Мама, папа, я и Перестройка (СИ) - Конфитюр Марципана

– Да у них про эту машину разговоры, сколько я себя помню. По-моему, они и покупать-то её толком не хотят, мечтают просто. Папа сам говорил, что не уверен, сможет ли научиться вождению...

– Вот и пусть мечтают дальше! Я им тоже не помощник! Если выгорит дело, начну зарабатывать – я им припомню! Сам первый машину куплю! А они пускай там копят, сколько влезет.

– Нам машина, конечно, нужнее, – ответила мама. – Им ездить-то некуда. Вечно копят, копят всё, как куркули... Лучше б внуку на сберкнижку положили!

– Сами справимся.

8.1

Минула ещё пара недель. В магазинах закончилось мясо. На Камчатке упал самолёт. Тайланд смыло тайфуном. Венгрия отказалась от социализма. Темнело всё раньше, светало всё позже, вставать в садик мне было всё тяжелее. Идти туда каждое утро сквозь тьму и мороз было так тошно, что, если бы не возможность наступать на хрустящие лужи, да не папины рассказы про компьютеры и новую работу, я бы, наверно, не выдержал и взбунтовался.

Да, работу папа поменял. Теперь каждый вечер он сидел, изучая какую-то компьютерную документацию, осваивая новую профессию. Как ни странно, за две недели МММ его не кинуло. Вообще, оказалось, что это и в самом деле кооператив по продаже оргтехники. Финансовой пирамидой эта контора, видимо, собиралась стать в светлом ваучерном будущем, в 90-е; или, может быть, в другой реальности. Что чувствовать по поводу того, что мой отец – теперь друг и соратник Мавроди, мне было неведомо. Так что я решил вообще не думать на эту тему, а лучше сосредоточиться на размышлениях о том, как бы примирить родителей со старшим поколением, чтобы, когда вторые получат своё приглашение на машину, то первые им всё же помогли бы.

Между тем, жизнь текла своим чередом. Наступил ноябрь. В день икс я пришёл в сад не только с кучей бумажных листьев для выступления, но и с красным бантиком, пришитым на груди. Накануне вечером мама судорожно искала какую-нибудь картинку с Лениным, чтобы выяснить, справа или слева следует размещать эту идеологическую деталь. Теперь, за завтраком, мы все сидели с этими бантами, выясняя, чей же лучше. Ну, то есть, я-то, как всегда сосредоточенный на размазывании кубического масла по хлебу, не принимал особенного участия в этой модной дискуссии, а вот девчонки за моим столом были полностью ею поглощены. В итоге пришли к выводу, что самый лучший бантик у Алёны, потому что ленточка, из которой он сделан, не советская, а импортная. Меня, к слову, попытались дразнить за то, что я, мальчик, ношу на груди украшение для девочек: в самом деле, мой кусочек кумача явно первоначально был предназначен для чьих-то косичек, а не для символов коммунизма. Но на навязывание мне гендерных стереотипов я не повёлся, и обсуждение за столом вскоре переключилось на жалкую малышню из соседней группы, которая ходит не с тканевыми, а ничтожными бумажными бантами.

После завтрака был утренник. Под звуки марша нам пришлось несколько раз обойти по периметру музыкального зала, а потом выстроиться рядами, как на параде. Я со своим дурацким танцем осенних листьев отстрелялся в самом начале, но после этого ещё кучу времени вынужден был выслушивать всякие речи, стихи и унылые лозунги про коммунизм. На фоне как обычно свирепой физиономии Илиады, восхвалявшей Великий Октябрь, даже Ленин на портрете на стене был симпатичным. «Когда я вырасту, то выйду замуж за Ленина», – шепнула мне Ирка, заворожённая зрелищем празднества. Я не стал говорить ей, что Ленин умер, чтоб не плакала. Что касается остальных одногруппников, то они Иркин восторг не разделяли. На их лицах в основном читались скука (у тех, кто не выступал) или же волнение (у тех, кому эта повинность ещё предстояла).

После утренника мы немного погуляли под зябким ветром и снегодождём. А потом был обед. На обед дали худшее кушанье в мире – рыбных ёжиков.

