Флот и крепость. Синопский бой - Сергей Николаевич Сергеев-Ценский

доложил, что угля, как он убедился, еще достаточно, что смело может хватить его еще на целые сутки хорошего хода, Корнилов хлопнул в ладоши, радостно вскрикнул: «Брависсимо!» — и приказал Бутакову идти по направлению к порту Амастро.

— Для очистки совести, исключительно только для очистки совести, мы непременно должны побывать еще и в Амастро, — возбужденно говорил он, обращаясь то к Бутакову, то к Железнову. — Если турок нет ни в Балчике, ни в Варне, ни в Сизополе, ни в Бургасе, — нет и не было даже, то какой же из этого можно сделать вывод? Только один и единственный, что никаких крюков они делать не намерены, а пойдут в Требизонд прямым рейсом, что и было нами предусмотрено, когда пятая дивизия получила свое назначение.

— Кажется, ваше превосходительство, «Коварна» крейсирует около Амастро, — сказал Бутаков, которому несколько горбатый, широкий в переносице нос придавал особую воинственность; это был крепкий, высокий человек, соединявший в себе большие знания морского дела с не менее большою сметкой.

— «Коварна» или другое судно, — слегка поморщившись при этом замечании, возразил Корнилов, — но суть дела в том, что, по прямому смыслу приказа князя, наше судно не имеет права заходить в самый порт, а мы, уж так и быть, на свой страх и риск зайдем, так как тут, на месте, выясняется необходимость в этом.

Несколько помолчав, Корнилов добавил:

— Зона между Амастро и Босфором для нас совсем запретна, по соображениям петербургской политики… А между тем турецкая эскадра, может быть, стоит в Пендерекли… Соображения министерства иностранных дел доходят до нас с очень большим запозданием, а турецкая эскадра движется, то есть имеет полную возможность двигаться, гораздо быстрее. И кто будет отвечать в случае чего, боже сохрани, — мы или чиновники министерства?

Ничего не приказывал, говоря это, Корнилов. Он только глядел при этом на Бутакова серьезным, даже строгим взглядом, и Бутаков, поднеся руку к козырьку фуражки, по-нахимовски сидевшей на его вытянутой спереди назад голове, отозвался вполголоса:

— Есть, ваше превосходительство, — и отошел.

Через четверть часа, хлопотливо работая лопастями колес, «Владимир» шел уже не на Амастро, а несколько западнее, на порт Пендерекли, хотя сам Корнилов этого и не знал. Ему только хотелось, чтобы утром, когда, по всем расчетам, будет виден анатолийский берег, можно было узнать что-нибудь положительное и относительно Пендерекли.

Можно было не посылать к Нахимову всю эскадру Новосильского, если бы у Корнилова была только одна цель — оставить в распоряжение Павла Степаныча два восьмидесятипушечных корабля: «Ростислав» — новый корабль и «Святослав» — старой постройки. Их командиры и без Новосильского могли бы довести свои суда до мыса Керемпе и передать все то, что хотел передать Корнилов.

Но Корнилов про себя верил совсем не в то, что говорили шкиперы задержанных у румелийских берегов шхун, а в то, с чем он свыкся уже в своем представлении, начиная с минуты выхода корабля «Константин» из севастопольской большой бухты в открытое море: эскадра турецкого адмирала покинула уютный Босфор и идет на восток; эта эскадра должна стать добычей Черноморского флота.

И ложась спать, когда совершенно почернело море (небо было плотно и сплошь задернуто тучами), он таил в себе уверенность в том, что на рассвете увидит в отдалении неясные, но желанные очертания турецких судов. Тогда «Владимир», не обнаруживая себя, пошел бы к обеим дивизиям — четвертой и пятой, которые должны к тому времени соединиться, и он, Корнилов, принял бы над ними начальство в предстоящем бою. А так как русские силы были бы подавляющими сравнительно с турецкими, то турецкому адмиралу не оставалось бы ничего другого, как сдаться.

Боль в пояснице, которую почувствовал Корнилов днем, стала гораздо чувствительнее, когда он лег; и долго ворочался он на узкой койке, стараясь отыскать такое положение тела, когда можно бы было забыться. Но в конце концов усталость, мерная работа машины и легкое покачиванье парохода — все это его усыпило, и проснулся он только на рассвете, когда берег отделился уже от моря, — индигово-синяя узкая полоса от широкого белесого полотнища.

Тумана не было, но дали моря все-таки были подслеповаты от очень мелкого, похожего на туман, когда он поднимается, дождя. Извилистыми рядами, как черные бусы, низко, над самой водой, летели, дружно действуя широкими крыльями, бакланы.

Корнилов, поднявшись на капитанский мостик, пристально глядел по сторонам в зрительную трубу. Боль в пояснице не утихла за ночь, но он старался о ней не думать и хотя морщился при движениях, но, стискивая зубы, превозмогал ее.

Бутаков привел свой пароход на высоту Пендерекли. Корнилов же знал и помнил только то, что он приказал идти к Амастро, и даже не спрашивал, какой это городок белеет там, на берегу, в глубине небольшого залива.

Его внимание привлекли очень зыбкие, даже и в трубку видимые смутно, верхушки мачт нескольких судов к северо-востоку, и он все силился сосчитать, сколько там было судов. Уставали глаза, тем более что все колыхалось: и капитанский мостик, и море около, и смутные мачты этих загадочных судов.

— Это, конечно, эскадра Павла Степаныча, — сказал наконец Корнилов лейтенанту Железнову, — только я никак не могу сосчитать, сколько там кораблей… Ну-ка вы, у вас глаза помоложе моих… и не болит так некстати поясница, как у меня. Поглядите-ка, вы скорее сосчитаете их…

Железнов прильнул к трубе прищуренным глазом.

Это был любимый флаг-офицер Корнилова, а стать любимым флаг-офицером такого требовательного адмирала, как Корнилов, было не так-то легко. Однако все, что ни приходилось делать в штабе Железнову, он делал, казалось бы, без малейших усилий: он был как будто прирожденный адъютант, этот ловкий во всех движениях, девически-тонкий в поясе, круглоликий, охотно и часто улыбающийся блондин, который если и хотел придать некоторую важность своему лицу, то только хмурил свои почти безволосые брови и старался глядеть исподлобья.

— Шесть вымпелов, ваше превосходительство, — сказал он, не отнимая трубы от глаз, а Корнилов подхватил с живостью:

— Ну вот! Шесть, действительно шесть! Мне и самому так казалось, только я боялся ошибиться… Шесть и должно быть у адмирала Нахимова: «Мария», «Чесма», «Храбрый», «Ягудиил», затем «Кагул» и… и, по-видимому, «Коварна», а бриг «Язон», может быть, послан охотиться за турецкими каботажными…

— Сейчас штиль, ваше превосходительство, — осторожно напомнил Бутаков, стоявший около и тоже глядевший на эскадру в свою трубку.

— Я вижу, что штиль. И «Язон» мог быть послан совсем не сейчас, а когда был ветер, — недовольно возразил Корнилов. — А вон там пароходный дымок, видите? Это куда-то послал Павел Степаныч «Бессарабию»… Только не сюда, к Амастро,