Две три призрака - Элен Макклой

— Думаю, вы сделаете это и без нашего разрешения, — наконец ответил Тони. — Выпишите ордер на обыск и… Ключи от дома Амоса в полиции. Надеюсь, вы не найдете там ничего, что повлияет на наши доходы…

Бэзил испытующе вглядывался в бесстрастное лицо Тони.

— Вы не очень доверяли Амосу Коттлу?

— Я даже себе не доверяю, — ответил Тони. После отъезда Бэзила Гас спросил:

— Я отвезу Веру?

— Нет. — Голос Тони был твердым. — Вера и Мэг не могут ехать в одной машине. Я подброшу ее до станции. Пойду посмотрю расписание.

Филиппа закурила сигарету.

— Ну и утро, — глубоко затянувшись, сказала она. — Вытащили из шкафа все скелеты.

— Ни одного не забыли? — спросил Лептон. Филиппа встала. Лептон тоже встал и, обойдя стол, подошел к ней. Его темные глаза, казалось, гипнотизировали ее.

— Вы с ним спали? — спросил он едва слышно.

Филиппа не привыкла к подобной прямолинейности и растерялась.

— А вы откуда знаете?

— Ваш взгляд, когда вы узнали, что Амос был всего лишь половиной человека. — Лептон откровенно изучал ее. — Ну и как это… Спать с двумя третями призрака?

Филиппа вздрогнула и закрыла лицо руками.

— Я не призрак, — прошептал Лептон. Он обнял ее, и Филиппе показалось, что она теряет сознание.

— Морис… — прошептала она и отпрянула. Ей почудилось какое-то движение. Подняв глаза, Филиппа увидела в дверях Веру. Злобное торжество светилось в ее глазах.

Прежде чем они успели опомниться, Вера исчезла.

9

В два часа дня Бэзил выехал на дорогу, которая вела к дому Амоса Коттла. Он попросил Эммета Эйвери подъехать туда к трем, и таким образом у него был час общения с таинственным призраком.

Ключ Бэзил взял в полицейском участке. Он открыл дверь и был оглушен царившей в доме тишиной, хотя Тони предупредил его о звуконепроницаемых стенах. У Бэзила была своя теория. Он считал, что недостатки современной литературы — результат городского шума. Шелли никогда бы не написал свое стихотворение о жаворонке, если бы за его окном работал пневматический бур, а в доме напротив на всю улицу орало радио. Амосу было доступно то, что только немногие нынешние писатели могли себе позволить — тишина. К тому же он жил один. В этом доме на Амоса нисходило вдохновение.

И в этом доме Амос был несчастлив. Он заглушил отчаяние алкоголем и писал романы, которые спровоцировали публичную грызню критиков. Теперь, когда Амоса уже не было в живых, Бэзилу казалось, что дом заполнен неуловимым эхом прежних звуков. Вот если бы у него был какой-нибудь сверхчувствительный прибор, чтобы пробиться в прошлое и услыхать вчерашние голоса. Бэзил чувствовал, что дом хочет о чем-то ему рассказать.

Огромные окна как бы увеличивали комнату. Солнечный зимний день сиял совершенной белизной на фоне лазурного неба. Бэзил медленно обвел взглядом стены. Причудливое окно над камином привлекло его внимание. В нем была какая-то нарочитая алогичность, и оно производило зловещее впечатление, словно тщательно продуманное сумасшествие. Наверное, и дом, и мебель были выбраны Тони, который считал важным внешний вид манекена. Ни одна вещь ничего не говорила Бэзилу Виллингу о живом человеке.

В корзине для бумаг Бэзил обнаружил смятую салфетку с коричнево-красными пятнами. Кровь? Присмотревшись, он понял, что это следы губной помады необычного оттенка, слишком яркого для большинства женщин. Но не для Филиппы Кейн. Такую же помаду он видел на ее губах сегодня утром. Конечно, это ничего не доказывает, но может навести на размышления. Очевидно, Амос не был так одинок, как говорили Тони и Гас.

Бэзил быстро осмотрел кухню. Амос явно не был эпикурейцем. Ни в холодильнике, ни в шкафу ничего экзотического. Никаких соусов и приправ. Национальность Амоса перестала вызывать у Бэзила сомнения. Только американец может пить бразильский кофе и есть черствый хлеб, когда даже в супермаркетах продукты на любой вкус.

Бэзил не рассчитывал найти какие-нибудь существенные улики в доме Амоса, но не мог и предположить, что их не будет вовсе. Осталось осмотреть стол и книжные полки.

На полках в гостиной на самом видном Месте стояли разные издания книг Амоса. Здесь же — альбом с фотографиями и папки газетными вырезками, расположенными в хронологическом порядке.

