Родео для прекрасных дам - Татьяна Степанова

Катя вспомнила — в уголовном розыске Щеголевского ОВД в прошлом работало немало друзей мужа Марьяны. Неужели она со всеми переругалась?

— Но без помощи уголовного розыска работать по такому делу сложно, — робко возразила она. — А если не общаться, не контактировать…

— А кто тебе сказал, что я с ними не контактирую? Вот читай — черным по белому: «поручаю установить», «поручаю проверить», — Марьяна потрясла зажатыми в горсти копиями. — А если не выполняют в срок, я тут же вот — телегу начальнику, рапорт персонально на каждого.

— Ох, и склочница ты, Марьяна.

— Я склочница? Не надо. Есть дисциплина и порядок. И я, в отличие от некоторых, садиться себе на шею не позволю, — Марьяна длинным гибким жестом потянулась через стол к пачке сигарет. Закурила. — Что бы там ни говорили, Катя, что бы ни пели, а правда в том, что они нас не уважают. Я имею в виду мужиков. Особенно здесь, в милиции. Мы для них — кость в горле, особенно если по служебным показателям опережаем, растем, звания быстрее получаем. У нас тут одно время начальником паспортного стола сделали Веру Званцеву. Помнишь, у нас с Киселевым на новоселье была — рыженькая такая? Так вот — года не проработала, сожрали. Только потому, что ей подполковничья должность светила. Не перенесли такого удара наши — женщина руководить ими будет. Болваны! — Марьяна потихоньку распалялась, начинала гневаться.

Катя, не со всем услышанным согласная в душе, невольно залюбовалась ею — гнев придал бледному лицу Марьяны краски. Она как-то вся сразу оживилась, встрепенулась, похорошела. Она словно рвалась сразиться с кем-то, помериться силой и этим своим, таким искусственным, таким нарочитым гневом.

— Но в одиночку вести такой запутанный случай невозможно, — Катя покачала головой. — Ты не можешь одна всего предусмотреть, за все отвечать.

— Отвечает за дело так и так следователь. А разбираюсь я не одна. Ты вот со мной. Это твой материал будет. Сенсация. И они, — Марьяна особо выделила голосом это ненавистное для себя словечко, — обобрать тебя не смогут. А то привыкли себе приписывать все успехи — мы раскрыли, мы задержали, мы в прессе осветили. Фигу им с маслом, подружка!

Ну что Катя могла ответить? Ссориться с Марьяной она не хотела. Читать ей глупые прописные истины язык не поворачивался: Марьяна и сама все отлично понимала. Просто сейчас в связи с вполне понятными причинами она воспринимала окружающую действительность вот так. Да и что можно было ей возразить? Что все мужики, в том числе и те бедняги — приятели ее бывшего мужа из розыска, — ангелы? Что Макс Киселев, бросивший ее с ребенком на руках ради другой, ни в чем не виноват? Что она еще встретит кого-нибудь на своем пути — принца семи морей, рыцаря дальнего Запада, влюбленного олигарха с яхтой и футбольным клубом, нобелевского лауреата, Мельмота-скитальца, графа Дракулу или, может, какого-нибудь нищего, но жутко благородного представителя правоохранительных органов, давно, тайно и безнадежно влюбленного в нее, ждущего своего часа?

Катя возвращалась домой на автобусе. Москва, до которой было рукой подать, в этот субботний день была непривычно пустой и сонной. Все еще с вечера пятницы рванули за город, на природу. Потому что в воздухе, на земле и на небесах царствовал теплый, безветренный, солнечный май. Май-чародей.

Ровно половину воскресенья Катя посвятила генеральной уборке дома. Чистота и аскетичный порядок, граничащий с минимализмом жилища Марьяны, буквально подкосили ее, вызвав жгучую, чисто женскую зависть. Дело дошло даже до мытья окон. Руки Кати, защищенные резиновыми перчатками, терли, драили, полировали, мыли, выжимали, гладили, развешивали, отряхивали. Душа же и мысли были далеко-далеко. Там, где-то на востоке, где солнце восходит, где ни дорог, ни людей, ни электричества, где только горы, покрытые шапками снега, и альпийские луга, пестрые от цветущих тюльпанов.

Мысленно она приказывала в первую очередь себе — услышать, увидеть, что там.

Звонок телефона — длинный, настойчивый.

— Катя, Катька моя родная, это я!

Вот так — есть, значит, телепатия на свете. Обмен мыслями на расстоянии. Если очень захочешь, окликнешь — тебя услышат и отзовутся.

— Вадик, ты где? Плохо слышно? Ты как? У вас все в порядке?

— Все в порядке. Не волнуйся. Все хорошо у нас! — голос «драгоценного В.А.» был бодр и весел, хотя и приглушен тысячами разделявших их километров. — Мы лагерь разбили у подножия горы Талгар. Тут стойбище пастухов, отары. Серега Мещерский тебе пламенный привет передает. Слышь, как кричит радостно? Серег, ша, это моя жена. Все приветы только через меня.

— Вы здоровы? Не голодные там? — заволновалась Катя.

