Балтийцы идут на штурм! (c иллюстрациями) - Николай Ховрин

— Да здравствует свободная Россия!

Оратору от души аплодировали. Многие рабочие, присутствовавшие на митинге, в то время искренне считали, что победа теперь уже достигнута, что вместе с отречением царя, как по мановению волшебной палочки, изменится вся жизнь. Они еще не подозревали о том, что их мужеством и кровью воспользовались те же самые хозяева, на которых они так долго гнули спину.

[55]

РЕВОЛЮЦИЯ ПРОДОЛЖАЕТСЯ 

Андрей Козырин и я отправились в Кронштадт. Мы спешили к товарищам по службе, по подполью. Этот город выглядел совсем не так, как прежде. Раньше матросы и солдаты проходили по центральным улицам боязливо, торопясь миновать места, где можно было нарваться на начальство, а то и на самого адмирала Вирена. Улицы, на которых хозяевами чувствовали себя лишь офицеры, были малолюдны.

Теперь же Кронштадт предстал перед моими глазами шумным, оживленным, переполненным людьми. Они занимали не только тротуары, но и мостовые. Всюду мелькали красные банты, приколотые поверх бушлатов, шинелей и пальто. Очень редко встречались офицеры. Держались они отнюдь не так уверенно, как совсем недавно. Бросалось в глаза, что почти все матросы и солдаты были без погон. Многие из них демонстративно не приветствовали начальство, а последнее делало вид, что не замечает этого.

Мы с Андреем также находились в этом пестром потоке. Затем он попрощался и пошел в свой полк. Я продолжал путь один. На одной из улиц увидел большую колонну вооруженных матросов. Быстрым шагом они направлялись к пристани. В первом ряду шагал рослый молодец, лицо которого мне показалось знакомым. Это был Головач, служивший прежде на «Павле I». Он тоже узнал меня и выбежал из строя. Я поинтересовался, куда спешит отряд.

— Понимаешь, какое дело, — торопливо заговорил он, — поступили сведения, что на Кронштадт из Питера движется пулеметный полк усмирять нас... Надо успеть занять позиции.

— Не может того быть, — усомнился я, — пулеметный полк перешел на сторону революции и вряд ли пойдет против матросов. Это провокация какая-то.

— Да и мне так кажется, — обрадовался Головач, — но кто его знает... надо идти. Приходи вечером в экипаж, поговорим...

[56]

И он помчался вслед за ушедшей вперед колонной. Провожая его взглядом, я вспомнил, как мичман Батогов бил Головача по лицу. Попробовал бы теперь он сделать это! А может быть, уже и в живых нет того мичмана?

О том, что делается в Гельсингфорсе, я мог только догадываться. Не была еще ясна мне и обстановка в Кронштадте. Надо было скорее разыскать кого-либо из товарищей. Где находятся Сладков и Ульянцев, я не знал и ничего о них не слышал с того самого дня, когда мы расстались в здании суда после оглашения приговора. Филимонов и Кузнецов-Ломакин, видимо, на фронте. Оставалась надежда найти Зайцева, и я отправился в службу связи на Петровскую улицу.

К счастью, Владимир Михайлович был на месте. Он выглядел усталым, но был весел и оживлен. От него я узнал подробности о революционных событиях в Кронштадте.

Весть о том, что в Петрограде начались рабочие волнения, сюда долетела очень быстро. Об этом говорили в домах и на улице, на кораблях и в казармах. Командование гарнизона почувствовало, что в воздухе запахло грозой, и попыталось как-то изолировать личный состав. Оно запретило увольнение матросов и солдат в город, постаралось закрыть все каналы информации о том, что творится в столице, держало нижние чины в полном неведении о происходящем.

Однако сведения из Петрограда все равно просачивались в крепость. Их приносили рабочие Пароходного завода, передавали матросы службы связи, дежурившие у телефонов и телеграфных аппаратов. Руководители подпольных групп были предупреждены о том, что надо быть готовыми к возможному выступлению.

Утром 28 февраля комендант крепости адмирал Курош, получивший сообщение, что в столице создан Совет рабочих и солдатских депутатов, собрал на совещание офицеров. Он поинтересовался, можно ли использовать кронштадтский гарнизон для подавления восстания в Петрограде. Собравшиеся в один голос заявили, что матросы и солдаты не станут стрелять в рабочих. Военный губернатор Кронштадта адмирал Вирен мобилизовал полицию и приказал ей расставить на чердаках домов пулеметы.

Не сидели сложа руки и военные партийные организации. Они готовили людей к вооруженному выступлению, договорились о сроке — в ночь на 1 марта.

Первым поднялся учебно-минный отряд. Захватив винтовки, матросы вырвались на улицу, где встретились с сол-

[57]

датами 3-го Кронштадтского крепостного полка. Вместе подошли к воротам 1-го Балтийского экипажа и дружным напором сорвали их с петель. К восставшим сразу же присоединились моряки переходящей роты — той самой, где были собраны наиболее «неблагонадежные» нижние чины. Их примеру последовал и весь экипаж. Офицеры были немедленно арестованы.

Восстание быстро охватило весь Кронштадт. Полицейские и жандармы попрятались. Часть офицеров — наиболее ненавистных и оказавших сопротивление — была перебита. Некоторые командиры перешли на сторону революции. Поздно ночью матросы выволокли из дома насмерть перепуганного Вирена. Его отвели на Якорную площадь, где собрались тысячи людей. Некоторые предлагали судить его. Но ненависть к жестокому адмиралу была слишком велика. Народ требовал: «Смерть тирану!» Вирена тут же застрелили, труп сбросили в овраг.

К утру 1 марта весь Кронштадт был в руках восставших. Лишь группа городовых, засевших в полицейском участке, еще отстреливалась. Артиллеристы подтащили трехдюймовую пушку и ударили по ним прямой наводкой.

На общекронштадтском митинге, состоявшемся на Якорной площади, избрали новый орган власти. Он был назван Комитетом общественного движения. Его председателем стал студент Ханох.

Рассказав мне об этом, Зайцев добавил:

— Комитет у нас получился явно неудачный — ни рыба ни мясо. Авторитет не тот. К тому же вслед за Временным правительством он ухватился за лозунг: «Война до победного конца!» С этим солдаты и матросы никак не согласны. Будем создавать свой Кронштадтский Совет по примеру рабочих и солдат Петрограда.

Зайцев предложил мне остаться в Кронштадте, войти в местную организацию большевиков. Я отказался — мечтал скорее попасть на свой корабль. Тогда Владимир Михайлович посоветовал разыскать матросов, списанных с «Павла I» за политическую неблагонадежность, и группой двигаться в Гельсингфорс. Предложение было разумным, и я ухватился за него. Пошел по всем военно-морским частям. После двухдневных поисков нашел человек двенадцать. Все они охотно согласились вернуться на линкор, который в Гельсингфорсе первым поднял флаг восстания.