Рыбные ёжики были единственным блюдом, которое Илиада Михайловна разрешала не доедать, потому что сама не могла его вытерпеть. Представляли они собою котлеты из рыбы, пропущенной сквозь мясорубку со всей требухой и – главное – со всеми костями. Я узнал их тут же, как увидел. За тридцать лет и три года, отделявших меня от прошлого, изначального, детсадовского детства, я не смог о них забыть. Ситуация, когда после откусывания самого крохотного кусочка котлеты необходимо несколько минут вытаскивать изо рта мелкие и колючие фрагменты рыбных костей, а потом долго растирать внутри языком оставшуюся гадкую массу, проверяя, безопасно ли глотать её, отпечаталась в моей памяти на всю жизнь. Есть эту дрянь, к слову, нам надо было, конечно же, ложкой: вилок детям не давали, потому что те опасны.

В общем, ёжиков я есть не стал, как и большинство моих благоразумных соседей по столу. Из всех нас тут сидевших пятерых мучиться с рыбными отходами решила только Ирка – видимо, из соображений послушности и охоты быть хорошей девочкой.

– Грех еду не доедать. Мне это бабушка сказала. – Поделилась она с нами. – Читали про Ленина «Общество чистых тарелок»? Эх вы! Не читали! Ну вот и не суйтесь!

Я не стал спорить, а просто, неторопливо размазывая картофельное пюре, решил послушать разговоры воспитателей.

– Слава богу, отстрелялись, – поделилась Илиада. – Хоть теперь до декабря можно расслабиться.

– А там Новый год, будь он неладен, – поддержала её нянечка. – Ой, слушай, кто придумал эту дрянь? Они сами-то хоть ели своих ёжиков?..

– Нет, конечно! Тащат сумками домой – а нам отбросы! Небось, не «Макдональдс»!

– А что за «Макдональдс» такой?

– Ты, что, не слышала? Ресторан роскошный американский. Там быстро и вкусно. Они все питаются там.

– Раз роскошный, так там дорого, наверно.

– Так в Америке ж богатые все!

– Ну!

– А как же. У нас скоро тоже откроют. В Москве будет. Мне соседка их рекламу приносила – умереть не встать реклама! Блюда все не наши, да такие, что слюнки текут от самих фотокарточек! У меня этот проспект лежит на кухне под стеклом. Принесу, хочешь?

– Да ну, только душу травить! – Махнула рукой нянечка. – Мне такие яства всё равно не по карману!

– Хоть посмотришь. Отдохнёшь душой от этих, – Илиада имела в виду нас, детей.

После этого нянечка что-то ответила, но её голоса я разобрать уже не сумел: прямо над моим ухом во весь голос заревела Ирка.

Оказалось кость из ёжика впилась ей прямо в нёбо. Я попытался помочь, но не смог. Вскоре подоспела Илиада, которая оттолкнула меня и спасла Ирку, попутно обозвав её толстухой и идиоткой:

– Говорили же, не надо это есть! Ну чем ты слушаешь?!

В тихий час я стал думать о том, откуда у воспитательницы отчётливая неприязнь к моей будущей бывшей и к её фигуре в частности. Ведь и толстой Ирка не была – ну кто может быть толстухой в шесть-то лет?! Максимум, что можно было ей предъявить это некоторую детскую округлость, обещавшую со временем стать склонностью к полноте, но пока ещё ничуть её не портящую...

Интересно, как часто Илиада Михайловна обзывала Ирку толстухой за эти годы, если лишь моё тут недолгое пребывание она уже оскорбила мелкую не в первый раз?..

А я снова смолчал.

Растерялся.

Побоялся воспиталки, потому что она громче и крупнее.

Но, в конце концов, мужик я или кто? Это пусть шестилетки молчат. Я не стану.

Я дал себе слово вступиться за Ирку, если Илиада Михайловна снова начнёт применять к ней психологическое насилие.

***

Вечером папа забрал меня как обычно и мы пошли по украшенным флагами, плакатами и снежной жижей улицам домой.

– Как отметили 7 ноября? – Спросил отец.

– Ну так. Нормально.

– Говорили вам про Ленина?

– А как же. Про него нам постоянно говорят.

– И что ты понял? Что тебе о нём известно?

– Ну, что раньше были бедные и богатые. Бедные были добрые, а богатые злые. И случилось революция: бедные собрались и прогнали богатых, – пересказал я типичную садиковскую политинформацию.

– Всё наоборот, – ответил папа. – Это бедные злые. Они потому что голодные.