Верхний ящик стола поразил Бэзила идеальным порядком. Стопки бумаги, копирка, большие и маленькие конверты, ручки, карандаши, ластики, неоплаченные и оплаченные счета, налоговые квитанции, чековые книжки. Во втором ящике лежали нанки, на которых было написано: «Договоры» и «Письма». В третьем — напечатанная под копирку рукопись, четыреста двадцать одна страница, в голубой папке с надписью: «Два края земли. Роман. Амос Коттл».

Наверное, это та самая рукопись, о которой говорили Гас и Тони. В ней не оказалось ни одной, даже незначительной, правки. Очевидно, Амос еще не успел посмотреть ее. Интересно, он сам ее перепечатывал или отдавал машинистке?

В других папках в этом ящике были рукописи уже напечатанных книг и сценариев. На каждой стояла дата. Первый сценарий был предназначен для январской передачи, а вся программа рассчитана на тридцать девять недель, исключая период отпусков.

Где же черновик романа, который Амос только что начал писать? Где его заметки и неопубликованные рассказы?

Бэзил начал с писем. Все они были деловыми. Ничего личного. Едва ли следовало рассчитывать на сентиментальность человека, потерявшего память. Эмоции — так или иначе продукт памяти, и они накапливаются по мере того, как идут годы. Амос же был ребенком, далеким от мира взрослых чувств.

Кладя папку с письмами на место, Бэзил сделал первое открытие.

Когда он задвигал ящик, он застрял. Бэзил что-то нащупал и вытащил наружу. Это был маленький кошелек из потрескавшейся и выцветшей кожи. Открыв его, Бэзил увидел сложенную салфетку. Он развернул ее. Внутри лежало массивное обручальное кольцо с надписью на внутренней стороне: «Г. М. от А. К. 6.10.48» и прядь волос, перевязанных белой ниткой. Волосы были того красивого каштанового оттенка, который на свету отливает бронзой. Ни один краситель не дает такого цвета. К тому же они были необыкновенно мягкими на ощупь. Здесь же лежал старый золотой наперсток с голубыми и розовыми незабудками по краю и причудливо выгравированной буквой «Г». Гертруда? Грета? Гретхен? Гризельда? А может быть, самое дорогое для него, Бэзила, имя — Гизела?

Бэзил долго не мог отвести взгляда от этих предметов. Наверняка они все принадлежали одной женщине. Но почему она рассталась с обручальным кольцом? Умерла или Развелась? Нет, мужчина не будет хранить прядь волос бросившей его женщины. Может быть, они принадлежали не Амосу, а бывшему хозяину дома? Нет. Вряд ли о них забыли бы при продаже. Скорее всего, они принадлежали Амосу. Помнил ли он, что они значили в его жизни? Абсурдно предполагать, что у человека, лишенного памяти, есть чувства. А вдруг он хранил эти вещи как единственный ключ к прошлому? Наверное, полиция нашла их у него в кармане, когда подобрала его на шоссе, и вернула ему, не сумев ничего выяснить. Ни Амос, ни доктор Клинтон ни разу не проговорились о них ни Гасу, ни Тони. Почему? Тони наверняка не стал бы публиковать книгу человека, который был ходячей загадкой. Человека, чье прошлое может в любой момент взорваться как бомба.

Стук в стеклянную дверь прервал размышления Бэзила, и он сунул кошелек в карман.

На фоне блекнущего неба стоял Эммет Эйвери. Бэзил открыл дверь.

— Так вот она, цитадель врага! — Холодные серые глаза Эммета с откровенным любопытством оглядели комнату и задержались на рукописи. — Посмертный Коттл?

Бэзил кивнул.

— Должны быть еще набросок романа, записная книжка и несколько рассказов, но я их не нашел.

— De mortuis [9] … — Эммет вздохнул. — Теперь нам придется быть с ним повежливее. Знаете, я столкнулся на станции с Тони и Леппи. Посмотрели бы вы на их рожи. Пришлось сказать, что я встречаюсь тут с вами. Им, конечно, было интересно зачем, но я и сам не знаю. Зачем я нужен вам, доктор Виллинг? В качестве подозреваемого? Или адвоката дьявола?

— Ни то, ни другое. Вы мне нужны в качестве эксперта. Тони Кейн сказал, что ваш отец был бухгалтером и лучше всех знал, как нужно составить договор. Вы тоже, кажется, с ним работали? Вот письма. Прочитайте их и скажите, что вы о них думаете. Садитесь, пожалуйста.

Эммет поудобнее устроился в кресле и открыл папку. Не дожидаясь приглашения, он принялся читать вслух, как будто то, что он увидел, позабавило его и ему хотелось с кем-нибудь разделить удовольствие. У Эммета был хорошо поставленный голос, и каждое слово он произносил громко и отчетливо.

Даниел Саттон и компания.

256 А, Четвертая авеню,

Нью-Йорк, 16. Нью-Йорк.

14 января 1952 года.