Тени Амиран. Черный рыцарь для неженки - Александра Мурри

как работает в тех стенах. С кем следует дружить, от кого лучше держаться подальше.

Ему одиннадцать, ей тогда было... около пяти-шести лет. Не помнит точно, да и не считал никто в монастыре дней рождений. Не было их.

Вспышка воспоминания на миг заставила стиснуть зубы, отчего головная боль из равномерного треска перешла в категорию отбойного молотка.

... Настоятельница неумолима со своими воспитанниками. Не смотрела ни на возраст, ни на физическое состояние. Они — ее собственность. Ее вложение.

Эксперимент.

Одаренные — люди сверх нормы восприимчивые к окружающему. В монастыре Амиран эту восприимчивость доводили до максимума, до грани, когда человек еще может ее выдержать. Не без помощи, однако.

Жестокий эксперимент сумасшедшей? Или финансированный свыше проект? В последнее время Эдам все больше склонялся к второму варианту.

В монастыре работали продуманно и систематично над идеей, над воплощением и выбором средств. Комплексно. Одна сумасбродная женщина, с какой бы энергией ни взялась бы за дело, но не смогла бы так все организовать. В одиночку — нереально.

С одной стороны — доведенные до границы безумия медиаторы. С другой, отражая и закрывая первых, — экраны. Последних довели до другой крайности — непробиваемое спокойствие и экранирование объекта от всего на свое усмотрение, от колебаний материальных и нематериальных, и процессов окружающей среды, до собственных же эмоций медиаторов. Щиты.

В стенах Амирана их предпочитали называть экранами.

Эдам усмехнулся. Тогда таких, как Рори, можно прозвать Антеннами, нет?

Неженка падала от изнеможения во время занятий. Просто падала.

А ловил почему-то всегда Эдам. Прятал. Укрывал и грел на навесе в сарае, где в самом дальнем и темном углу построил что-то, похожее на гнездо из старого одеяла и сена.

Потом расплачивался за непослушание и своеволие дополнительными часами работы. Дисциплина — наше все!

Воспоминание о том ощущении, когда Рори доверчиво держалась за его руку, не оставляло в покое... Возомнив себя рыцарем, Эдам охранял ее сон.

С чего?! Сколько раз задавался этим вопросом в прошлом, сколько раз в последние дни...

Мелкие ведь были. Ни о каких романтических чувствах не шло и речи.

Смешно.

Возомнил и охранял. Дружба с большой буквы.

Он привязал малявку к себе. И сам привязался, выбрав ее человеком, которого будет защищать во что бы то ни стало, в ущерб себе.

И которому будет доверять как себе.

В те далекие времена Неженка никогда не подводила его — в меру своих сил. И доверие было взаимным. Сейчас — другой вопрос. Другая жизнь, и они другие.

Дети умеют быть верными, взрослые же чаще, чем хотелось бы, это умение теряют. Учатся предавать. Находятся веские причины, достаточные для оправдания предательства в собственных глазах. Обстоятельства. Обещания... Власть и деньги. Всегда они, как ни банально.

Потом монастырь накрыли и детей распределили по Империи. У Эдама отняли семью. Какая никакая, но именно семья. Они — дети-сироты, держались вместе.

У него была малявка Неженка. Не стало никого.

В контексте текущего расследования его собственные мысли, воспоминания и ощущения приобретают иное значение. Семью отняли не только у него.

Сколько их таких вышло из Амирана?

Это дело напрямую связано с его прошлым. И с прошлым Рори. И, возможно, у убийцы больше общего с убитыми, чем кажется.

Не думал ли сам Эдам о том, чтобы предъявить счет? Расквитаться и отомстить за сломанное детство, за то, что сделали с ним?

Но кому?

Ха... ха.

Уж точно не другим воспитанникам.

Хорошо, что он нашел Рори первым. Она идеально подходит под типаж жертв Прожигателя.

Как она изменилась!.. Черт. Мысли снова вильнули совсем не в ту сторону.

Эдам перестал качаться на стуле, позволив тому со стуком опуститься на четыре ноги. Голоса Хаффнера и Вовина доносились из коридора, Рюск в кабинете телефонировал с прямым начальством на повышенных тонах. Все при деле.

Эдам разрешил себе думать о Рори так, как не следовало бы. Три минуты, не дольше.

Он и представить не мог... А представлял… Бывало — накатывало, уплывал в идиотские и отдающие пубертатным периодом грезы. Его слабость. Он принял это. Баловался, как Рюск изредка сигаретой.

Три минуты. Он разрешил их себе.

Сейчас Неженка другая. Самостоятельная, деловая и смешная. Крутится среди обычных людей, приспосабливается и строит жизнь, какую хочет, несмотря на свой дар.

В этих туфлях на каблуке, считай детского размера, бордовых, почти алых, как на женщинах определенной профессии. На грани приличий. В юбке из легкой, чуть прозрачной многослойной ткани — Эдам понятия не имел как она называется! –развевающейся, как крылья бабочки. Или плавники диковинной рыбки, каких он наблюдал в бирюзовых водах колоний.

Нахмурился, отворачиваясь к окну. Подозревал, что даже Вовину станет понятно о его мыслях и состоянии при одном взгляде на лицо Эдама.

Кто ее научил так одеваться?

И для кого она так... Оборвал сам себя, не дав мысли-ощущению оформиться.

Богема. Эдам видел девушек, одетых похоже. Бунтарки — художницы, музыканты, поэтессы, часто подстриженные под мальчика, с папиросой в длинном мундштуке между хищными алыми губами.

Но, несмотря на вызывающий образ, Рори воспринималась им той девочкой, искренней и доверчивой.

Его девочкой. Его Неженкой, подругой.

Или Эдаму хотелось так думать?

Рори не замечает, как на нее выворачивают головы мужчины. Но заметил Эдам.

Девочка-женщина, не осознающая своей притягательности. Нереально красивая. Для него. И для других тоже, очевидно же.

Зависал над ее руками, длинными пальцами с бледными округлыми ногтями.

Фантазия несла... Почувствовать их на своих плечах, чтобы впились, сжимаясь, оставляя на его коже следы. Он свои тоже оставил бы. На шее, на точке пульса — губами. На запястьях, где просвечивают синие венки — ладонями. Потому что сжал бы слишком сильно, потому что наверняка не смог бы сдерживаться с ней, контролировать себя, свою силу.

Уже не смог.

Что в них такого? Ничего особенного, руки как у других женщин. Девушек... Сколько их было в жизни Эдама? Немало.

Почему Рори? Не знал ответа. Для него она вся была особенной. От кончиков ногтей до носков бордовых своих туфель. Контраст между его детскими воспоминаниями о Рори, его взрослыми мечтами и воображаемыми картинами, и реальной Рори — протяни руку, вот она — перед тобой!.. Он сносил все барьеры. Остатки самоконтроля уходили на то, чтобы и в самом деле держать свои руки при себе. Не схватить ее немедленно, не заявить права, рыкнув «моя»!

И... Надо остановиться!

Три минуты истекли.

Ежовые рукавицы. Помнишь?

Наблюдать. Защищать. Работать.

И не лезть себе в душу, не копаться в том клубке