Походный барабан - Луис Ламур

— А почему бы не прикончить его прямо сейчас? — рассудительно предложил толстяк.

— Не надо! — Вор был явно перепуган. — Я им ничем не обязан. Отпустите меня, я все расскажу!

План разбойников заключался в том, чтобы не нападать на нас на дороге, а выждать, пока мы доберемся до гостиницы, расположенной впереди. Это было естественное место для остановки. Небольшой купеческий караван тоже должен был заночевать там, и грабители собирались разделаться одним махом и с купцами тоже.

— Но ведь они сильны, и их там немало!

— И один из них наш брат, — сказал пленник. — Все будут пить вино, и когда уснут…

Когда караванщики уснут от вина с подмешанным сонным зелье, разбойники всех перебьют. До сих пор они не знали обо мне, но, думаю, вряд ли мое присутствие заставило бы их изменить планы.

Привязав руки нашего пленника к седлу, мы пустились в путь. Собирались тучи, и в воздухе чувствовалась надвигающаяся перемена.

Иоанн Севильский взглянул на меня:

— Ты спас мне жизнь, — сказал он спокойно.

— Подожди. Может быть, я просто предупредил тебя о смерти. Неизвестно, что принесет ночь.

Глава 8

С холма нам было видны очертания обнесенного стеной приземистого здания гостиницы — если это заведение заслуживало такого названия. Во дворе стояли верблюды и кони купеческого каравана. Четверо солдат в кольчугах сворачивали в ворота, но не видно было никого из той разношерстной банды, которая двигалась впереди нас.

Гостиница располагалась на открытом месте, и вблизи не было никакого укрытия. Но если внутри действительно есть сообщник, чтобы открыть ворота нападающим, то она окажется местом тесным и практически безнадежным для обороны.

Гассан, тот самый высокий юноша из нашего отряда, будет драться хорошо — в этом я не сомневался. Иоанн Севильский, хоть и немолодой уже человек, в хорошей форме, судя по виду, а в его решительности я уже убедился…

Когда мы въехали в деревянные ворота, ветер развевал нашу одежду и падали первые, ещё редкие капли дождя. Ночь будет темная.

Мы расседлали наших скакунов. Воздух в конюшне был спертый, но пахло свежим сеном. Верблюды казались упитанными и сильными, и я сказал об этом Гассану.

Он бросил на них презрительный взгляд:

— «Джамал»! — Он пожал плечами. — Они годятся только на то, чтобы таскать поклажу. Видел бы ты наших верховых верблюдов — «батинийя» или «уманийя» из моей страны!

И рассказал мне о знаменитых беговых верблюдах, которые могут пробегать за день сотню миль, и часто в течение нескольких дней подряд.

Вошел высокий темнолицый солдат и указал на пустующее стойло:

— Не занимайте. Приезжает важный путешественник.

Он внимательно взглянул на меня, чуть нахмурившись, словно мое лицо показалось ему знакомым. Помешкал, будто хотел что-то добавить, но потом передумал и вышел.

Внутри гостиницы Иоанн Севильский сидел на полу, скрестив ноги. Перед ним лежала нога ягненка, от которой он отрезал куски мяса. Он знаком предложил мне присоединиться к нему. Барашек был молодой, свежезажаренный и превосходный на вкус. К нему рис и кувшин вина.

К нам подсел и Гассан, преисполненный желания поговорить о верблюдах и о пустыне, довольный, что мне интересно, и жаждущий побольше сообщить о пустынных верблюдах и их повадках. Зная, что когда-нибудь это может мне пригодиться, я слушал со всем возможным вниманием.

Иоанн Севильский говорил мало, но заметил, что один из кольчужных солдат подходил, чтобы расспросить насчет нашего пленника, и хотел, чтобы того передали ему. Теперь он подошел снова. Это был не тот, с кем я говорил в конюшне, но тоже интересовался мной:

— Ты присоединился к отряду за Кадисом?

Я отрезал кинжалом тонкий ломтик баранины.

— Я еду в Кордову учиться.

— Ты умеешь читать?

Я ответил уклончиво, тоном святоши:

— Хочу научиться получше, чтобы читать Коран.

— Ты правоверный? — спросил он с явным сомнением.

— «Те, которые поверили, — процитировал я из Корана, оставили дома свои и боролись за дело Аллаха, — те истинно правоверные».

Это произвело впечатление на солдата, и он отошел. Иоанн налил вина из кувшина, и я заметил призрак усмешки у него на губах.

— Слыхал ли ты, — спросил он мягко, — о дьяволе, цитирующем Писание для своих целей?

— Дьявол-то и уцелеет, — ответил я.

— Значит, главное — это уцелеть? А нет ли более важных вещей?

— Прежде всего честь, потом победа; но уж если человек хочет учиться, то прежде всего он должен жить.

— Ты мудро поступишь, — согласился он, — если отправишься в Кордову или в Толедо. Ученье есть лучшая из всех радостей. Деньги могут быть потеряны или украдены, здоровье и сила могут подвести, но то, что ты сообщил разуму своему, — твое навеки.

Еще бы! Разве не мои небольшие познания в мореходном деле освободили меня из цепей? Разве не знание арабского языка привело меня в Малагу, а затем и в Кадис? И более того. Уже то немногое, чему я научился, сделало мою жизнь богаче, помогло мне более точно оценить достоинство людей и вещей. Да, я отправлюсь в Кордову. А может быть, мой отец не погиб? И его корабль не был потоплен?

А что до Азизы — я не знал, ни где её можно найти, ни как ей помочь. В мире действовали многие силы, о которых я ничего не знал, и малейший промах мог сильно навредить. Здесь христиане воевали против христиан, мусульмане против мусульман, арабы — против берберов…

Азизу, возможно, увезли её друзья, а мои расспросы могут привести к тому, что её обнаружат враги.

Один из кольчужных солдат уселся по соседству с нами, другой лег неподалеку от купца. Неразумным и странным казалось, что люди, путешествующие вместе, разделились и легли спать по отдельности…

Караванщики уже давно заснули.

Поев, я вышел во двор помыть лицо и руки. Ветер усилился и гнал по небу тучи, словно волны морские. Молнии играли, разбрасывая зловещие тени над дальними холмами, деревья гнулись под сердитым ветром. В такую ночь зло царит повсюду…

Я часто разгуливал по вересковым пустошам среди стоячих камней — древних священных камней моего народа. Интересно, подумал я, что бы сказал Иоанн Севильский, знай он, что в памяти моей покоится священное знание друидов? Многие века назад сложили они правила ясного мышления для спора и обсуждения, собрали знания о море, о небе и звездах, а также о множестве тайных вещей, которые для непосвященных отдавали волшебством.

Однако ничто в моих родных краях не могло сравниться с этими городами Испании. Париж, говорили мне, ничуть не лучше самой грязной деревушки: отбросы выбрасывают прямо на улицу, туши животных сгнивают там, где они пали, и по самым богатым кварталам города бродят свиньи, принадлежащие монахам обители Святого Антония. Иногда грязь бывает настолько глубока, что женщин приходится переправлять через улицу на спинах носильщиков. Стекло почти неизвестно; окна затягивают промасленной бумагой.