Напряжение - Андрей Островский

С и н ю х и н а. Я Гречанову знаю плохо, только видела несколько раз. А с Зиной Стрельниковой мы часто в клубе встречаемся. Но это не имеет значения. Я удивлена защитниками Гречановой, больно уж их много здесь нашлось. Мы иногда шум поднимаем, если со стола гривенник пропадет, а здесь туфли, дорогая вещь. Причем они пропали и взяла их Гречанова. Взяла без спросу. Как это называется? Кража. Значит, Гречанова — воровка. Хуже нет, когда свои друг у друга воровать начинают. В этом я согласна с Зиной. И еще надо с Гречановой деньги взыскать, обязательно. Пусть другой раз умнее будет. По-моему, тут дело ясное и никаких разбирательств не требуется.

Т и х о м и р о в. Слово предоставляется товарищу Маркову, секретарю комитета комсомола ФЗУ.

М а р к о в. Товарищи! Если прения по персональному делу Гречановой не закрывать, а продолжать, спор затянулся бы до утра. А то и переносить бы их пришлось. Это говорит о том, что поступок нашего товарища, поступок нехороший, затронул глубоко всех. Но я уверен, что продолжение обсуждения не дало бы результатов, как и сейчас. В чем же дело? Дело в том, что персональное дело Гречановой плохо подготовлено. И даже не плохо, а никак не подготовлено.

Разве можно поступившее заявление сразу выносить на общее собрание, не разобравшись ни в чем, не поговорив ни с Гречановой, ни со Стрельниковой? Даже товарищ Новикова и та не понимает, как заявление попало сюда. Не смейтесь, это не смешно, а печально. Наверно, товарищу Новиковой и надо было как следует выяснить все обстоятельства дела, поговорить с комсомольцами, с молодежью.

В пылу споров ни выступавшие, ни сидящие в зале не обратили внимание на несколько фраз, брошенных ораторами. Но мне кажется, над ними надо задуматься. Стрельникова сказала, что Гречанова не ночует в общежитии, что собирается выходить замуж за парня, который раньше был вором. Лена Карпова заметила, что Стрельникова любит занимать деньги и не любит их отдавать. А Леня Киреев заявляет от имени комсомольцев группы, что Гречанова не могла ничего украсть. Это говорят комсомольцы, наши лучшие ребята. Они защищают своего беспартийного товарища. Стоит над этим подумать? Стоит.

Наконец, говорят, что Гречанова три дня не была ни в ФЗУ, ни в общежитии. Пропал человек. День его нет, другой… А нас это не трогает. Хорошо, она вернулась, а если бы не вернулась? Вот доказательство нашего безразличия к своему товарищу, бездушия к его судьбе, черствости, нечуткости. А ведь что-то происходит с Гречановой; может быть, и даже наверняка, она нуждается в нашей помощи, а сейчас особо.

Мы же вместо этого выносим на общее собрание заявление, начинаем с трибуны оскорблять своего товарища: вор, воровка — это оскорбление, а я не вижу пока оснований для таких слов. Вот почему считаю выступление Синюхиной и Стрельниковой вредными.

Товарищи! Мы, советские люди, досрочно, в четыре года, выполнили первую пятилетку, завершаем вторую. Обе пятилетки выполняли и перевыполняли рабочие своими мозолистыми руками, отказывая себе в еде, сне, в отдыхе. Мы — завтрашние рабочие, мы придем на смену тем, кто стоит сейчас у станка. И мы обязаны подготовить рабочих не только квалифицированных, но и морально устойчивых, честных, культурных, хороших, дружных товарищей. Дело Гречановой должно нас всех многому научить. Если она даже и совершила какой-то проступок, нужно, хорошенько разобравшись во всем, помочь ей исправиться. За человека надо драться, не боясь ушибить кулаки и обломать ногти. Выгнать, отдать под суд мы всегда успеем: это дело много времени не займет. Поэтому я предлагаю решение по третьему пункту повестки дня не принимать до окончания расследования дела.

Т и х о м и р о в. Ставлю на голосование предложение товарища Маркова. Принято единогласно при шести воздержавшихся.

Марина Гречанова — Зое Бакеевой

Ленинград, 21 апреля 1936 года

Зойка, дорогая моя, я столько пережила за последнее время, просто сказать невозможно. Я совершенно измучилась от дум, от событий, которые разворачивались с поразительной быстротой. Но теперь, кажется, всё позади или, по крайней мере, почти всё.

