Майк: Время рок-н-ролла - Алексей Рыбин

Это, конечно, пришло много позже — и водка, и галлюцинации, и все прелести алкоголизма, который оказался сильнее многих, заигрывавших с ним в юности.

Но тогда, в конце семидесятых - начале восьмидесятых, без алкоголя не было бы ничего — ни рока, ни ролла, ни сейшенов, ничего.

Майк предпочитал тогда всем остальным напиткам сухое вино и подсадил на него немало друзей — в том числе и группу «Кино» в полном составе, благо состав был небольшой и смотрел Майку в рот с одинаковым рвением—и когда он пел, и когда он пил.

Сухое пилось трех сортов: за один рубль семь копеек, за один рубль семнадцать копеек и за один рубль тридцать семь копеек. Кажется, все эти сорта назывались «Ркацетели» и отличались только ценой.

Когда Майк говорил: «Выпьем вина?», это звучало настолько аристократично, что сразу же хотелось выпить и почувствовать себя красивым, богатым и, главное, независимым. Майк таким и был — нельзя сказать, чтобы красивым, совершенно небогатым, но все это компенсировала независимость, наиболее сильно проявлявшаяся именно в нем. Даже БГ не излучал такой силы независимости, как Майк. У БГ независимость была где-то внутри, он маскировал ее, будучи вообще человеком достаточно закрытым, из Майка же эта независимость перла с дикой силой, и отказаться выпить с ним не мог никто.

Тех, кто пил с Майком, не счесть. В каждом городе России наверняка есть человек, который может сказать (и говорит) при любом упоминании группы «Зоопарк»: «А-а, Майк, да, классный чувак. Я с ним пил».

Сам Майк написал по этому поводу в одной из песен достаточно иронически: «Он мой лучший друг — я с ним пил…» В другой песне он прокомментировал свое отношение к собутыльникам: «Мы будем пить с тобой, но мы не будем петь с тобой».

Питье вина, как видно, в отличие от пения песен не было для Майка совершенно сакральным действом. «Есть элемент эксгибиционизма в том, чтобы выходить на возвышение перед парой сотен совершенно незнакомых тебе людей и в сопровождении гитары рассказывать им о том, как тебе плохо», — говорил Майк о своих концертах. Он очень серьезно относился к тому, что и кому говорить, кого пускать в дом и с кем водить дружбу или просто знакомство. Выпить же он мог с кем угодно. Это была просто неотъемлемая часть жизни — пить вино. Как дышать.

Важен был именно процесс — для этого и было выбрано сухое вино, чтобы максимально долго не пьянеть, то есть серьезно не пьянеть. Языки-то развязывались и приятная легкость в членах появлялась довольно быстро. Но тяжелого опьянения от сухого вина добиться довольно сложно — им надо просто упиться, а на это, как правило, в те годы ни у кого не хватало денег.

Сидя в коммуналке Майка со стаканом вина в руке, ведя неспешную беседу, мы все оказывались в другом мире. Майк рассказывал о том, что он вычитал в «Нью Мюзикл Экспресс», и Джон Леннон, Болан, Боуи, Лу Рид становились нашими дружками-соседями, мы цитировали их, смеялись их шуткам и даже общались с ними. Это не были алкогольные галлюцинации, это была очень серьезная игра, заменяющая скучную реальность.

Одним из самых важных моментов, одной из причин всеобщей любви к алкоголю, конечно, было познание. Познание другого состояния, познание возможностей своего организма, психики, фантазии. То, что алкоголь помогал творить, сочинять музыку и слова, — бесспорно. Сухое вино придавало сил, меняло настроение, добавляло радости в жизнь или просто значительно улучшало настроение. В начале восьмидесятых это еще не было похоже на наркотическую зависимость, это было просто одним из способов снятия стресса, избавления от общественной шелухи, массы ненужных слов и лишней информации, которой забивались наши головы на работах, в ПТУ и институтах.

Группа «Аквариум» в то время пропагандировала питье портвейна и тоже сделала из бутылки портвейна настоящий фетиш. «Я чести такой недостоин, я счастлив, что там, вдалеке, бредет Приблизительный Воин с бутылкой портвейна в руке», — пел БГ. В аквариумовском демонстративном питье портвейна была такая же фронда, как и в сухом вине Майка. Природа этой фронды мне до сих пор непонятна. Портвейн пили все вокруг — стаканами, в подворотнях, на рабочих местах, на заводах и в институтах, на лестничных площадках и в детских садиках. Но выглядело все это непривлекательно и грубо. Но когда на квартирном концерте Гребенщиков обращался к аудитории: «Простите. Нет ли у кого-нибудь бутылки портвейна?» и когда эта бутылка появлялась, когда густое пахучее вино разливалось по чайным чашкам (почему-то чаще всего по чайным чашкам) и выпивалось артистами — это было изящно, это было романтично и заманчиво. Сразу хотелось купить бутылок пять портвейна разных сортов и пить его вот так — изящно и романтично.

БГ в детстве читал все «пиратские романы», которые были изданы на русском языке, — и от чашки портвейна в его руках по любому помещению распространялся запах портовых таверн, аромат духов таинственных красавиц, перед глазами вставали картины величественных каравелл, шхун и спасательных шлюпок, далеких необитаемых островов, пиратов и докторов Ливси, отчаянно фехтующих с превосходящими силами одноглазыми и одноногими разбойниками, отстаивающих правду и честь.

Но для Майка в ту пору портвейн был слишком грубым напитком. В отличие от романтика странствий БГ, Майк был «городским ребенком». «Но я — городской ребенок, а реки здесь одеты в гранит», — пел он чуть позже в песне «Белая Полоса».

Летом Майк обожал взять пару бутылок вина и в компании друзей сидеть — не за городом, не на даче, а где-нибудь на ступеньках и парапетах Театра юного зрителя на Пионерской площади.

Место это — даже сейчас, когда население Ленинграда - Санкт-Петербурга увеличилось, кажется, в разы, — сравнительно пустынное. А в начале восьмидесятых это был просто необитаемый остров в самом центре города.

Огромная прямоугольная площадь, бывший плац, сразу за Витебским вокзалом, одной своей стороной выходящая на Загородный проспект, другой — практически на Обводный канал. Один сплошной газон, засаженный ближе к Обводному деревьями, радующими глаз и дающими тень в жаркие ленинградские летние дни (а они иногда бывают по-крымски жаркими), посредине — совершенно сюрреалистическое здание Театра юного зрителя, выполненное по всем канонам стиля «социалистический конструктивизм» и смотрящееся достаточно дико для того, чтобы хотелось сесть на один из его уступов. А здание сплошь состоит из уступов — не верите, приезжайте на Пионерскую площадь и убедитесь сами. Народу вокруг театра и на всем огромном газоне всегда было чрезвычайно мало, можно сказать, почти не было.

Там и сиживал Майк с друзьями, довольно часто. Иногда вся компания шла на набережную Обводного канала, к Боровой улице, спускалась под мост. Набережная в том месте не была еще одета в бетон и гранит, на крутых склонах росли тополя, и под ними было очень уютно сидеть, выпивать, смотреть на мутную грязную воду канала и рассуждать о музыке Джонни Уинтера, прическе Марка Волана и гитарах Кита Ричардса.