Обратная сторона - Ольга Иженякова

На вокзале продают много вяленой и копченой рыбы местного улова, но мне сейчас не до нее.

Я спешу в речной порт. Через двадцать восемь минут с пристани отплывает мой теплоход. Медлить нельзя, другой будет только на следующей неделе, и такси на предельной скорости везет меня на другой конец поселка, к причалу.

В кассе я покупаю билет последней. Лечу на пристань. Улыбаюсь неестественно тонкобровой капитанше и вхожу в пассажирскую каюту. Короткие железные ступеньки и высокие каблуки. Класс! Как только я плюхаюсь на свое место, тут же начинает гудеть мотор, волны изо всех сил бьются о пристань. Теплоход медленно делает поворот и берет курс на север. Штурман на судне тоже женщина, ну и кок, само собой. Пассажиры — в основном местные мужчины.

Я думаю о том, как хорошо, что я надела длинную юбку и теперь не видно кровавых синяков на коленях. Все смотрят на мои высокие каблуки и думают, что у меня все замечательно. И правильно. Миру нужно демонстрировать красивое и только красивое, пусть все улыбаются!

А теплоход тем временем уверенно разрезает яркую синеву реку, какая, наверное, бывает только в этих местах да на картинах первоклассных художников. И мне почему-то без устали хочется смотреть на это чудо.

По краям реки оккупировали белоснежные лилии, их ярко-желтые сердечки видно далеко и оттого кажется, что попала в какую-то другую страну — страну вечного Солнца.

Только что здесь прошел дождь, и над лесом появилась огромная, невероятно яркая радуга.

Потревоженные шумом теплохода постоянно вылетают из камышей испуганные утки. Покружат, покружат немного — и снова в свое гнездо.

Одна пара, вторая, третья, четвертая, пятая… К осени у них появятся утята и, возможно, также будут испуганно вылетать и кружить над этим же самым теплоходом.

По обрывистым берегам реки много стрижиных нор. Чуть поодаль семейство аистов лениво поглядывает в нашу сторону.

На берегу привычная суета. У встречающих на глазах слезы. Меня встречают друзья, они пришли с букетом васильков.

Я почему-то тоже плачу. Путаясь в полах длинной юбки, иду по палубе.

Ветер быстро начинает раскачивать судно, но я уже сошла на берег. Сначала одна волна, следом другая пытаются меня догнать, но не успевают и громко разбиваются о речной песок. А я уже подношу к лицу влажные васильки и слышу:

— Господи, Ариночка, как мы долго тебя ждали…

Мне повезло на маленькую, но сенсацию. В день моего приезда два известных в округе рода играют свадьбу, причем со всеми обычаями. Такого теперь, увы, не увидишь, и я, не желая пропустить ничего, бегу (именно бегу!) в чум невесты — наниматься помощницей по хлопотному свадебному хозяйству.

Меня радостно привечают и тут же дают задание — мелко порезать тушу молодого бобра и натопить жира. Этим жиром потом будут мазать невесту, перед тем как она покинет отчий дом. Жир должен легко впитываться в кожу, чтобы на всю жизнь защитить молодую Коко от злых духов и бесплодия.

И я начала делать свою работу с особенным старанием.

В то время другие женщины чистили рыбу на уху и пекли лепешки. По поводу свадьбы в чуме была проведена генеральная уборка.

Коко сегодня ничего не делала. По уставу своего рода она должна была плакать, но ей плакать почему-то не хотелось, а хотелось в город на дискотеку. Она целый день наряжалась, вертелась перед зеркалом, красила брови, ресницы, губы; потом все это стирала и снова красила.

— Мама, слышь, а когда я выйду замуж, курить можно будет? — спросила неожиданно Коко у матери.

