Пасьянс гиперборейцев(Фантастические повести и рассказы) - Ткаченко Игорь

Как тогда, в канцелярии под испуганно-злобным взглядом писаря, мне стало не по себе и опять я почувствовал онемение между лопатками, будто смотрит мне в спину готовый к прыжку изрод.

А в Заветный Город пришла весна. Весла слепого лодочника выбросили побеги с молодыми листочками. Он срезал их и дарил русалкам, чтобы они могли сплести себе венки и водить хороводы на лунной дорожке.

Кипели бескровные сражения у зеленеющей молодым плющом монастырской стены, и Варланд, совсем не строго покрикивая на резвящихся на лужайке коняков, готовился к приезду гостей со всех уголков Дремадора.

Ночная птица пролетела над дорогой, и зашелестели листья у Дома над теплой землей.

У входа кто-то кого-то хватал за ремень и что-то втолковывал, стукая спиной о стену. За грудой ящиков шушукались и пьяно хихикали, а прямо перед дверью стоял, широко расставив ноги и мучительно икая, всклокоченный сержант в расстегнутой камуфле, залитой спереди темным и жирным.

— Тогда я послал ее в и-и-ик! а сам пошел и записался в доб-и-и-к! — ровольцы, — сказал сержант. Он попытался обхватить меня руками, но промахнулся и едва не упал, привалившись к косяку.

— Молодец, молодец, правильно сделал, — я потеснил сержанта плечом, толкнул дверь и, войдя внутрь, поперхнулся от сложной смеси запахов прогорклого масла, начищенных башмаков и пролитого скверного пива.

Щурясь от табачного дыма, я протиснулся к стойке, спихнул с табурета раскисшего салагу, который попытался было возмутиться, но мне было не до выяснения отношений. Я мазнул его пятерней по физиономии, а когда он зажмурился, резко толкнул. Салага вскрикнул, взмахнул руками и грохнулся на пол.

Разговоры вокруг смолкли, как всегда бывало перед дракой. Ближние потеснились, дальние шепотом спрашивали, кто первый качал, и протискивались вперед.

— В чем дело, ребята? — крикнул Витус, сгребая со стойки кружки. — Если драться, давайте на середину.

Драться мне не хотелось.

— Все нормально, — сказал я. — Молодой грубить вздумал.

Со всех сторон разочарованно загудели. Кантина вновь наполнилась ровным гулом голосов, звяканьем посуды да руганью игроков в кости, устроившихся в дальнем углу. Салага тем временем барахтался на полу, держа курс на выход. Но пока я раздумывал, не надрать ли ему для скорости, Витус выставил передо мной на стойку две кружки, я залпом осушил первую, медленно врастяжку выпил вторую и затребовал еще. После третьей сумятица в мыслях немного улеглась, и я попытался трезво поразмышлять, что такое могло случиться с Вероникой и почему нет от нее писем, но трезво думать не получалось, лезли в голову всякие мерзости, и хотелось тут же вскакивать и куда-то бежать, хватать за грудки, кричать и требовать. А после четвертой я решил поискать Малыша Роланда, у которого сестра была знахаркой в Долинном, и рассказать, если он еще не знает, и напоить до бесчувствия, и просто посидеть рядом.

Я огляделся по сторонам, но Малыша Роланда не заметил, зато обнаружил рядом с собой очень чистенького, промытого и благоухающего хорошим одеколоном салажонка в новенькой камуфле, который горячо пересказывал храпящему сержанту официальную сводку о боях на севере и о том, что отдельные части настолько продвинулись к морю, что теперь его уже видно в бинокли. Вот где нормально дают ребята!

Дурашка ты дурашка, — подумал я с неожиданной нежностью и чуть ли не умилением. Нормально дают, нормально. И продвинулись хорошо. Еще полгода назад в хронике показывали, как наши бравые ребята на отдыхе ловят рыбу в этом самом море, к которому они теперь настолько продвинулись, что его видно в бинокли.

Я вспомнил, как с легионом точно таких же чистеньких, с горящими глазами ребят прибыл в дзонг. В дороге все они очень переживали, что вот-вот по приказу самого басилевса будет применено сверхоружие, и к их прибытию все уже закончится. А потом я очень долго, месяца два, пребывал в уверенности, что очень скоро, увешанный наградами, вернусь к Веронике, которая ждет и гордится и любит, и мы вместе пройдем по улицам, и встречные будут бросать цветы герою-добровольцу.