— У нас все классно. Экспедиция что надо, с адреналинчиком. Катя, ты знаешь — твой муж, оказывается, весьма недурно держится в седле. Завтра начинаем подъем в горы. А вчера были на охоте. Сэнсэй…

— Кто? — Катя напрягала голос и слух.

— Мы так Кара-Мергена, егеря, зовем. Ух, дядя крутой! Горы как свои пять пальцев знает. Стреляет, как бог. Серега в него по уши влюблен. Оставаться даже хочет, в ученики набивается. А вчера барс в горах ревел — мы слыхали. Ты себе не представляешь! Тут такие места. Пленительно, феерично!

— С тобой как-то связаться можно? — надрывалась Катя.

— Тут сегодня геологи. У них спутниковый телефон. Потом, когда пойдем дальше, у нас будет только рация. Звони в «географический клуб», там штаб, они будут знать, где мы. А как спустимся снова к цивилизации, я тебе позвоню. Ты как, скучаешь там без меня?

— Очень, Вадичка!

— Ага, смотри мне. Я сам скучаю. Ты вчера мне во сне приснилась.

— Что? Не слышу, помехи трещат.

— Во сне приснилась. Ну все, тут времени на звонок в обрез, другие ждут. Целую тебя, Катеныш.

Катя положила умолкшую трубку — бедный, бедный, одинокий Катеныш… Один как перст в четырех стенах. Она вышла на балкон — Фрунзенская набережная, залитая полуденным солнцем. Москва-река, белый пароходик отчаливает от пристани. На том берегу в парке тополя давно уже оделись листвой. Май, май на дворе.

Она машинально вернулась к уборке — выключила стиральную машину, включила пылесос. Интересно, отчего это, когда мужчины вырываются из дома, у них так меняется, так веселеет и хрипнет голос? Становится таким мужественным, таким обаятельным? От свободы, ветра и спирта, что ли? «Драгоценному» там хорошо. Он счастлив. А она?

А что, если Марьяна права? Пусть даже и не во всем. Вот Вадик, например. Когда речь заходит о том, чтобы им отдохнуть вместе — съездить всего на две недели на море, например в Крым или в Анталию, сколько у него сразу находится отговорок? Да миллион! Ехать в мае — ни в коем случае, потому что он уже обещал Сереге участие в экспедиции. А это две недели долой. Остается от его отпуска еще две недели, но… Ехать с ней, Катей, в июне — ни-ни, невозможно. Потому что чемпионат Европы по футболу, а это святое. Ехать в июле — бред, потому что пик сезона, жара несусветная и сумасшедшие цены. И август отпадает — работодатель не отпустит, и сентябрь, и октябрь…

А заикнись она, что поедет отдыхать одна, — сразу крик, скандал. Как, жена уезжает, а он, «драгоценный», остается! Буря эмоций. Чуть ли не вселенская катастрофа.

Катя в сердцах пнула ни в чем не повинный пылесос — проклятие! А может, и точно Марьяна права?

Но тут она внезапно вспомнила, какой была ее подруга в первые годы своего замужества. Каким был Макс Киселев, каким был их дом — эта тесная двухкомнатная квартирка, где сейчас так все убрано, вымыто и так пусто. Марьяна изменилась радикально. И от этих перемен у Кати отчего-то вдруг заныло сердце.

Нет, нет, нет, не надо нам такой доли. Мы лучше потерпим, переживем как-нибудь, только не надо этого нам.

Тут ей вспомнились слова вдовы Авдюкова о терпении. Так вот она, значит, что имела в виду. Но теперь и у нее ситуация изменилась. Она — вдова. А ее муж убит.

Если убийство раскроется, подумала Катя, это действительно будет неплохой материал. И не только для одного «Криминального вестника». Можно будет выжать целую историю и для какого-нибудь толстого женского журнала. Надо по-быстрому разделаться со статьями, которые висят на ней, как на криминальном обозревателе пресс-центра, и вплотную заняться делом Авдюкова. Толк будет, если дело раскроется. Только вот блеснет ли удача с раскрытием?

Как же все-таки попала бутылка с уксусной эссенцией в двести второй номер?

Кто ее мог подложить? По логике вещей, тот, кто знал о том, что Владлен Ермолаевич Авдюков каждое утро натощак, лежа в постели, выпивает целую бутылку нарзана, добиваясь мочегонного эффекта. Почки свои промывает. А кто об этом знал? Знали все домашние — жена, домработница, которая и ставила дома в спальне бутылку. Дочь наверняка знала. Любовница — эта самая загадочная Юлия Олейникова, исчезнувшая из отеля среди ночи. А также об этом знали горничные «Паруса» — Вероника Мизина и ее напарницы. А это значит… раз были в курсе горничные отеля, знал и весь белый свет. Поди дознайся, кому они еще об этом говорили? Менеджеру, стюардам, распоряжающимся пополнением фригобаров. Да и сам Авдюков своего увлечения водолечением ни от кого не скрывал. Это как в случае с новой модной диетой — узнал, немедленно поделись с другим, обсуди, соблазни попробовать.