Шипи и квакай, и пищи на весёлую луну ! - Глеб Раздольнов

- Это все?

- Почти.

- Что еще?

- Там, в Кандагаре...- Бульдозер шумно затянулся - мы пели с тобой Высоцкого, помнишь? Ты хорошо играл на гитаре. Сейчас играешь?

Смоковницын помотал головой - нет.

- Мы пели Высоцкого "Ведь это наши горы, они помогут нам!" Мы пели, снова глубоко затянулся и попутно махнул стаканчик теплой водки, - пели и ошибались.

А сейчас я пою и не ошибаюсь. Не ошибаюсь, Петенька, они помогут нам, рано или поздно помогут. Тогда мы весело пели и ошибались, а сейчас я грустно пою и не ошибаюсь. В этих горах потому что, я отвечаю, ни одна собака меня не тронет, ни одна! Ни один шакал, слышишь, Петя, ни один шакал не вопьется мне в горло!

А в твоей великой родине, в твоей Москве тебя зарежут настоящие бандиты не за понюшку, как вы говорите, табака. Зарежут, друг, зарежут. И никто не найдет тех, кто это сделал. А я сижу с тобой и знаю, что происходит во всех местах Чечни. Я все знаю, кто что делает, кто что может сделать. Это так.

- Умар, посмотри на себя, посмотри на своих людей. Вы - звери. Вас загнали в угол, вы злы, бестолковы, у вас навязчивая дурацкая идея, которой вы бездумно служите. Есть другой мир - большой, цветной мир, а вы лишаете себя и своих детей возможности спокойно жить в этом мире и радоваться жизни. Вы живете в горах, как... - Смоковницын не мог быстро найти сравнения - как снежные люди, как вурдалаки горные, грызете землю, пьете мочу, о какой победе ты говоришь, о какой?

Твои земляки отвернулись от тебя, тебе шлют деньги арабские толстосумы, которые давно на тебя плюнули, ты давно для них - игрушка, надоевшая игрушка. Тебя продали и перепродали не один раз...

- Ты прав, да ты прав... - Бульдозер глядел на зеленую Луну, Смоковницын отметил поразительное его сходство с волком. Даже мурашки пробежались по позвоночнику.

- Мне нечего тебе возразить, Петя. Мне дают денег. Но я никому не служу. Мне все равно, кто дает денег за то, что я воюю. Но если денег не будет, я все равно буду воевать. Потому что я дерусь за себя. За себя, как те душманы.

Ты бьешься за жирного чиновника, что тащит деньги у ваших капиталистов, ему нужно, чтобы здесь была его власть. Ему - не тебе. Ты за него бьешься. Его дети учатся в Германии и будут жить в Европах, а твои - в средней школе, где нет половины уроков, потому что от безденежья преподаватели разбежались.

Что бы получить боевые ты будешь судиться долго-долго с родным государством, а мне доллары сюда привозят. Ты на прием к мелкому кремлевскому чиновнику будешь всю жизнь в очереди стоять, а я к Дудаеву заходил, когда надо, спрашивал его - "Ты что делаешь, а?"

- А потом с ним и разодрались!

- Разодрались, да. Но это трудности государственного строительства. Вы - то чего полезли. Мы его ставили, мы же его бы и сняли - наше дело. А вы полезли. Теперь вот русские офицеры ненавидят нас, а мы ненавидим их. Кому это надо. Надо было дружить. А теперь мы - враги. Враги, потому что остаемся рабами, дружить могут свободные люди. Тебе, Петя, деньги нужны?

- Что?

Бульдозер вытащил смятую пачку долларов.

- Деньги тебе нужны?

- Купить меня что ли хочешь? С ума сошел действительно, чтобы я у террориста деньги брал!

- Брось! Кому мне еще давать? У меня все есть. Дом здесь, дом в Турции. Машины, то - это, все есть. Этим давать, - он кивнул в сторону своих подчиненных, - им много нельзя давать, пропьют, прокурят. А тебя, кроме оклада нет ничего, скажешь - нашел. Тут много на дорогах купюр разных валяется. Держи, держи!

Бульдозер упрямо совал Смоковницыну деньги. Тот отстранялся. Веня, который невдалеке прижух за кустами, чуть язык не заглотил. Пачка была объемистой, плотной. "Тыщ десять баксов, думал Веня, тыщ десять, можь двадцать, но не меньше десяти, это уж точно!"

Смоковницын возмущенно махнул рукой - пачка рассыпалась, бумажки завертелись в воздухе, полетели в пропасть. Веня еле удержался, чтоб не сорваться со своего поста. Только замычал в кулак.

- Я говорю, - продолжал как ни в чем не бывало Бульдозер, - здесь много денег по дорогам валяется. Надо уметь находить их... Я думаю скоро у вас в России и свои Басаевы появятся...

- Как это, - усмехнулся Петр.

Но собеседник не успел ответить. Зазвенели камни в ущелье, загудел воздух. Истошный крик перечеркнул весь жизненный опыт обоих.

Он пронесся и затих.