Но сверхоружие так и не было применено, а потом перестали взрываться бомбы и в одночасье заглохли моторы всех реактивных самолетов, умолкли орудия крупного калибра, и наконец появились и стали разрастаться заморы — места, где не стреляет, не взрывается и не летает ничего, сделанное человеческими руками и способное убивать.

Но тоща, с песней грохоча новенькими башмаками по мостовой и улыбаясь девушкам, мы не знали, что будет так. Не знали, что половина из нас погибнет в первых же рейдах, не успев сообразить от чего именно. Половина оставшейся половины сгниет в заморах под обломками винтокрылов, и лишь каждый шестой, случайно выжив, станет солдатом, но что-то в нем все-таки умрет.

В нас осталась только злость и крохотный островок памяти о том, какими хорошими мы хотели бы быть. Но и этот островок мы заливаем кислым пойлом у Витуса в кантине, чтобы осталась только злость. Так проще.

Я почувствовал вдруг острую зависть к чистенькому салажонку с горящими глазами — откуда он взялся и зачем он здесь? — и хотел что-то у него спросить, что-то очень важное, что я знал, но забыл, а теперь не могу вспомнить, но тут появился из сизого тумана Малыш Роланд с бешеными глазами и сигаретой в углу рта, схватил меня за плечи и потащил к столику в углу, где уже стояли тарелки с жареным клюваньим мясом и в кружках было что-то намного прозрачнее того пойла, которое Витус выдавал за пиво.

А еще за столиком был каптер, и один глаз у него заплыл, зато синяк под другим уже вошел в цвет и фиолетово лоснился. Рукой со взбитыми в кровь костяшками каптер подпирал голову, но она была очень тяжелой и все время соскальзывала. Каптер водворял ее на место и проникновенно бормотал:

— Ребята, с этими башмаками-то что получилось…

Договорить ему никак не удавалось, потому что Малыш Роланд подливал и подливал, заботливо приговаривая:

— Ты закусывай давай, закусывай. Ну их, башмаки эти. Сильно болит?

Приглядевшись внимательней, я вспомнил вдруг, что каптер тоже был там, в той давней когорте восторженных салажат-добровольцев. Был он там запевалой и шагал рядом с Витусом, а вот ни в одном рейде он не был, это точно. И Витус тоже ни в одном рейде не был. А вот Малыш Роланд ни одного не пропустил. И я не одного не пропустил, хотел бы, да не сумел, не получается у меня шустрить и изворачиваться.

Глядя на аппетитно хрустящего клюваньими косточками Малыша Роланда, я понял, что он еще ничего не знает. И пусть не знает, пусть подольше не знает. Жива еще, быть может, его сестренка. Бывает же такое, кому-то ведь удастся иногда вырваться. Мне захотелось хлопнуть Малыша Роланда по широченному плечу, сказать что-нибудь хорошее и доброе, потому что отличный он парень, Малыш Роланд, простой и надежный. И аппетит отменный. Приятно смотреть, как настоящий мужчина по-настоящему ест, не ковыряется и не выбирает, как лицеистка, а лихо работает челюстями, словно это тоже работа, которую нужно не просто сделать, а сделать на совесть и с радостью.

— А ведь ты мне жизнь спас, — растроганно сказал я. — Если бы не ты, сожрал бы меня изрод, тварь поганая, точно сожрал. Вот завтра пойдем вместе к легату и я ему скажу, что ты мне жизнь спас, и пусть он тебе отпуск даст на пару дней, ты же хотел отпуск.

— Да брось ты, — пробурчал Малыш Роланд, друг мой верный и единственный. — Дел-то всего ничего. Каждый на моем месте… Ты пей давай, у меня еще заначено.

И вот весь он в этом! Я всхлипнул сладко и не стал утирать заструившихся по щекам слез.

— А башмаки я ваши продал, ребята, — ласково улыбаясь, сказал каптер. — Деньги я люблю очень, потому и продал. А еще будут, еще продам.

— Будут, конечно будут, — сказал Малыш Роланд, разулся и выставил на стол свой башмаки. — Ты возьми, может, хоть полцены выручишь.

И я тоже разулся, и обнял каптера за плечи. Господи! До чего же мне повезло! Какие они все милые и добрые! Все, все, все!