— Там уж пусть муж решает, что тебе можно, а что нельзя, — тут же ответила та. — Я тебя ему отдаю чистую, неиспорченную. Тесто месить умеешь, пока будешь стряпать лепешки, а там дети пойдут, надо будет их воспитывать, чум свой справите, стадо у вас хорошее будет. Ну поплачь, давай, поплачь, чай навсегда родной чум покидаешь.

— Да ну, мам, неохота. Размажу тушь, представляешь, какая буду страшная? Я, мам, тут вот что подумала: если Тэтамбой любит ученых женщин и захочет поговорить со мной про математику или эту… политику, что ему отвечать?

— Коко! Ну что ты говоришь такое? Если бы Тэтамбой любил ученых, он что, в городе бы их не нашел? Он целых два года учился в училище на механика и приехал оттуда холостым, значит, ему дома нравится. И потом, ты ведь у нас умная, вон сколько всего знаешь про разные лифчики, духи, помады: номера, размеры! Поди, сыщи, такую, как ты! Да ни в жизнь! Фу ты, забыла! Совсем забыла! Надо же багульник размять, шаман-то чем вас окуривать будет? Ну все, я пошла, а ты поплачь, поплачь, чтобы потом в жизни плакать не пришлось.

Тут в чум вошел хозяин. Увидев дочь, стоящую у зеркала, направился к ней, на долю секунды замер, остановился как бы оценивая, насколько она хороша, а потом взял за рукав, повернул ее к себе и спросил:

— Скажи, Коко, только правду, чтобы я все знал с самого начала: у тебя были мужчины?

— Папа, что ты говоришь?..

Дочь удивленно подняла склеенные тушью ресницы, и старик решил повторить вопрос:

— Ты спала с каким-нибудь мужчиной, как мы спим с твоей мамкой?

— Нет.

Старик удовлетворенно закряхтел и сделал вывод:

— О-о-о, теперь Тэтамбой хорошо нам будет должен. Каждый год гостинцы будет носить, ведь нетронутую берет. Молодец, Коко!

Солнце потихоньку начинало садиться, на небе стал вырисовываться ярко-малиновый закат. Олени в стаде принялись ложиться, прилегли и собаки, а чум чем-то напоминал встревоженный муравейник. Несмотря на то, что кругом было светло, хозяева зажгли керосиновые лампы. Младший брат Коко включил магнитофон с песнями Рики Мартина, за что тут же от сестры получил подзатыльник, но магнитофон не выключил, а убежал вместе с ним в стадо.

И только когда суматоха немного улеглась, хозяева обратили на меня внимание.

— А-а, журналистка, — улыбнулся отец невесты, — снова к нам приехала в тайгу. Почему такая бледная, что случилось? Болеешь? Ты, говорят, все стойбища в округе знаешь? Ну, и какое лучше? Где белых оленей больше? Где волков меньше, а больше ягеля, а?

Я стояла немного смущенная, не зная, что ответить. Признаться, я никогда не задавалась подобными вопросами.

Хозяин внимательно осмотрел меня с головы до ног, улыбнулся.

— Айда за мной, счас лечить тебя будем.

Выйдя из чума, он сказал:

— Эх ты, ученая! А в позапрошлом году щеки-то у тебя были розовее нонешнего и тела больше было на тебе. А теперь кожа да кости. А глаза-то как горят! Как горят! Также все ночами пишешь? Что врачи-то говорят? — Вдруг хозяин резко осекся, посмотрел виновато под ноги, потом, немного погодя, погладил меня по плечам и добавил: — А ты их не слушай. Врет нынче медицина — хоть за деньги, хоть так, а все равно врет. Эти их передовые технологии, мать их за ногу! До сих пор не изобрели хорошего лекарства от описторхоза. Придешь в больницу, а там лечат тебя как и двадцать лет назад. Единственное, что изменилось, — шприцы пластиковые сделали, а все остальное или как было, или еще хуже стало. — Увидев сына в стаде, хозяин прикрикнул: — Шурка, а ну Чирка сюда, мигом!