Смоковницын решил, что оглох. Но следом за первым зарокотал другой - не крик человечий, не вой, не рык звериный даже, а омерзительный, как будто перепонки лезвие режет - свист.

Он притих, потом вновь развернулся во все ущелье, эхом разогнался до высей небесных. Смоковницын уже рад был оглохнуть, так невыносимо было беспредельное звучанье проклятой ноты. Он почувствовал, как в груди его сжался колючий ком, а свист, рокот все нарастал, звенел надсадно, будто тысяча дрелей разом стали сверлить камни в ущелье.

И Бульдозера пересохло в гортани, вспотели подмышки, закружилась голова, хоть он виду не подал, но руки потянулись к оружию.

Поверху среди редких кустарников мелькнула мохнатая тень. Еще секунда неземное существо выбралось на гребень и под зеленой шатающейся Луной испуганные воины-спорщики-враги различили силуэт большеголовой, необыкновенно рослой, толстозадой обезьяны. Через широкое плечо ее была перекинута неосторожно, по-животному грубо, казалось почти невесомая, почти бесплотная девушка.

-Элмасты, деялла, Элмасты, - бурчал Бульдозер. Поднял автомат, хотел прицелиться, но резко бросил в бессилье - побоялся попасть в пленницу. К нему подбежал молодой чеченец, посыпались сочетания гортанных звуков, напряженных и нерадостных.

- Элмасты дочь украл, - глухо, из другого уже мира будто донесся до Петра голос предводителя повстанцев. - Куда уходит эта тварь никто не знает.

Потом Петр много раз вспоминал и анализировал, прокручивал заново всю ситуацию и не только сам для себя, но и в кабинетах соответствующих органов, но так и не понял, что руководило им в те секунды.

Точнее, понять-то понял, что руководило, что вело - это извечное, впитанное с молоком матери желание всемирного всевспоможения; но как зрели мысли, как составился в мозгу план, как рождались решения - этого он уже уяснить не мог.

Просто и ясно все вышло, так тогда казалось. Словно повела в атаку неведомая сила, отключила все мозги и заставила действовать автоматически, слепо, не рассуждая.

Петр болезненными тычками вывел из оцепенения Умара. Повинуясь быстрым лаконичным командам оба отряда сорвались с позиций, ринулись вверх по склону в общем порыве. Охотничий азарт овладел недавними врагами, бойцы перекидывались короткими фразами, умело сплетали в непроходимой лесной чаще густую сеть для поимки исчадия ада.

Веня спонтанную героическую операцию пытался фиксировать на видео. Плохо получалось - темно и не успевал оператор за ловкими бойцами. Потом уже Смоковницын скажет ему, ты того, брат, сотри все к чертовому дедушке, не надо афишировать. А то, что ж мы вместе с террористами дрались... и против кого?

Впрочем, Веня и сам засомневался в коммерческой ценности съемки. Темнота, крики и коричневое пятно с камня на камень прыгает - ни шиша не разберешь. Засмеют в Останкине, не поверят.

Но кадры все-таки сохранил на всякий случай, хотя никому и не показывал. Сохранил на пленке и длинный разговор двух старых приятелей Петра и Умара. Сам потом много раз пересматривал, пытался разобраться, что же все-таки это за люди такие - нохчи. Насколько им верить-то можно. Но так и не разобрался.

Дочь Бульдозера они спасли. Таинственное животное бросило ее, поняв, что от преследователей иначе не скрыться. Лесной шайтан убежал с пронзительным свистом дальше в лес, а молодую чеченку нашли брошенной в кизиловых зарослях.

Победив зверя, бойцы стали напряженно переглядываться, мяться, общий гвалт - радость успеха, прекратился, стало невыносимо тихо, только магазины тревожно защелкали. Командиры поторопились развести отряды.

На позиции никто не вернулся. Смоковницын и Бульдозер сухо кивнули напоследок друг другу и враги разошлись в диаметрально противоположных направлениях.

Элмасты наградил Бульдозера здоровенным шрамом, а Петр позже написал рапорт, из которого следовало, что беноевцы неизвестным таинственным образом скрылись из засады. Офицер брал на себя всю ответственность за произошедшее и отказывался от положенных ему "боевых".

Смоковницыну поначалу поверили, а потом руководству кто-то донес о том, что в действительности произошло с отрядом. Петру отказали в получении очередного звания.

Не с его характером, думал Венечка, в ментовке служить. Уж скоро сорок стукнет, а все капитан.

На всякий случай стрингер перекрестился, сплюнул три раза через левое плечо, постучал по березке, что рядом стояла, глянул опасливо на небо, будто хотел разглядеть тот спутник, с которого его могли засечь, и набрал номер Петра Смоковницына.

ФАЙЛ ШЕСТОЙ.

Беседа с полковником Парисычем длилась два утомительных часа. И в основном, как не обидно, без толку. Полковник был пьян и мерзок. Вопросы Смоковницына улетали в бездонную пропасть, не возвращаясь. Губернатор цедил водку, угрюмо, исподлобья глядел на милиционера, но разговаривал исключительно сам с собой, ни малейшего внимания не обращая на замечания Петра.