На мое последнее письмо я от тебя не получила ответа. Знаю, ты отрицательно относишься к Анатолию, а стало быть, и ко всему, происходящему со мной. И все-таки я доскажу тебе конец всей этой истории. Я должна это сделать, потому что у меня нет больше сил молчать. И так я все время молчу в общежитии. Я бы обо всем переговорила с дядей Пашей, но не могу: он ведь мужчина! Даже Полины Никифоровны нет: она, бедная, умерла 28 февраля. Жаль мне старушку, хорошая она была, добрая, щедрая. Но что поделаешь! Правда, должна покаяться, смерть не принесла мне особой боли, хотя я и любила ее: то ли очерствела за последнее время, то ли собственные дела заслонили все на свете.

Я тебе писала, в каком положении я очутилась. Никогда не пожелаю ни тебе, ни кому-нибудь другому оказаться в таком же. Я запустила занятия так, что пришлось объясняться с директором. Конечно, я ничего ему не сказала. И наверное, правильно делала, что ни один человек ничего не знал обо мне. Поползи сплетня, я бы не выдержала. Это был бы конец.

Меня мучили кошмары. Каждую ночь я видела ребенка, моего ребенка, то крохотного, то вдруг уже большого, слышала его крики и просыпалась от ощущения чего-то страшного.

Ужасное состояние, Зойка.

Анатолий не замечал его. Он, по-моему, даже меня-то перестал замечать. Домой он приходил день ото дня позже. Иногда я не дожидалась его и бежала к себе в общежитие, чтобы успеть проскользнуть до закрытия парадной. А когда он успевал меня застать, то бросал неизменное: «Пришла?» — и ложился на кровать, не снимая грязных сапог. Я знала, что он пьян, что ему неможется, и старалась его не беспокоить.

Что у него происходило в душе, я понятия не имела.

Но странное дело, Зоенька: несмотря ни на что, у меня не исчезла к нему нежность и было его жалко. Я думала, глядя, как он спит, смешно оттопырив верхнюю губу: вот он, Толька, тот веселый и смешной Козырь, которого здо́рово трясла жизнь, который мне встретился на пути и первый меня поцеловал… Ведь это мой муж, он будет отцом. У нас родится сын, похожий на него, такой же высокий и красивый.

Чего я только не передумала, просиживая около спящего Анатолия. И стоило ему улыбнуться во сне, я прощала ему все. Мне казалось, что все должно войти в свою колею. Надо лишь поговорить с ним серьезно, спокойно, ласково. Сказать ему о ребенке, и все сразу наладится. Должны же заговорить отцовские чувства. Если он станет таким, каким был прежде, то можно жить хорошей семьей. В конце концов регистрация подождет.

Разговор свой с Анатолием я намечала на определенный день, потом откладывала: мне казалось, что этот разговор решит все сразу. От него зависело многое.

В общежитии я как-то откололась от девчонок. Говорить им я ничего не могла, и они оставили меня в покое. Только Лена один раз подошла и спросила без обиняков: «Что, неудачный роман у тебя, да? Плюнь ты на Анатолия, подумаешь, ребят у нас мало, что ли?» И сказала, что заметила, как Сеня Фокин из 2-й группы на меня засматривается: наверняка влюблен. Я сама чувствовала то же, но… Но что мне до него? Ленка же вообще легко смотрит на жизнь. А это и хорошо, и плохо, но что лучше, не знаю. Трудно, Зоя, отвечать на все вопросы самой, когда их с каждым днем становится все больше и больше.

Наконец я решилась поговорить с Анатолием. Пошла к нему вечером. Дома его, конечно, не было. Я переделала все домашние дела, поджидая его. Пробило 11 часов, 12, час ночи. Он все не приходил. Прошел еще час. Я начала беспокоиться. Прилегла на кушетку, задремала. Проснулась — никого нет. Посмотрела на часы — половина пятого. Сон сразу вылетел. Я снова принялась за уборку, чтобы хоть чем-нибудь занять себя. В 7 часов не выдержала и вышла на улицу. Сама не знаю, как пришла на завод, где работал Анатолий.

То, что я там узнала, меня просто убило. Ты только подумай: он уже не работает, две недели назад его уволили за прогулы и пьянство. Я все могла предполагать, но не это. «Ведь он хороший монтер, как же так?» — единственное, что я сумела спросить начальника отдела кадров. Тот засмеялся: «Был», а потом стал спрашивать, кто я да что я. Узнав, что жена, сказал: «Значит, вы — третья. Двух его жен я знаю… А вообще, не советовал бы вам с ним связываться…»

Я ушла оплеванная, разбитая, но все-таки почему-то не верила словам начальника: ошибся, спутал Анатолия с кем-нибудь другим.

Ты, конечно, понимаешь, я едва дождалась вечера, чтобы снова отправиться к Анатолию. Судя по всему, его дома так и не было. Он явился часов в девять сильно навеселе.

«Слушай, Толя, ты бываешь когда-нибудь трезвым? — спросила я его. — Что с тобой? Может, беда стряслась? Скажи!»

Он уставился на меня помутневшими глазами, словно не понимая, о чем я спрашиваю, и наконец пробормотал: