущей; действительно, теперь я даже вспоминаю, что одна из моих пациенток, носящая красивое имя Флора, какое-то время была главным предметом нашего разговора. Должно быть, благодаря этим опосредствующим звеньям из области ботаники возникла ассоциация между двумя событиями дня – незначительным и волнующим. Потом мне представились и другие элементы, например кокаин, весьма подходящий в качестве звена, соединяющего доктора Кёнигштейна с написанной мной ботанической монографией, обеспечивая тем самым слияние двух сфер идей, так что часть первого впечатления могла бы послужить намеком на второе.

Я готов к тому, что это объяснение будет найдено произвольным или искусственным. Что произошло бы, не появись профессор Гертнер и его цветущая жена, а пациентку, которую мы обсуждали, звали бы не Флора, а Анна? И все же ответ найти нетрудно. Будь связи между этими мыслями недоступны, вероятно, были бы выбраны другие. Установить связи такого рода легко, как показывают шутливые вопросы и головоломки, которыми мы любим развлекаться. Возможности остроумия безграничны. Можно сделать еще один шаг дальше: если бы достаточно плодотворных ассоциаций между двумя впечатлениями этого дня установить не удалось, сновидение просто выбрало бы другое направление; другое из незначительных впечатлений, которые во множестве возникают и тут же забываются, заняло бы во сне место монографии и сформировало бы ассоциацию с содержанием разговора и представило его во сне. Поскольку это было воспоминание о монорафии и никакое другое, выполнившее данную функцию, оно, вероятно, было самым подходящим для этой цели. Нет нужды удивляться, как герою Лессинга, тому, что «только богачи в этом мире владеют большими деньгами»[10].

Два предшествующих сновидения дают нам возможность не только изучить приложение общих принципов Фрейда к конкретным сновидениям, но также сравнить интерпретацию Фрейда с той, которую я предлагаю во второй главе этой книги. При толковании сновидения о наготе Фрейд следует общим принципам, описанным выше. Сновидение представляет собой исполнение инфантильного иррационального желания, но под влиянием цензора искажает и маскирует это. Исполненное иррациональное желание – это желание из эксгибиционистского детства, заключающееся в том, чтобы показать свои половые органы. Однако наша взрослая личность боится таких желаний и выражает чувство неловкости от исполнения желания кроющегося в нас ребенка.

Такая интерпретация, несомненно, верна во многих отношениях. Однако она точна не всегда, потому что содержание сновидения не обязательно имеет инфантильную природу. Фрейд игнорирует тот факт, что нагота может олицетворять что-то отличное от сексуального эксгибиционизма. Например, нагота может быть символом правдивости. Быть голым – значит быть самим собой без притворства, а одежда, возможно, есть выражение мыслей