Слово погибели № 5 - Марина Дяченко

– …Мое прозвище было Жук, из-за усов, его – Тихоня. Все наши знали, что он за тихоня, а чужие ловились, бывало, на его невинный вид, снаружи он был тюфяк-тюфяком… Ни один памятник не похож на него. Только тот, что в парке, и то немного. Я никогда не знал про него правды… Время заканчивается, а я болтаю невесть что… Слушай, дочка. Дослушай до конца и прокрути еще раз. Нас было двенадцать человек. Вечером второго сентября…

Игрис нажал на кнопку «Стоп», лента остановилась. Сам он не мог бы объяснить в этот момент, почему так сделал: рука сама поднялась и нажала на черную клавишу. Маг-манипулятор был тут ни при чем.

– Это не документ. Это семейная реликвия. Болтовня старика, давно выжившего из ума.

Алистан молчал. Он сидел в плетеном кресле, закинув ногу на ногу, и смотрел в окно, на галдящих синиц. У Игриса звенело в ушах – казалось, надвигается чудовищное землетрясение, идет волна, и пенная верхушка ее уже видна на горизонте.

– Это семейное дело чужих умерших людей, – повторил он с нажимом. – Мне неприятно это слушать.

– А придется, – тихо сказал Алистан.

Скрипнуло кресло.

– Вы же хотели узнать правду? Я вам не нянька и не цензор. Слушайте! Знайте правду, вы так трудились, чтобы ее добыть!

– Это не правда. Это не документ. Это…

– Тем более. Почему вы нервничаете, как девочка? Вы, следователь, как я понимаю, с опытом? Почему Алисия Желудь дослушала это до конца, а вы пасуете?

– Ладно, я дослушаю, – сказал Игрис. – Но я не верю ни единому слову!

Щелкнула черная клавиша.

– …на воссоединение с другим отрядом. Потом мы разделились. Мне было велено сидеть за баррикадой и никого не пускать. Легко сказать – никого. Когда повалила толпа с винтовками, я рванул было назад…

Голос старика отдалился, зазвучал глухо, как в бочке. Он говорил теперь отрывисто, подолгу умолкая, преодолевая хрипоту:

– …Никому не рассказывал. Вернулся к баррикаде, подпустил их поближе и открыл огонь. Один. Против целой роты! Они не ждали, их так и покосило, остальные залегли и стали палить уже по мне… Я обгадился. Но менял ленты и стрелял. Хоть и не хотел. Какой к лешему героизм! Он вступил в меня, и водил, как куклу. Я же не знал, что он маг. Никто не знал. Нас было двенадцать человек, всякому дорога своя шкура, а на прочих плевать. Он поднял нас и повел. Все померли, Студента пополам разорвало, я видел. Потом ничего не помню… Меня тоже приняли за труп… Пришел в себя, кругом уже пируют, уже ревут: «Слава Равелину!» Я тогда только вспомнил, как его звали, а то все Тихоня да Тихоня…

Странный звук прорвался из динамика. Старик плакал.

– …тоже герой и мертвец. На самом деле я не Герман и не Желудь, а Парм Гнилой Мост, в любом учебнике мое имя есть. Документы фальшивые после войны справил. А настоящие приберег… Они под полом. Знаешь, где искать. Там же и письма, и все, что я записал… Прости меня, дурака, но вот так вышло, и не могу помереть с этой тайной. На центральной площади, третий справа, я стою, с усами… Да и на любой памятной доске. Можешь прийти, поглядеть… Даже похож, как я был, в молодости… с тех пор усов не носил никогда… Живи, дочка, будь счастлива, выйди замуж, внуков мне нарожай… Если суме…

Кассета закончилась.

Алистан сидел, не шевелясь, только покачивая носком ботинка. Игрис чувствовал, как немеет лицо. Будто под анестезией.

Болотная Карга построила пряничный домик недалеко от шоссе, где часто пропадали машины. Она играла людьми, как в куклы. Она манипулировала…

Если верить человеку, чей голос сохранился на кассете, – маршал Равелин тоже был манипулятором. Тогда выходит, что памятник Равелину и Двенадцати – монумент в честь манипулятора и его жертв. В День памяти к нему возлагают цветы не просветленные люди, исполненные любви и достоинства, не соотечественники героев, а жертвы колоссального обмана, марионетки.

– Да-да, – прошелестел Алистан. – Именно так. Именно… Женщина носила это в себе двадцать лет. Что случилось, что она не утерпела?

– Молния.

– Что?

– Молния разбила памятный знак, – Игрис едва шевелил губами.

Он вспомнил: трещина прошла по лицу третьего справа. Сталевара, чье настоящее имя – Парм Гнилой Мост. Алисия была очень суеверной. Тут и несуеверный призадумался бы.

– Я не верю, – сказал Игрис. – Это бред.

– Мне-то она принесла доказательства, – по своему обыкновению отрешенно, проговорил Алистан. – Я-то не сомневался в правдивости ее слов. В том, что ее отец – не бредил и не лгал. Зачем ей понадобился маг? Именно из «Коршуна»? Она смотрела сериал… «Под надежным крылом». Там полно сюжетов, когда человек приходит в «Коршун» со своей тайной… со свидетельством о магическом преступлении… и получает помощь.

Алистан, казалось, говорил сам с собой, забыв о присутствии другого. Игрис вдруг почувствовал себя грязным. С головой выкупанным в дерьме и нечистотах.

– Это бред! – услышал он собственный голос. – Грязная провокация, непонятно зачем… Так оболгать… Я не верю в эту чушь!

– Верите, – кротко сказал Алистан. – Более того – знаете. И никогда не будете жить, как раньше. Из вашей жизни вырвали большой, светлый, счастливый кусок.

Он открыл магнитофон и вытащил кассету. Положил на плетеный стол веранды перед Игрисом:

– Вот то, чего вы добивались. Берите. Это правда.

– Это ложь.

– Это правда. Идите, обрадуйте жену… Знаете, найдутся люди, которые придут в восторг. Кто-то захочет заткнуть уши, не поверит с первого раза, но пройдет несколько лет – и не останется никого, кто верил бы в подвиг Двенадцати.

– Это не предмет веры! Это исторический факт! Которому есть свидетели, есть документы…

– Вам еще раз показать, что такое манипуляция? Или вы уже все поняли?

Игрис не поверил своим глазам: маг-убийца сидел, развалившись в плетеном кресле, и, кажется, ликовал.

– Дар манипулятора – относительно редкий. Определяется нелегко. Если все, кем манипулировали, гибнут, как это было в случае с госпожой Стри, – тайна хранится сколь угодно долго. Двенадцать в самом деле совершили то, что совершили, но двигала ими не любовь, не ярость, не вера в победу, не преданность своему народу. Ими двигала чужая воля, грубо и безжалостно. Они орали от страха, пачкали штаны, корчились. Это было, наверное, жуткое и жалкое зрелище… Они не герои, которых помнят столетия после смерти. Они…

– Чему вы радуетесь?!

У Игриса перехватило дыхание. Он хотел встать – и тут же рухнул обратно в кресло. Заговорил прерывисто, как старик, чей голос записан на пленку:

– Все равно, что ими двигало! Человек может орать от ужаса, но делать свое дело! Страна распалась бы, погрязла в войне и голоде, возможно, никто из нас не родился бы! Кем бы они ни были – они герои!